Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 21

Если верить «Фудзифильму», четыре часа проскочили мимо пятнадцать минут назад. Самое большее, на что теперь можно надеяться,– это два часа сна, и на работе я буду еле жив скорее от недосыпания, чем от избытка дел. Вчера Суга работал последний день, так что после обеда я останусь там совершенно один. До сих пор вижу падающее тело. Таракан затих. Убежал? Вынашивает планы мести? Или уснул и видит сны: сексапильные ляжки тараканих, преющие отбросы? Говорят, что на каждого таракана, которого вы видите, приходится девяносто его сородичей, недоступных взгляду. Под половицами, в пустотах, за шкафами. Под футонами. «Бедная мама,– она надеется, что я так думаю.– Пусть она бросила нас на дядюшек, когда нам было по три года, но что было, то быльем поросло. Сегодня же ей позвоню». Ни за что! Забудь об этом! Мне кажется, я слышу, как Токио зашевелился. Чешется шея. Чешу ее. Чешется спина. Чешу ее. Чешется в паху. Чешу в паху. Как только проснется Токио, считай, все надежды на сон пошли прахом. Вентилятор размешивает зной. Как она посмела написать мне такое письмо? Я так устал, когда ложился, так почему же не сплю?

– Последняя пятница,– говорит Суга.– Полный улет. Завтра – свобода. Имхо, тебе надо поступить в колледж, Миякэ. Это круче, чем просто зарабатывать на жизнь.

На самом деле я его не слушаю – накануне вечером я узнал, что, когда мне было три года, мать решила сбросить меня с девятого этажа,– но, опять услышав это слово, не выдерживаю:

– Что за слово ты все время повторяешь?

– Суга изображает недоумение.

– Какое слово?

– «Имхо».

– О, прости,– извиняется Суга, но по тону его этого не скажешь.– Совсем забыл.

– Забыл?

– Большинство моих друзей – компьютерщики. Хакеры. И у нас – свой язык, вот. «Имхо» по-английски означает «по моему скромному мнению». Что-то вроде «Я думаю, что…». Классное словечко, правда?

Звонит телефон. Суга смотрит – я снимаю трубку.

– Довольны собой, Миякэ? – В знакомом голосе кипит злоба.

– Господин Аояма?

– Ты работаешь на них, ведь так?

– Вы имеете в виду, на вокзал Уэно?

– Не притворяйся! Я знаю, что ты работаешь на советников!

– Каких советников?

– Говорю же, брось придуриваться! Я тебя насквозь вижу! Ты приходил в мой кабинет, чтобы шпионить. Вынюхивать. Высматривать. Я понял, что за игру ты ведешь. А потом, позавчера, эта твоя провокация. Это было задумано, чтобы выманить меня из кабинета и скопировать мои файлы. Все сходится. Посмотрю я, как ты будешь это отрицать!

– Клянусь, господин Аояма, здесь какая-то ошибка…

– Ошибка? – Аояма переходит на крик.– Ты прав! Это самая большая ошибка в твоей лицемерной жизни! Я служил на Уэно еще до твоего рождения! У меня есть друзья в Министерстве транспорта! Я окончил престижный университет!

Трудно поверить, что можно кричать еще громче, но ему это удается.

– Если твои хозяева полагают, что меня можно «реструктурировать» и засадить в какую-нибудь Акиту [43] на конечную станцию с двумя платформами и общежитием из бумаги, то они глубоко заблуждаются! У меня за спиной годы службы!

Он запинается, пыхтит и выпускает последнюю угрозу:

– Уэно имеет стандарты! Уэно имеет системы! Если эти Невежественные подонки, ленивые паразиты, твои хозяева хотят войны, я устрою им войну, а ты, ты, ты погибнешь в перекрестном огне!

Он вешает трубку.

Суга смотрит на меня:

– О чем это он?

Почему я? Почему всегда я?

– Понятия не имею.

– Как бы это помягче сказать? – Господин Икэда шагает взад-вперед, произнося в перерыве между таймами напутственную речь.– Парни. Вы полное дерьмо. Разгильдяи. Недочеловеки. Даже не млекопитающие. Сплошной позор. Вонючие отбросы. Сборище близоруких хромых ленивцев. Лишь благодаря чуду противник не вкатил нам девять голов, и имя этому чуду Мицуи.

