Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 73

«Milk and Honey» кончился, плеер с урчанием замолкает. Воздушный змей солнечного света переместился на заваленную хламом полку, откуда, шевеля усиками, на меня взирает Таракан. Подпрыгиваю, хватаю флакон с морилкой, но Таракан бежит вниз по стене и скрывается в щели между стеной и полом – я выстреливаю туда примерно треть флакона. И остаюсь стоять в позе охотника на мамонтов, совершенно опустошенный. Я убежал в глубь острова, чтобы понять, зачем Андзю росла рядом со мной, клетка за клеткой, день за днем, если ей было суждено умереть, не дожив до двенадцатого дня рожденья. Я так и не нашел ответа на этот вопрос. На следующий день я благополучно спускаюсь – в доме Апельсинов все бьются в истерике из-за моего исчезновения,– но, если разобраться, действительно ли я вернулся? Что, если суть Эйдзи Миякэ так и осталась там, на Якусиме, превращенная в кедр на затерянном в тумане склоне горы, а мои попытки найти отца всего лишь расплывчатый… путь… в никуда? «Фудзифильм» говорит, что пора готовить «Падающую звезду» к открытию. Наступает день, и дел слишком много, чтобы думать о том, что все это значит. К счастью для меня.

7 ноября 1944 г.

Погода тихая, по небу плывут легкие облака. Я сижу в общей спальне после банкета по случаю нашего отплытия. Я до отвала наелся рыбы, белого риса, сушеных водорослей, каштанов, консервированных фруктов и выпил сакэ, которое нам прислал сам император. Так как погода сегодня прекрасная, церемонию по случаю окончания подготовки подразделения Кукусуи провели на открытом воздухе, на спортивной площадке. Присутствовала вся база – от коменданта Удзины до последнего поваренка. Над базой, кораблями и подводными лодками одновременно подняли флаги с восходящим солнцем. Духовой оркестр играл «Кимигаё» [115]. На нас были мундиры, специально сшитые для нашего подразделения кайтэн: черные, с синей отделкой и вышитыми на левой стороне груди зелеными хризантемами. Вице-адмирал шестого флота Мива оказал нам честь, лично выступив перед нами. Он прекрасный оратор и непревзойденный тактик морского боя, и его слова запали нам в самую душу.

– В этой последней схватке с теми, кто убивал ваших отцов и насиловал ваших матерей, вы – мстители. Да не пребудет с вами мир, если вы дадите врагу победить! Смерть легче перышка, но долг тяжелее горы! «Кай» и «Тэн» означают «Поворот» и «Небеса», поэтому я заклинаю вас, поверните небеса так, чтобы на земле богов снова засиял свет!

Один за другим мы спускались с подиума, и вице-адмирал вручал каждому ленту хатимаки, чтобы обвязать голову, как в древности делали самураи, и меч для сэппуку, чтобы напомнить о том, что наши жизни принадлежат Его Императорскому Величеству, и не допустить унижения плена, если роковая случайность помешает нам поразить цель. Под последние звуки «Кимигаё» мы поклонились портрету императора. Потом священник повел нас в синтоистский храм помолиться о славе.

Абэ, Гото и Кусакабэ пишут письма родным, я тоже напишу вам и вложу в конверт прядь волос и ногти для сожжения. Я изложу в письме свою последнюю волю, но еще раз повторяю здесь: Такара, до возвращения Отца ты – глава семьи Цукияма. Какие бы испытания ни ожидали тебя, храни наш меч. Передай своим сыновьям и сыновьям своих сыновей цельность и чистоту нашего имени. Моя душа поселится в храме Ясукуни, с мириадами моих братьев, которые тоже отдали жизнь за императора. Приди туда помолиться, принеси наш меч, и пусть на его клинке заиграет свет. Я буду ждать.

8 ноября 1944 г.

