Граф и Анна - Могилевцев Сергей Павлович. Страница 9

С т а р и к. Ты не актер, ты всего лишь полоумный мечтатель!

Г р а ф (мягко возражая). Нет, Старик, я актер, я стал очень изощренным актером; мне кажется иногда, что, покинь я действительно этот город, мне бы непременно нашлось местечко в каком-нибудь столичном театре. (С жаром.) Понимаешь, дружище, мне теперь очень нравится переживать внутри себя все эти выдуманные, неизвестно кем сочиненные интермедии: участвовать в злодейских грабежах и убийствах, драться на ножах в пьяном кабацком чаду, убивая противника каким-нибудь необыкновенным и ловким ударом, соблазнять молоденьких и неопытных девушек, участвовать в контрабанде, в финансовых спекуляциях, в подлогах, мошенничествах, – во всем, что смогли для меня придумать, и что не придумали за недостатком фантазии все эти милые, недалекие женщины и мужчины, окружающие мою Афродиту.

С т а р и к (отмахивается). Ты дьявол, дьявол!

Г р а ф (саркастически улыбаясь). Да, друг, я действительно дьявол; девять лет – слишком большой срок; за это время можно успеть очень многое; если каждый день, ежеминутно и ежечасно, тебе говорят, что ты очень плохой, ты действительно станешь очень плохим; мне твердили об этом в течении такого долгого времени, что роль, придуманная для меня, – роль злодея, вобравшего в себя грехи целого города, – стала теперь моей плотью и кровью; нет, Старик, я уже не козел отпущения, я именно тот страшный злодей, который и необходим в этой странной, написанной для нашего города пьесе! знаешь, мне ведь теперь вовсе не хочется вскакивать, и сломя голову куда-то бежать, мне хочется доиграть роль до конца; в конце-концов, – почему бы и не поиграть, раз все этого так желают?

С т а р и к. Ну а потом, что будет потом? что случится после того, как эта дурацкая пьеса будет доиграна? ты не боишься, что так войдешь в роль злодея, так поверишь в нее, что уже никогда не сможешь встать с этого кресла, так и оставшись в нем вечным придурковатым подростком, пускающим пузыри на потеху местной невзыскательной публики?

Г р а ф (внезапно успокаиваясь, садясь в кресло, закидывая нога за ногу, благожелательно). Вполне возможно, так и будет, Старик; вполне возможно, что роль злодея настолько поглотит и захватит меня, что я уже никогда не выйду отсюда; но может быть и другой вариант: я уплыву из города вместе с Анной, прихватив с собой старенький, видавший виды сундук, на дне которого будет лежать рукопись пьесы; пьесы, в которой мы все играем; в конце-концов, Старик, нельзя с пустыми руками отправляться в столицу; быть может, рукопись пьесы и будет той драгоценной монетой, тем золотым дублоном, который поможет мне и Анне начать новую жизнь; пусть все идет своим чередом, пусть все идет строго по тексту, пусть каждый играет свою собственную, отведенную ему автором роль: я, ты, Анна, все остальные актеры этого странного театра под небесами; пусть наступит долгожданный финал, и тогда мы все наконец-то узнаем, какое будущее уготовано нам таинственным автором.

С т а р и к. Но когда же, когда, странный безумец, ожидаешь ты конца этой долгой, на девять лет затянувшейся пьесы?

Г р а ф. Пожалуйста, Старик, не задавай лишних вопросов. Приходите вечером вместе с Анной, делайте то же, что делали и до этого: бранитесь, кричите, требуйте с Афродиты украденный у Анны ладненький перстенек, – одним словом, играйте тот же текст, что и всегда; Бог даст, финал пьесы будет не за горами.

С т а р и к. Я сделаю все, что ты мне наплел; пора заканчивать эту историю; я вижу, что тебя уговорить невозможно; до вечера, полоумный мечтатель!

Г р а ф. До вечера, Старик; до вечера, и до счастливой развязки!

С т а р и к поспешно уходит.

Г р а ф остается сидеть в кресле; загадочная улыбка, похожая на улыбку Джоконды, опять играет на его бледных губах.

Явление третье

В конце переулка показывается К у б ы ш к а; она, как утка, переваливается из стороны в сторону, выходит вперед, и останавливается напротив веранды.

