Тень императора - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 33

Добраться до заводи с водяными орехами оказалось не так-то просто. Лужайки превратились в болотца, которые надобно было обходить, выписывая огромные петли, и Омира усомнилась в том, что им вообще удастся подойти к Талале в намеченном Тартунгом месте.

— Уж как-нибудь да подберусь! — заверил он её, не желая признавать, что разумнее было бы попытаться отыскать водяные орехи у высокого берега. Попадались они там реже и вырастали мельче, но зато не пришлось бы тащиться в такую даль и выслушивать насмешки Омиры.

В конце концов он ухитрился отыскать подход к заводи по сухой косе, поросшей густой травой и похожим на папоротник кустарником. Обойдя несколько луж и бочаг стоячей воды, затянутой мелкой водной растительностью ярко-зеленого цвета, они подобрались к облюбованному Тартунгом заливчику.

— Ну, видишь? А ты сомневалась! — гордо изрек он, скидывая сандалии и готовясь лезть в воду. — Сейчас наполним корзины орехами и…

— Смотри не поскользнись! — Омира сделала вид, что хочет столкнуть его в воду, он отшатнулся. Ноги разъехались на предательски-скользкой, влажной земле, и Тартунг позорнейшим образом плюхнулся в заливчик, подняв фонтан брызг.

— Ах так! Ну погоди же! — завопил он и, выбравшись на берег, бросился за Омирой, которая, догадываясь, что мальчишка не преминет обвинить её в собственной неуклюжести, кинулась наутек.

В несколько прыжков он догнал её, и они оба бултыхнулись в лужу. Тартунг отвесил насмешнице звонкий шлепок, она рванула его за ухо, и они покатились по грязи, самозабвенно тузя друг друга, ругаясь и смеясь от избытка чувств. Омира была сильной девчонкой, и ей поначалу удалось даже оседлать Тартунга, но тот вывернулся из-под нее, прижал коленом её ноги, навалился…

Их лица оказались совсем рядом. Выбившиеся из высокой, похожей на гнездо прически волосы прилипли к щеке, закрыв вытатуированную красную спираль, которой калхоги защищают девочек от сглаза. Дыхание её было прерывистым, за полураскрытыми, влажно поблескивавшими полными губами светились белые зерна зубов… Омира вдруг перестала брыкаться, в глазах застыло ожидание, она замерла в предвкушении чего-то особенного, и Тартунг, которому мгновение назад хотелось наподдать ей, неожиданно для себя бережно накрыл её губы своими.

Они целовались страстно и неумело, его руки жадно блуждали по её ставшему вдруг близким и доступным телу: по маленьким упругим грудям, плоскому, трепещущему животу, плотно сжатым ногам и едва прикрытым мокрой и грязной травяной юбочкой бедрам. Омира то отталкивала его, то снова притягивала к себе; её пальцы то больно впивались в его шевелюру, то гладили; царапали, подобно когтям, плечи; перехватывали его запястья и вновь начинали скользить по спине Тартунга, выводя на ней грязью неведомые узоры. Потом густые ресницы прикрыли бездонные, черные, мерцавшие таинственным светом глаза, руки бессильно раскинулись, и Тартунг почувствовал, как колени поднимаются и раздвигаются навстречу его прикосновениям… Она слабо ахнула, когда он дернул завязки травяной юбочки, но не остановила его руку, когда та легла на поросший курчавым мехом холмик, только задышала чаще, короче, и бисеринки пота выступили на её верхней губе…

Резкий крик коршуна-рыболова заставил их вздрогнуть. Омира отдернула руки, силившиеся размотать набедренную повязку Тартунга, одним сильным движением оттолкнула его, вскочила на ноги и бросилась бежать. Он кинулся за ней, и, хотя догнать быстроногую девчонку, ежели она того не желала; было почти невозможно, все же настиг её. Попытался остановить и получил тяжкую, полновесную оплеуху, сопровождаемую яростным, негодующим взглядом…

Годом позже, уже в Мванааке, он пытался расспросить охочую до мужских ласк тридцатилетнюю рабыню из племени бенну, почему Омира возненавидела его в тот самый миг, когда души и тела их, казалось, вот-вот сольются в единое целое, но та лишь таинственно улыбнулась и предложила обучить его новой позе, известной почитателям Эрентаты-искусницы под названием «цапли-затейницы». Любвеобильная женщина научила его многим премудростям, однако порывы собственного тела занимали её не в пример больше душевных порывов неведомой дикарки, и единственное, чем она могла помочь Тартунгу, — это посочувствовать, сказав, что только подлая, неблагодарная тварь способна сбежать от распаленного ею мужчины, не удовлетворив его.

