Тень императора - Молитвин Павел Вячеславович. Страница 38

— Я знаю, о чем повествуется в этой книге, — решительно перебила Эвриха Аль-Чориль. — Я читала список с нее, да и о тебе знаю значительно больше, чем ты думаешь. Не будем лукавить друг с другом. Мне нужна твоя помощь, а тебе пригодится дружба с гушкаварами вне зависимости от того, захочешь ли ты ещё пожить в Мавуно или же продолжать путь в Саккарем.

— С гушкаварами? — переспросил аррант.

— Мои люди называют себя мстителями, и, пожив с нами, ты убедишься, что они не имеют ничего общего с обычными разбойниками.

Прежде чем Эврих успел ляпнуть, что не собирается иметь дел с убийцами и грабителями, как бы они себя ни величали, Газахлар скрипуче рассмеялся. Лицо Ильяс болезненно дернулось, и она коротко приказала:

— Нганья, уведи его.

Тарагата шагнула к креслу Газахлара:

— Пора тебе ответить за все твои злодейства. Пошевеливайся, если не желаешь мучиться перед смертью.

— Разве отцеубийца, назвав себя гушкаваром, перестает быть отцеубийцей в глазах людей и Богов? — надтреснутым голосом спросил Газахлар, поднимаясь из кресла. Не глядя ни на Нганью-Тарагату, ни на дочь, он двинулся к выходу из шатра, и Эврих понял, что, ежели не вмешается, излеченный им оксар незамедлительно отправится на свидание с предками.

— Погодите. Аль-Чориль, я лечил твоего отца не для того, чтобы ты имела удовольствие прикончить его!

— Ты получил свободу за его исцеление. Нганья, делай, что тебе говорят. Я не желаю его больше видеть. Никогда!

— Неужели ты думаешь, я буду хоть чем-то помогать отцеубийце? — спросил Эврих, догадываясь, что вот-вот попадет в искусно расставленные силки, и не видя возможности избежать этого. Ильяс и правда было известно о нем многое. Газахлар, безусловно, был нарочно оставлен в шатре до его прихода…

— Нганья, подожди у входа в шатер. — Аль-Чориль нахмурилась. — Я повторяю, мне нужна твоя помощь. Я готова щедро заплатить, но ты, как мне ведомо, не слишком интересуешься деньгами.

— Почему ты уверена, что я откажусь помогать тебе? — Эврих тянул время, лихорадочно обдумывая, как выскользнуть из ловушки. Газахлар знал, что он вступится за него. Ильяс тоже об этом знала. Но если он не согласится помочь ей в каком-то не слишком благовидном деле, она без колебаний велит прикончить своего отца. Ибо и ей, и Нганье действительно хочется отомстить Газахлару за прошлые обиды, обманы и предательства…

— Мы попусту тратим время. Я желаю, чтобы ты помог мне отыскать моего сына — Ульчи. Поиски его связаны с риском, но в них нет ничего недостойного.

— Наверно, мы друг друга не понимаем. Чем я, чужеземец, могу быть полезен тебе в поисках сына? — искренне изумился аррант. — Если ты принимаешь меня за могущественного колдуна, то должен тебя разочаровать…

— Не надо, — сухо остановила его предводительница гушкаваров. — Не надо принимать меня за дуру. Ты исцелил моего неизлечимо больного отца, и о способностях твоих среди Небожителей ходят легенды. Выиграл на спор фамильный перстень Амаши и отважился завладеть им. Выбрался живым из храма Неизъяснимого Мбо Мбелек, походя спас меня из лап Душегубовых соглядатаев, выкинул подряд три «мешка» и… Не заставляй меня перечислять все, что говорят о тебе люди, известные своей правдивостью, не склонные к вранью и преувеличениям. Ты колдун и должен мне помочь. Я верю, что сама Нгура свела нас близ улицы Оракулов, и тебе стоит только захотеть…

— О, Боги Небесной Горы! — жалобно простонал аррант, видя, что, какие бы доводы он ни приводил, поколебать веру Ильяс в его чародейские способности ему не удастся. Она видела то, что хотела видеть, слышала то, что хотела слышать. Желание её найти сына было столь велико, что спорить с ней значило наживать себе смертельного врага. Вотще было клясться и взывать к здравому смыслу, вотще втолковывать, что обладай он приписываемым ему болтунами могуществом, так уж нашел бы способ заставить её отпустить и его самого, и Газахлара с миром.

— Так ты согласен мне помочь? — миндалевидные, опушенные густыми ресницами глаза Ильяс сверкали, губы приоткрылись, она едва сдерживалась, чтобы не вцепиться в Эвриха и не начать силой вытряхивать из него согласие.

— Хорошо, — промолвил он после некоторых колебаний. — Вели отпустить Газахлара. Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь тебе, хотя заранее должен предупредить: ты переоцениваешь мои способности.