Мицуи жует жвачку, наслаждаясь вкусом диктаторского расположения. Он талантливый и напористый вратарь. По счастью, ему не хватает воображения, чтобы использовать свою напористость для затевания разборок на поле. Отец Мицуи – самый «прославленный» на Якусиме алкоголик, так что наш вратарь с раннего возраста привык следить за траекторией полета самых разных метательных снарядов. Икэда продолжает:

– Живи мы в более цивилизованный век, я бы потребовал, чтобы все остальные совершили сэппуку. Тем не менее вы все обреете головы наголо в знак позора, если мы проиграем. Защитники. Несмотря на героические усилия господина Мицуи, сколько раз противник попал в перекладину? Накамори?

– Три раза.

– А в стойку?

Я посасываю теплый апельсин, регулирую наколенники, наблюдаю за напутственной речью в команде противника – их тренер смеется. Спертый запах мальчишеского пота и футбольной экипировки. После полудня небо затянуло тучами. Вулкан пускает клубы дыма.

– Миякэ? В стойку?

– Э-э, дважды,– говорю я наугад.

– Э-э, дважды. Э-э, верно. Э-э, Накаяма, середина поля значит «середина поля», а не «середина штрафной зоны». Атака значит, что мы «атакуем ворота противника». Сколько раз их вратарю приходилось касаться мяча? Накамура?

– Не очень часто.

– Икэда трет себе виски.

– На самом деле ни разу! Ни разу! Он провел три – отдельных – свидания с тремя – отдельными – девчонками из группы поддержки! Слушайте меня! Я снимаю матч на видео! Парни, завтра у меня день рожденья. Если вы не подарите мне ничью, вы до конца своих дней себе этого не простите. Во втором тайме ветер на нашей стороне. Ваша задача – окопаться и продержаться до конца. И еще: не допускайте пенальти. Вчера я напоил их тренера, и он похвастался, что игрок, который у них бьет штрафные, никогда не промахивается. Никогда. И помните: если вдруг у вас ручки-ножки ослабнут – моя камера наблюдает за вами; я буду разбираться с каждым как мужчина с мужчиной.

Судья дает свисток, возвещая о начале второго тайма. Тремя секундами позже мы теряем мяч. На мгновение я вспоминаю свой договор с богом. Каким же полезным он оказался. Я изо всех сил пытаюсь выглядеть получше перед камерой Икэды – кружу по полю, кричу «пас!», издаю вопли и всячески стараюсь избегать мяча.

– Перехватывай и бей! – вопит Икэда.

Расстановка 4 – 3 – 3 сбивается в 10 – 0 – 0, и наша штрафная зона превращается в пинбольное поле [44]: пинки, крики, ругань. Я играю на публику, изображая травму, но никто на меня не смотрит. Раз за разом Мицуи, несмотря на трудности, блестяще спасает ворота, отчаянно подпрыгивает, отбивает мяч в воздухе.

– По местам! – вопит Икэда.

Если бы только я мог стать таким, как Мицуи. Назавтра обо мне бы написали во всех спортивных газетах. Раз за разом противник атакует, но защитники, сгрудившись, отстаивают наши ворота. Бриз усиливается и превращается в ветер. Я совершаю отчаянную попытку принять верхнюю подачу – и это мне удается,– но мяч бьет меня по макушке, едва ее не расплющив, и летит дальше, в глубь нашей половины поля. Судья свистит: нарушение правил – не знаю почему, но Икэда все равно обвинит в этом меня. Накатани и Накамура, наши звезды, получают по желтой карточке за то, что сбили друг друга с ног. Я поворачиваюсь – и мяч отскакивает от моего лица. Угловой.

– Кретины! – вопит Икэда.

Элбоу борется с мальчишкой-мутантом ростом вдвое выше меня, с глазами головореза. Зуб, который просто шатался, вдруг начинает шататься очень сильно. Мицуи нырком отбивает мяч. Один из болельщиков противника кидает в Накату, нашего нападающего, рисовый шарик, и тот с лета наносит ответный удар. Накаяма принимает мяч, посылает его вверх – мяч подхватывает ветер, и мы Все с криками «банзай!» бросаемся за ним.

– По местам! – вопит Икэда.

Зуб болтается на ниточке. Противник отступает. Мы бросаемся вперед. Я уже слышу звуки военных оркестров, по тут нападающие противника стеной понеслись к нашим воротам – мяч у них. Ловушка? Ловушка!