Погода: ясно, легкая дымка. Кленовые листья горят багрянцем. «1-333» покинула берег Оцусимы. Проводы состоялись в 9:00 у пристани. Чтобы снять хронику нашего отплытия, пригласили бригаду операторов. Я помахал рукой в камеру, когда проходил мимо, Такара, на случай, если вы с друзьями в Нагасаки пойдете в кино и ты увидишь меня. Лейтенант Камибэппу произнес речь от имени подразделения Кукусуи, в которой поблагодарил наших наставников, извинился за наши ошибки и пообещал, что каждый пилот кайтэн сделает все, что в его силах, чтобы наша страна нами гордилась. После этого мы отдельно поблагодарили госпожу Осигэ. Она задыхалась от волнения и не могла говорить, но слова часто портят то, что хочет сказать сердце. Офицеры подняли за нас тост с омики и под крики «Банзай!» взошли на борт подводных лодок. Мы стояли над своими кайтэн и махали оставшимся на берегу товарищам, пока не зашли за западную оконечность острова. Маленькая флотилия рыбачьих лодок и тренировочных каноэ проводила нас в открытое море. Гото смотрел на дочерей рыбаков в бинокль Кусакабэ. Абэ только что объявил, что техническая проверка состоится на час раньше, поэтому рассказ о 1-333» я отложу до завтра.

9 ноября 1944 г.

Погода: утром шел дождь; после обеда небо прояснилось, а по морю пошла рябь. Гото, который любит играть словами, когда речь заходит о нашей жизни на подлодке, говорит, что «нас словно закупорили в жестяной фляжке и пустили по течению». В эту жестяную фляжку втиснуты носовой торпедный отсек, каюты офицеров, носовые батареи, насосный отсек, боевая рубка, аппаратный отсек, кают-компания, каюты матросов на 60 человек, носовой и кормовой машинный отсеки, кормовые торпедные отсеки. Мазута сравнивает «1-333» с железным китом. Я восхищаюсь экипажем подлодки: они стоят на боевом дежурстве с начала войны и за это время провели на берегу всего 10 дней! Я здесь только день, но мне уже больно бегать или кидать бейсбольный мяч. Я скучаю по нашим оцусимским футонам – на «1-333» мы спим на узких полках с бортиками, чтобы не упасть. Воздух спертый, свет тусклый. Я должен подражать выносливости команды. Даже когда просто идешь, приходится изгибаться, особенно в начале похода, когда все коридоры заполнены ящиками с провизией. Здесь есть только два места, где можно побыть в одиночестве. Одно из них – кайтэн, в которую можно забраться изнутри по специально сконструированным трубам между палубой подлодки и нижним люком самой торпеды. Второе – туалет. (Однако туалеты на подводной лодке не приспособлены для того, чтобы находиться в них долго.) Кроме этого, капитан Ёкота разрешил нам выходить на мостик, если обстановка спокойная. Конечно, я обязан докладывать дежурному офицеру, когда выхожу на верхнюю палубу, чтобы он предупредил меня в случае экстренного погружения. После вечерних занятий гимнастикой я присоединился к вахтенному мичману на правом борту боевой рубки. Ночью аппаратный отсек «приспособлен к темноте» – разрешены только красные лампочки, так что капитан и наблюдатели могут переходить с нижней палубы на верхнюю и обратно без потери ночного зрения. Я смотрю на белые брызги, оседающие на носу подлодки, и на пенистый след за кормой. В лунную ночь они могут стать прекрасным ориентиром для бомбардировщиков. Мичман сказал, что берег к западу от нас – это мыс Сата-мисаки, префектура Кагосима. Край Японии теряется в зареве облаков.

– Эй-йдз-з-з Миякэ!

Из неоновой ночи в «Падающую звезду» вваливается Масанобу Суга, спотыкается и с размаху падает на пол. Расквасив нос, он улыбается и смотрит на меня – он так пьян, что его мозг не понимает, как больно его телу. Пошатываясь, он встает на одно колено, как будто собирается просить моей руки. Выбежав из-за прилавка, ныряю поднять его очки, пока он их не раздавил. Суга думает, что я пытаюсь ему помочь, и отпихивает меня с возгласом: «Ггг-горе-мне!» Потом встает, устойчивый, как новорожденный жираф, и падает спиной на стеллаж с военными фильмами. Стеллаж опрокидывается, и сотни коробок из-под кассет каскадом сыплются ему на голову. Клиентка – к счастью, только одна – сквозь полукруглые очки поливает нас смертоносными лучами. Суга смотрит на упавший стеллаж.

– Здесь в-в-о-дится полтигейст, Миякэ. Мне н-н-у-ж-ноп-п-е-реться воното… се… секундо…– Он, как канатоходец, добирается да прилавка и упирается взглядом в монитор.– «Кассибланка».