— Я знала, знала, что ты согласишься! — в радостном исступлении воскликнула Аль-Чориль. — Я щедро награжу тебя за помощь, клянусь Нгурой! Для начала я дарую жизнь Газахлару, невзирая на то, что просьба твоя кажется мне неразумной. Поверь мне, он подобен ядовитому гаду и не задумываясь погубит самого близкого человека, ежели это будет ему выгодно…

— Так оно, вероятно, и есть. Однако мне он пока не сделал ничего плохого, и я не могу допустить, чтобы собственная дочь стала причиной его гибели, — чуть слышно пробормотал Эврих, сознавая, что угодил-таки в ловушку, выбраться из которой будет не так-то просто.

По-всякому Эврих представлял себе возвращение в Город Тысячи Храмов: с отрядом Газахлара, с Тартунгом и Афаргой или же в цепях посланцев Амаши. Иногда он думал, что вообще не увидит больше Мванааке, поскольку покинуть империю на судне, вышедшем из какого-нибудь отдаленного порта, представлялось ему менее опасным, чем искать место на корабле, отплывающем из столицы. Но чего уж он точно предвидеть не мог, так это того, что отправится из Терентеги в Мванааке в сопровождении сотни гушкаваров, ведомых знаменитой Аль-Чориль. Причем самое забавное заключалось в том, что именно он и убедил Ильяс в необходимости вернуться в столицу, то есть отправиться туда, где подстерегает их наибольшая опасность.

— Ты сошел с ума! — уверенно заявил Тартунг, услышав о намерении Эвриха начать поиски Ульчи с посещения Города Тысячи Храмов. — Ничего более безрассудного ты не мог бы изобрести при всем желании! Тебя схватят при въезде в столицу, и на этот раз никакой чингак не поможет тебе избежать пыток и лютой казни.

По мнению Тартунга, сумасбродный аррант совершил величайшую в своей жизни глупость, согласившись поступить на службу к Аль-Чориль. А узнав, что сделал это Эврих, дабы спасти Газахлара от неминуемой смерти, юноша аж побелел от возмущения и некоторое время не мог вымолвить ни слова. Вновь обретя дар речи, он разразился затейливыми ругательствами, среди коих мелькнула здравая мысль, что на каждую рыбу у искусного рыбака найдется свой крючок и своя приманка, и дурковатого арранта в конце концов погубят его доброта и покладистость.

— Ну что ж, — не стал спорить Эврих, — предпочитаю быть погубленным добротой и доверчивостью, чем подозрительностью и бессердечием.

— Ты все шутишь!.. — Нежелание арранта воспринимать его слова всерьез окончательно вывело из себя Тартунга. Соглашаясь с тем, что скупердяй, даже получив предсказание оракула о том, что его погубит жадность, не перестанет быть скупердяем, он почему-то полагал, будто сможет наставить Эвриха на путь истинный.

Образумила Тартунга Афарга. Видя, что восседавший на ослике с благодушнейшим видом аррант занят своими мыслями и возражать наскакивавшему на него юноше не собирается, она негромко сказала, что одному Великому Духу ведомо, как поступили бы со своими пленниками гушкавары, ежели бы Эврих не принял предложения Ильяс. Поразмыслив, Тартунг вынужден был признать: да, для виду Эвриху и впрямь следовало взяться за поиски Ульчи, и покосился на арранта, ожидая, не заверит ли он их в том, что при первой же возможности они сбегут от гушкаваров.

Эврих, однако, прикинувшись, будто не замечает устремленных на него взглядов, продолжал любоваться едущей во главе отряда Аль-Чориль. Время для серьезного разговора не приспело, ибо сам он ещё не разобрался в своих чувствах и намерениях.

Он не мог позволить Ильяс убить Газахлара: наряду с дурными у того имелись и хорошие черты характера, но главным являлось то, что аррант успел привязаться к нему и явственно ощущал некую душевную связь, почти неизбежно возникавшую между ним и его пациентами. Смутное это чувство сопричастности можно было, разумеется, посчитать выдумкой, игрой ума, но Эврих-то знал, что без душевного соприкосновения со страждущими многим из них ему не удалось бы помочь, невзирая на точное следование советам, содержащимся в многомудрых трактатах, и использование тщательнейшим образом приготовленных лечебных снадобий. Участие и сострадание, которые он благодаря Тилорновой выучке передавал недужным вместе со своей жизненной силой, каким-то образом восполняли недостаток его знаний и умений, и они же соединяли Эвриха со страждущими незримыми нитями. Странная эта, не имеющая названия связь тяготила его порой, но была, вероятно, неизбежной платой за исцеление, и он как-то уже говорил о ней с Тартунгом, да парень запамятовал.