Тень императора - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 35

— Нет-нет, я возьму с собой только одного! Иначе мы наверняка ничего не увидим! Ладно, я готов получить плату по возвращении.

— Ну вот и договорились, — улыбнулся Эврих. Проводил взглядом старика, заспешившего по вьющейся вдоль берега тропинке к рыбачьему поселку, и поблагодарил Хамдана за то, что тот сумел так хорошо исполнить его просьбу.

История о живущих якобы в Мирулле водяных девах, услышанная им ещё в Озерной крепости, очень заинтересовала его, ибо перекликалась с легендами аррантов о морских девах. Однако обитатели крохотного рыбачьего поселка, неподалеку от которого разбил свой лагерь Газахлар, не желали говорить об этом диве или же делали вид, что слыхом ни о каких водяницах не слыхали. Он уже было решил, что так ничего о них и не узнает, и вот, пожалуйста, нашелся человек, который готов показать ему этих сказочных существ. Надобно было, конечно, порасспросить его, да очень уж неожиданно он появился.

Афарга, так же как и Тартунг, явно не разделяла восторгов арранта по поводу скорого знакомства его с водяными девами и, когда тот, ежась от подувшего с озера ветерка, последний раз взглянув на закатное зарево над Слоновьими горами, юркнул в шатер, последовала за ним. Эврих догадывался, что чернокожий мальчишка начнет сейчас толковать о благоразумии, которое даже такой любимец Белгони, как его хозяин, должен все же время от времени проявлять, а жгучеглазая девица уставится на него неподвижным, осуждающим взором смертельно раненной лани, и будет он себя чувствовать дурак дураком. Ибо бывают случаи, когда доказывать свою правоту трудно, хотя ему-то совершенно ясно, что человеку порой надобно совершать неразумные на первый взгляд поступки. И дабы не выглядеть и не чувствовать себя глупцом, дабы не заниматься заведомо бесполезным делом, Эврих с места в карьер принялся рассказывать спутникам про Ниилит, о которой вспомнил, глядя на склонившуюся над жаровней Афаргу.

Мысль о том, что ей полезно знать историю девчонки, проданной в «Девичий садок» и объявленной затем избранницей Саккаремской Богини — Матери Всего Сущего, приходила ему в голову давно, а слова Тартунга, что Афарга будто бы места себе найти не может, подсказали Эвриху тему рассказа, который должен отвлечь товарищей от его скромной особы. Приключения Ниилит, чьим даром воспользовался Азерги — придворный маг шада Менучера, и впрямь увлекли слушателей, а молчаливая обычно Афарга заинтересовалась до такой степени, что начала задавать вопросы и уточнять детали, которые Эврих не знал, да и не мог знать. Услышав же, что Ниилит утратила из-за Азерги свой дар, чернокожая девица всплеснула руками и чуть слышно прошептала: «Вай-ваг! Он поступил точно так же, как Калиуб! Неужели все колдуны такие негодяи? Не зря, значит, Кешо приказал перебить их!»

— Кто такой Калиуб? — тотчас поинтересовался Эврих, справедливо полагавший, что Афарге станет легче, если она не будет держать все свои переживания при себе. Он, впрочем, не рассчитывал на немедленную откровенность и был изрядно удивлен, когда Афарга, вместо того чтобы потупиться и замкнуться в себе, негромко сказала:

— Колдун, воспользовавшийся моим даром почти так же, как Азерги воспользовался даром твоей подруги.

И прежде чем аррант или Тартунг успели вымолвить хоть слово, девушка начала рассказывать.

Но говорила она поначалу не о Калиубе, а о своем детстве. О старшем брате — мужественном и могучем Мхабре, ставшем вождем её родного племени сехаба в то время, когда оно переживало свои самые тяжелые дни. О разгроме сехаба карликами-пепонго, теснимыми имперскими войсками с их исконных земель, о пленении брата и её самой. О том, как её, унаследовавшую способности одиннадцати поколений предков, бывших Теми-Кто-Разговаривает-С-Богами, разбиравшиеся в колдовстве пепонго продали чародею из Города Тысячи Храмов…

