Сон №9 - Митчелл Дэвид Стивен. Страница 96

– Надо же так застрять, да еще у Хадано,– говорит Великан.– В дорожной сводке передали, что в десяти километрах отсюда перевернулся молочный фургон.

Городской токийский пейзаж сменился сельским, расчерченным на квадраты рисовых полей.

– В ясный день,– говорит Великан,– там, справа, видно гору Фудзи [141].

Мир вокруг наполняется моросящим дождем. На ветровом стекле взрывами рождаются новые звезды, и дворники стирают их на каждый девятый такт. Трещит радио. На мокром полотне скоростного шоссе Томэи скрипят тормоза. Микроавтобус с детишками из школы для детей-инвалидов обгоняет нас по внутренней полосе. Они машут нам руками. Великан подмигивает фарами, и детишки сходят с ума от восторга. Великан посмеивается.

– Кто знает, отчего у детей сердечко забьется. Только не я. Загадочные создания – дети.

Мимо ряд за рядом проплывают теплицы. Я чувствую своим долгом поддержать разговор, чтобы хоть как-то оплатить проезд, но стоит мне открыть рот, как зевота раздирает лицо пополам.

– У вас есть дети?

– Нет, только не у меня. Мы с женитьбой родились под разными звездами. У многих дальнобойщиков есть подружки в каждом порту. По крайней мере, так они говорят. Но чтобы у меня?

У Великана есть своя история, но выпытывать ее как-то неприлично.

– Сигаретку? – Великан протягивает мне пачку «Кэбина», и я уже собираюсь закурить, как вдруг вспоминаю.

– Извините, я пообещал одному своему другу бросить.

Поэтому я зажигаю сигарету Великану и пытаюсь развеять дымом жгучее желание затянуться. Поток транспорта пробуждается от спячки и заставляет нас тоже прибавить скорость. Великан затягивается, перегибается через гигантских размеров руль и щелчком стряхивает пепел.

– Хочешь – верь, хочешь – нет, когда-то и мне было столько же лет, как тебе. Я устроился на работу в «Сёва-Шелл», водил гигромные автоцистерны. Насколько гигромные? Гигромные. Отдел перевозок организовывал обучение прямо на месте – их малютки это тебе не обычные коробки для мотора, понимаешь? Спали мы в бывшей казарме в пригороде Ямагаты [142]. Скверное было местечко, дождь со снегом и заморозки до самого марта. Нас было четырнадцать парней, на всех один длинный коридор, в котором для нас поставили низкие перегородки, чтобы можно было как-то уединиться, представляешь картинку?

Тру глаза. Мы обгоняем детишек в микроавтобусе. Они прижимают лица к стеклу и корчат рожицы. Я думаю о людях, что тонут вместе со своими подводными лодками.

– До этого я не ходил во сне. Никогда в жизни. А в Ямагате устроил целое представление. Я не просто ходил – я действовал. Вот, например, снится мне, что я гуляю по своему родному городку, и я иду по коридору со словами: «Добрый день. Хорошая сегодня погода. Добрый день». Если мне снится, что я знаменитый художник, утром обнаруживается, что зеркала измазаны зубной пастой. Это все было безобидно. Я всегда убирал за собой. Мы, стажеры, думали, что это смешно. Меня никогда не будили – все знают правило: «Никогда не буди лунатика», хотя никто толком не знает почему.

Радио завывает, разбрасывая треск помех. Великан пытается его настроить.

– Я узнал почему – и это были худшие шестьдесят секунд моей жизни. Помню, в жаркий денек прохаживаюсь я по тенистому рынку в Китае. В следующую секунду двое парней с криками усаживаются на меня, двое других хватают за руки, каждый за одну, еще двое пытаются разжать мне пальцы. Что же у меня в руках? Мясницкий нож. Я взял его из столовой. Если ударишь, убьет наповал, к чертям собачьим, такими обычно рубят замороженные туши. Я шел от перегородки к перегородке и будил своих товарищей-стажеров, тяпая по их головам.

Впереди на дороге в набегающих сумерках пульсируют огни «скорой помощи». Серебристый контейнеровоз лежит на боку, кузов помят и искорежен. Какую-то машину поднимают на лебедке в пикап. Регулировщики взмахами перестраивают четыре ряда в три. У них светящиеся жезлы и флюоресцентные защитные куртки. Другие поливают дорогу водой из шланга. Великан гладит один из своих амулетов.