Кто-кто, а уж Омира-то подлой тварью не была, и Тартунга до сих пор мучил вопрос, что же он сделал не так, чем обидел, рассердил или прогневил её. Ибо с того памятного дня она старалась всячески избегать своего бывшего товарища и, несмотря на его горячее желание объясниться и готовность в случае нужды покаяться в чем угодно, ни разу не позволила ему переговорить с ней наедине. Сторониться его ей, впрочем, пришлось недолго — как только погода установилась, Тартунга взяли на охоту за слонами, а вернувшись, он узнал, что Омиру увезли на Торг, где калхоги заплатили за неё требуемый выкуп.

Дирины, в отличие от калхоги, приручавших слонов и использовавших их в хозяйстве, предпочитали охотиться на исполинов ради бивней и мяса.

Отправляясь на запад, к Длинному озеру, они рыли на слоновьих тропах воронкообразно сужающиеся книзу ямы, прикрывая их дерном и ветками столь искусно, что осторожные и весьма подозрительные гиганты не могли обнаружить ловушку. Этот способ ловли слонов можно было считать совершенно безопасным, но юноши-дирины, желавшие показать свою удаль, вступали, случалось, с ними и в открытый бой.

Тартунгу посчастливилось наблюдать, как две дюжины молодых мужчин, вооруженных длинными копьями с тяжелыми, свободно отделяющимися от древка наконечниками, сражались со старым могучим самцом. Метнув нацеленные в слоновий живот копья, они, если им удалось попасть, резко дергали за привязанную к древку бечеву. Яд, которым был смазан наконечник, проникал в кровь слона, но действовал так медленно, что каждый охотник успевал бросить копье с новой насадкой пять или шесть раз. За это время разъяренный великан мог разнести в щепы целую деревню и растоптать всех своих мучителей, если бы они не были исключительно ловкими и хладнокровными. Охота, безусловно, стала бы безопаснее и в ней могло бы принимать участие меньше народу, если бы наконечники копий были смазаны хирлой, которую варили пепонго…

Удивление Тартунга тем, что его взяли на охоту за слонами, считавшуюся делом ответственным и почетным, рассеялось, как только он увидел действие яда, изготовляемого диринами. Добывали они его из ветвей ухумбы — небольшого вечнозеленого деревца, растущего на склонах Слоновьих гор и в верхнем течении Мджинги. Ядовитые ветви мелко нарезали, клали в глиняный горшок и варили до тех пор, пока на его дне не оставалось несколько капель густого вещества, напоминающего зеленую смолу. Иногда в неё добавляли яд змей или трупный яд грызунов, но и тогда она уступала хирле в несколько раз. Кроме того, полученный из ухумбы яд не хранился долго, и диринам, понятное дело, хотелось узнать секрет изготовления хирлы, который, как они надеялись, был известен мальчишке, вооруженному кванге и полудюжиной отравленных стрел.

Некоторое время Тартунг колебался, не открыть ли ему тайну приготовления хирлы приютившим его людям, но, побывав на охоте за старым самцом, решил этого не делать. Ему нравились дирины, но и миролюбивые, толстокожие великаны внушали симпатию и благоговение, а трубный клич смертельно раненного исполина прямо-таки потряс до глубины души. Мибу не считали охоту с отравленным оружием делом, достойным мужчин, и то, что можно было простить слабосильным карликам, не слишком-то украшало в глазах Тартунга охотников-диринов. Использование ям-ловушек было, на его взгляд, и то честнее — хитрость против хитрости, но яд… Повлияли на его решение сказать, что ему неведом способ изготовления хирлы, и истории Омиры о необыкновенной разумности слоновьего народа.

Рассказы о том, как слоны защищали своих малышей, поставив их в центр образованного самками кольца, когда вокруг бродили голодные львы, и о том, что они беседуют между собой, обмениваясь важными сведениями, он слышал и от диринов. Он сам видел, как слоны не хотели уходить от ловушки, в которую угодил их товарищ, хотя это были самцы, бродившие отдельно от стада и не слишком заботившиеся друг о друге. Они в самом деле предупреждали сородичей о коварстве людей и не появлялись на тех тропах, где собратья их попадали в ямы. Старые самки, возглавлявшие семьи, состоявшие из десяти-двенадцати слоних с детенышами, и впрямь походили на вождей, а в конце сухого сезона слоны, празднуя его завершение, имели привычку пожирать корни одурманивающих деревьев, после чего становились буйными и ревели на всю округу. Они, подобно его соплеменникам, защищали и поддерживали раненых и больных, но больше всего поразил Тартунга рассказ о том, как безутешная мать несколько дней носила на бивнях разлагающийся труп своего новорожденного слоненка. Он знал, что на такое способны некоторые обезьяны, но те ведь вообще часто ведут себя совсем как люди…