Начавшая говорить медленно, словно через силу, Афарга постепенно увлеклась. Волнуясь, она недоговаривала слова, сбивалась на язык сехаба, все убыстряя и убыстряя и без того не слишком внятную скороговорку. Калиуб, несмотря на преследования, коим подвергались в Мавуно колдуны, жил в столице империи и до поры до времени процветал. То ли состоял на службе у Душегуба, то ли ловко отводил соседям глаза, но, так или иначе, дом его мало чем уступал особнякам Небожителей. В известном смысле неплохо жилось в нем и Афарге — чародей не утруждал её работой, сытно кормил и даже нанял для неё учителей. Одному Великому Духу ведомо, зачем он воспитывал свою рабыню, как форани, настаивая на том, чтобы она училась пению, танцам, чтению и письму. Вероятнее всего, зная, что рано или поздно дар её иссякнет, намеревался со временем продать какому-нибудь оксару…

В чем заключался её дар, девушка не сказала, но догадаться об этом Эвриху было не трудно. Он знал, что маги могут черпать силу из чего угодно: из земли, света звезд, ветра, травы и деревьев. Однако проще им брать её у окружающих людей. Причем удобнее всего у тех, кто наделен способностью быстро восстанавливать запасы отобранной у них энергии. Этим-то даром, судя по всему, и была наделена Афарга, и ошейник, надетый на неё Калиубом, позволял ему в случае необходимости вычерпывать её силы до дна. Он же не давал ей взбунтоваться и использовать против своего господина те немногие магические навыки, которыми она успела овладеть до того, как племя её было разгромлено пепонго.

Афарга все ещё продолжала сыпать словами, когда Эврих, водрузив на колени сумку с лекарскими принадлежностями, принялся отыскивать в ней склянку с успокаивающим настоем. Он уже знал, чем кончится рассказ девушки: Калиуба потащат на площадь Отрубленных голов, а её саму кто-нибудь из особо алчных приспешников Амаши, вместо того чтобы, выполняя приказ, прикончить на месте, продаст на невольничьем рынке. Предвидел он и то, что повествование о собственных бедах неизбежно доведет Афаргу до припадка, и, дабы избежать этого, сделал Тартунгу знак вмешаться.

Рассказ близился к трагическому концу, когда неуклюжий юноша, устраиваясь поудобнее, зацепил ногой стоящий подле него светильник. Пролившееся на циновку масло вспыхнуло, Тартунг завопил: «Горим!» Афарга замолкла на полуслове и, плохо соображая, где находится и что делает, приняла из рук Эвриха бамбуковый стаканчик. Осушила его и, стряхнув оцепенение, кинулась гасить пламя, которое умник аррант с недотепой Тартунгом, проявляя чудеса ловкости, раздували все больше и больше, словно им за это деньги платили.

Слоновьи горы, выжженные солнцем и обдуваемые жаркими, жалящими ветрами с юга, с севера были покрыты лесами и окаймляли противоположный берег Мирулле темно-зеленой грядой, отчетливо видимой в прозрачном воздухе. Над скудными просяными полями, кое-как взрыхленными палками-копалками, ещё поднималась серая утренняя дымка, туман запутался в густых зарослях бамбука и камыша, и далекие горы казались более материальными, чем открывшийся глазам Эвриха северный берег озера. Спустившись с холма, Укерон свернул с тропинки в высокую влажную траву, словно по пояс погрузившись в голубовато-серый кисель, и тут от воды вновь донесся протяжный вопль, похожий то ли на крик ребенка, то ли на вой маленькой собачки.

— Слышишь? Это кричат водяные девы! — Кутаясь в замызганный плащ из толстой рогожи, старик остановился, поджидая Эвриха.

— Голоса у них не слишком красивые, — осторожно заметил аррант.

— Думаю, внешность их тебе тоже придется не по вкусу. — Укерон тихонько хихикнул. — Однако ж ты сюда не свататься пришел и не пением девичьим наслаждаться.

Старик ступал неслышно, плавными движениями раздвигая бамбуковые стебли. Эврих следовал за ним след в след, ощущая, как все сильнее становится запах близкой воды: рыбы, водорослей и ещё чего-то неуловимого, но присущего всем здешним озерам. Под ногами зачавкало, Укерон взял левее, туда, где заросли бамбука были реже, но и тут они отгораживали Мирулле от путников подобно высоченной непроницаемой ширме. Узкие длинные листья шелестели, перешептываясь под слабыми порывами свежего ветерка, ничуть не напоминавшего тот опаляющий, яростный ветер, который налетал со стороны Красной степи, от которой Мирулле было надежно отгорожено Слоновьими горами.