Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 44

Монгол подбирается ближе. Он как дыра человеческих очертаний в густой темноте. Я вижу его полуулыбку. Его ковбойские сапоги отсчитывают последние отпущенные мне секунды. Ящерица и фары «кадиллака», освещающие поле битвы, могут с таким же успехом быть событиями из чьей-то другой жизни. Морино с Франкенштейном все еще смотрят сюда? Я боюсь, что если отведу взгляд от Монгола, то, когда я снова на него посмотрю, мой убийца пройдет уже половину пути. Адреналин борется с лихорадкой, но мне некуда деть эту данную страхом энергию. Никакой адреналин не поможет остаться в живых, когда я упаду и ударюсь о землю. Никакой адреналин не поможет разоружить настоящего, из плоти и крови, наемника с настоящим, осязаемым пистолетом. Нет, черт возьми. Я покойник. Кто будет по мне скучать? Уже к следующей субботе Бунтаро найдет себе нового постояльца. Мама пойдет по своему кругу самобичевания, упреков и водки. Снова. Кто знает, что почувствует мой отец? Мачеха, возможно, купит новую шляпку, чтобы отпраздновать это событие. У Акико Като ненадолго прибавится бумажной работы. Кошка найдет другое пристанище. Единственное, что держало ее возле меня, было молоко. Мои дядюшки со своими женами и моими двоюродными братьями и сестрами там, на Якусиме, будут, конечно же, потрясены этой новостью и убиты горем, но сойдутся на том, что Токио всегда был источником неприятностей и что Япония уже не оплот безопасности, как когда-то. Бабушка выслушает эту новость с непроницаемым лицом и надолго замолчит – на полдня. Потом скажет: «Сестра позвала его, и он ушел». На этом список заканчивается. И это при условии, что мое тело найдут. Куда более вероятно, что меня похоронят в яме под будущей взлетно-посадочной полосой. Через неделю Бунтаро заявит обо мне как о пропавшем без вести, и все будут пожимать плечами и говорить, что я пошел по стопам своей матери. А вот и он, проверяет свой пистолет. К чему все это? Андзю погребена в океанской пучине. Я просто погребен. Я снова чихаю. Чихать в такой момент! Кому какое дело? Отвоеванную у моря землю овевает прохладный бриз.

Я решил потянуть с час, прежде чем вернуться в «Валгаллу». Первым делом я нахожу телефон и звоню госпоже Сасаки в Уэно. Но, услышав ее голос, вешаю трубку – в растерянности или от стыда. Я должен либо сказать ей чистую правду – либо солгать. И то и другое исключено. Поэтому я звоню Бунтаро, с которым проще договориться.

– Угадай, что случилось, парень! У Кодаи уже открылись глаза! Внутри моей жены! Открылись! Ты только представь! А еще, слушай,– он сосет свой палец! Уже! Доктор сказал, что это очень необычно для такого срока. Малыш с ранним развитием – вот как доктор его назвал.

– Бунтаро, я…

– Я тут смотрел этот видеофильм про младенцев. Материнство, это… в это просто трудно поверить. Ты когда-нибудь слышал, что эмбрионы хотят пить? Правда! Поэтому они пьют амниотическую жидкость и отливают ее обратно. То же самое, что подключиться к бесперебойной Подаче «Будвайзера». Только амниотическая жидкость приятней на вкус. Должно быть, ждать своего рождения – это девять месяцев сплошного блаженства. Как бар, где тебе никогда не предъявят счет. Как конец шестидесятых. А мы никогда ничего не вспомним.

– Бунтаро, один мой друг…

– А ты представляешь, как беременность влияет на расположение женских органов? К третьему триместру матка уже соприкасается с грудиной. Млекопитающим с плацентой в самом деле приходится нелегко. Вот почему…– Какая-то женщина в глубине «Падающей звезды» вопит во всю силу своих легких.– Не вешай трубку, я сделаю потише. Я тут смотрю «Ребенка Розмари». Нашел несколько подсказок, как выяснить, не окажется ли Кодаи сыном Сатаны. Акушерка в больнице говорила…

– Бунтаро!

– Что-нибудь случилось?

– Извини, но я звоню из автомата, и карточка вот-вот скончается. В «Падающую звезду» на такси едет один мой друг. Он сдавал кровь, и ему нужно прилечь,– пожалуйста, когда он приедет, ты мог бы проводить его в мою комнату? Я тебе потом все объясню. Пожалуйста.

– А брюки ему не погладить? Или, может, сделать массаж, или…

Раздается гудок. Отлично. Я вешаю трубку.