– Ты веришь в то, что мир непоколебим, как скала. А потом все вдруг подскакивает и трясется, и этого мира как не бывало.

Поток машин ползет по узкому, как горлышко бутылки, отрезку шоссе, и Великан нащупывает свою пачку «Кэбина».

– Огоньку не найдется?

Я зажигаю ему сигарету, гадая, окончена ли его история.

– Так вот, мой сон. Был знойный день, в Китае. Передо мной рынок, где продают арбузы. Сладкие, холодные, как снег, арбузы. Я продал бы душу за один из них, это точно. Мать шепчет мне на ухо: «Осторожно, сынок! Они подсунут тебе гнилье!» И тут я опускаю глаза и вижу: из дорожной пыли торчит штуковина – кинжал, наподобие тех, что археологи используют для раскопок. И я пошел от лотка к лотку, тяпая арбузы лезвием. По звуку я определял, порченая у них мякоть или нет. Я решил: как только мне попадется хороший арбуз, я расколю его надвое и съем прямо на месте.– Узкий отрезок заканчивается, и Великан прибавляет скорость.– От лунатизма меня вылечили. Я тогда вроде как без сознания был. Но это записано в моей лицензии, поэтому профсоюзная работа и опасные грузы не для меня. А жена? Дети? Я слишком боюсь того, что могу сотворить с ними однажды, если это снова начнется. Так что, видишь…– Великан затягивается, высасывая из своей сигареты все соки.– Будь осторожен с тем, что тебе снится.

– Ученые называют это «Эффектом Аи Имадзё».– Ее голос звучит так отчетливо, словно она в соседней комнате.– Светила психологии сделали все возможное, чтобы разгадать эту загадку, но так и не пришли к окончательному мнению. Почему, ну почему, стоит мне приготовить мужчине обед, как он тут же прыгает в первый попавшийся грузовик и сматывается из города?

Я не ожидал, что она будет шутить.

– Я пытался дозвониться до тебя утром.

– Было бы так удобно сказать, что в колебаниях моего настроения виноват старый друг диабет, но, по правде сказать, во всем виноват мой старый друг «я».

– Перестань, Аи, я был…

– Заткнись. Нет. Это была моя вина.

– Но…

– Прими мои извинения, или нашей дружбе конец. Подумать только, я – из всех людей на земле – читаю тебе лекции о том, как ты должен вести себя с твоей матерью.

– Ты была права. Мама позвонила мне из Миядзаки. Вчера вечером.

– Сатико говорила. Это хорошо, но то, что я оказалась права, не извиняет мои нравоучения. Все равно. Я сижу на своей табуретке для игры на пианино и крашу ногти на ногах. А ты где, лицо, скрывающееся от правосудия?

– Кормлю комаров перед придорожным кафе под названием «У Окатяна».

– В Японии десять тысяч придорожных кафе под названием «У Окатяна».

– Это находится между, э-э, ниоткуда и… никуда.

– Должно быть, это в Гифу.

– На самом деле я думаю, что так оно и есть. Один дальнобойщик подвез меня и высадил здесь, после того, как по телефону велел своему приятелю – по прозвищу Морской Ангел – подобрать меня, когда тот поедет в Фукуоку. До меня у него намечен кулачный бой с каким-то скрюченным техником с автозаправки, который позволил себе непристойные замечания насчет его жены.

– Молись, чтобы он победил без сотрясения мозга. Бедный Миякэ – застрять в фильме «Никкацу» [143] о дальнобойщиках.

– Это не самый быстрый способ добраться до Кюсю, зато самый дешевый. У меня новости.

– Какие?

– Поставь свой лак на пол. Я не хочу, чтобы ты оставила пятно на табуретке.

– Что случилось?

– Последние девять лет своей жизни я прожил в самой тихой деревне самого тихого острова в самой тихой префектуре Японии. Вокруг всегда было одно и то же. Дети всегда так говорят, где бы они ни жили, но на Якусиме это действительно так. С тех пор как мы виделись в последний раз, случилось то, чего никогда не случалось раньше. Это был самый фантастический день моей жизни. И когда я скажу тебе, кого я встретил сегодня утром…