К у б ы ш к а (отдувается, вытирает со лба пот). Ух ты, ну и жара, прямо как в адском пекле, а может быть, и похуже того! пока доберешься сюда по этим чертовым кривым переулкам с заколоченными крест-накрест окнами и дверьми забытых домов, по этим раскаленным от солнца булыжникам, то не захочешь и жить, так славно тебя припечете и кто только выдумал все эти кривые, оканчивающиеся обрывами закоулки, все эти канавы и рытвины, прорытые на пути доброго человека? кто только выдумал все эти заброшенные дома, просевшие от времени крыши, трухлявые лестницы и веранды, на которых годами сидят местные, пускающие разноцветные пузыри идиоты; кто только выдумал весь этот заброшенный, пропеченный на сковородке город у моря, из которого нормальные люди давным-давно сломя голову убежали, и в котором остались теперь только старые, больные и несчастные женщины, вынужденные по этой жаре ковылять неизвестно куда, рискуя или сломать себе ногу в канаве, или заживо испечься на раскаленных камнях?

Г р а ф. Наверное, Господь Бог.

К у б ы ш к а (не слыша его). И кто, не пойму, заставляет меня, несчастную одинокую женщину, вскакивать с кровати в самое что ни на есть страшное пекло, оставлять покой и прохладу родного, от матери и бабки доставшегося очага, и бежать, как влюбленная девушка, как коза по горным каменистым тропинкам, в неизвестную и непонятную даль; испытывая в душе такое странное томление и беспокойство, какое не испытывала я уже лет сто, а может, и двести?

Г р а ф (насмешливо). Наверное, дьявол!

К у б ы ш к а (от жары ничего не замечая и не слыша вокруг). Да, вот именно, испытывая странное и непонятное беспокойство, какое, бывало, испытывала я, будучи юной девушкой, в такие забытые древние времена, что уж и не упомню теперь, были они когда-нибудь со мной, или не были; и что это право, за напасть такая прицепилась ко мне, словно злая осенняя муха, хотя за окном вовсе и не осень сейчас, а весна, да к тому же такая, что иному лету завидно станет от этой несусветной жары?

Г р а ф (так же насмешливо). Наверное, Кубышка, это весна на тебя так сильно подействовала.

К у б ы ш к а (по-прежнему ничего не слыша). И ведь вроде бы все осталось вокруг, как и прежде: по-прежнему дешевая камбала и ставрида гниет на набережной в глубоких, сплетенных из гибкой лозы корзинах; по-прежнему каждый день шатается в порту всякая приезжая матросская рвань, пропивая в пивной последнюю, заработанную в далеких морях копейку и выклянчивая у добрых людей подаяние, которое добрые люди ей, конечно же, не дают; по-прежнему добрые люди или работают, не покладая рук, как Красавчик, в надежде заслужить себе в будущем спокойную и приятную старость, или, как я, Афродита и Чесночок, наслаждаются этой самой покойной старостью; хотя, если честно признаться, никому из нас еще и сорока не исполнилось.

Г р а ф. По-прежнему, да не совсем, подруга Кубышка! прозвенел третий звонок, публика затаила дыхание, занавес бесшумно раздвинулся, и второе, оно же последнее, действие пьесы стремительно спешит к своему завершению; скоро, очень скоро закончишь играть ты, подруга Кубышка!

К у б ы ш к а (продолжает, словно бы читая отведенную ей роль). Все вроде бы так, как и было до этого: по-прежнему кто-то зашибает деньгу, по-прежнему сладко спит до вечера Афродита, перемывает чьи-то косточки Чесночок, торгуясь на рынке за пучок засушенной зелени, разносит посетителям пенные кружки Анна, и только лишь я, несчастная и одинокая, лишенная настоящего имени женщина, бегу по этим раскаленным камням, словно бы от чумы, – бегу, подгоняемая неведомой силой, словно бы спеша на волшебное представление, которое без меня начаться не может.

Г р а ф. Не может. Кубышка, без тебя не может никак!

К у б ы ш к а (наконец-то замечая Г р а ф а). А, это ты, несчастный маленький идиот?! что, все сидишь, протирая штаны, все пускаешь слюни и сопли, воображая в уме всяческие невероятные приключения?