Куча парней со своими подружками – не говоря уж о батальоне суетливых молодых семейств, в которые превращаются эти парочки пять лет спустя,– влекут меня за собой по торговому пассажу к дирижерскому пульту. Музыканты играют что-то изысканно-затейливое. Может быть, Моцарта. Совершенно случайно я оказываюсь в первом ряду. Упитанный виолончелист, двое худых скрипачей, коренастый альтист и девушка, играющая на рояле «Ямаха». Если владельцы собак со временем становятся похожими на своих питомцев, то музыканты превращаются в свой инструменты. Кроме пианисток – как может человек напоминать пианино? Если только цветом лица. Ее лицо скрыто волосами – она склонилась над клавишами, как будто какой-нибудь бог нашептывает ей мелодию. У пианистки прекрасная шея, такие редко встречаются: изгибы, гладкость, упругость, ложбинки, выпуклости – все как должно быть. На ней кремовое шелковое платье – вдоль спины видны круглые капельки пота – и совсем никакой обуви. Музыка замолкает, и все вокруг хлопают в ладоши. Струнники наслаждаются аплодисментами, пианистка же лишь скромно кивает. Аи Имадзё. Это и в самом деле Аи Имадзё. Я ищу, где бы спрятаться, но вокруг меня – стена сумок, детских колясок и тающего мороженого. Аи Имадзё смотрит в мою сторону, и на моем лице разрывается граната с румянцем. Потом до меня доходит, что она смотрит, но не видит. Она до сих пор во власти музыки. Вдруг она улыбается мне – определенно – и имитирует удар головой. Я успел вяло помахать ей, прежде чем меня оттирают назад служители в смокингах, несущие букеты цветов раза в три больше обычных. Какая-то женщина размером с гиппопотама, увешанная бусами, что-то делает с микрофоном, и тот отвечает на ее манипуляции громким визгом. Я бреду прочь, чтобы найти в «Ксанаду» укромный уголок, где можно присесть. Я не хочу смущать Аи Имадзё перед ее друзьями с музыкального факультета.

«Валгалла» заслоняет собой солнце. Когда час истек, я проскальзываю в щель заграждения и прячусь в его бесконечной тени. Три охранника курят у центрального входа, но незаметно подобраться поближе между рядами бетонных блоков, труб, мотков кабеля и дренажных канав не составляет большого труда. Если кто-нибудь увидит меня Из самого здания – я пропал; надеюсь только, что встреча с Аи Имадзё исчерпала квоту сегодняшних совпадений. Чуть Не падаю, споткнувшись о виток кабеля. Вдруг он оживает и сквозь вентиляционное отверстие уползает в «Валгаллу».

Да, Змея, не дают тебе покоя. Стараясь держаться вне поля зрения охранников, я подбираюсь к основанию пирамиды и начинаю искать вход. Сооружение поражает своими размерами: чтобы пройти лишь вдоль одной из его сторон, требуется пять минут. Проходя мимо входа в вестибюль, кляну себя за то, что не догадался чем-нибудь закрепить язычок дверной защелки,– возможно, я нашел бы способ открыть внутреннюю решетку. Через двадцать минут вновь оказываюсь у главного входа, где по-прежнему стоят трое охранников. Я подумываю выдать себя за рабочего котельной или кого-нибудь в этом роде – рабочий комбинезон все еще на мне,– но, подобравшись поближе и послушав, как они обсуждают лучший способ превращения человека в инвалида, отказываюсь от этого плана. Я возвращаюсь к спуску, ведущему в цокольный этаж, по которому раньше проезжал Франкенштейн. Спрятавшись за экскаватором, наблюдаю за будкой сторожа. Окна в ней расположены таким образом, чтобы можно было видеть подъездные пути, но не сам спуск. Если держаться стены, я смогу добраться до него незамеченным. Тогда, может быть, удастся проскочить внутрь. Основная опасность – это машины, выезжающие наверх, когда я буду пробираться вниз. Однако в гараже было только три «кадиллака». Я размышляю.

План сработал. Мне удается добраться до будки, не будучи пойманным. У сторожа включен телевизор; транслируется бейсбольный матч: «…и «Гиганты» вступают в схватку с «Драконами» перед глазами шестидесяти тысяч зрителей в этот знойный день под куполом Большой арены, в то время как наш мальчик Эноки разминается, и я могу себе представить, какие мысли проносятся в этот момент в голове молодого воина…» – и так далее. До меня доносятся запах свиного кацу и звонок микроволновки. Опустившись на колени, проползаю под окном – нога скользит по мелкому гравию, наверняка он это услышал, но я все равно ползу дальше, мимо двери, под перекладину шлагбаума и прочь в темноту, напряженно ожидая криков и сигналов тревоги. С сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, я бросаюсь за колонну. Ничего. Должно быть, сторож совершенно глухой. Вот я и совершил незаконное вторжение. Спокойно. Я иду всего лишь вытащить из ведра кусок никому не нужного мусора. Три «кадиллака» так и стоят в ряд у стены, что не предвещает ничего хорошего, но коль скоро мой отец в своем металлическом ведре в безопасности, я могу пока где-нибудь спрятаться и достать его, когда горизонт будет чист. Держась отрезков самой густой тени, я дохожу до входной двери и проскальзываю внутрь. Я вроде бы помню, куда идти. Вокруг никого нет. Только змея – она тоже странствует по этому лабиринту. Она оказалась с каноэ длиной. Прохожу мимо туалета, где мариновали нас с Даймоном,– совсем рядом звенит чей-то резкий смех. Холодею, бросаюсь вперед и скрываюсь за ближайшим углом как раз в ту секунду, когда смех раздается прямо в коридоре. Он преследует меня еще три поворота. Потом затихает. Потом меняет направление и обгоняет меня – или мне кажется? В панике бегу обратно тем же путем – мне кажется, что тем же путем,– и оказываюсь в тупике со стоящими в углу автоматами для продажи напитков. Прислушиваюсь. Голоса двух мужчин приближаются. Получится У меня втиснуться за край этого автомата? Да, получится, но когда я пытаюсь это проделать, то запутываюсь ногой в петле кабеля. Голоса раздаются прямо перед автоматом. Я холодею. Стоит пошевелиться, и они меня услышат. А если заглянут за автомат, то увидят внизу мою ногу. Я чувствую, что вот-вот чихну. Трансформатор врезается в поясницу. Он жужжит, как оса, и раскален, как утюг.