Imprimatur - Мональди Рита. Страница 42

– Не-е-ет, – простонал он, чуть только свет вырвал его из темноты.

Из чего я заключил, что он затаился в засаде, а я его выдал. Бесшумно пробежав несколько пядей влево, он присел на корточки. Серый силуэт подскочил и оказался между нами, пытаясь прорваться и очутиться подальше от стены с арками.

– Держи его! – крикнул аббат и стремглав бросился вдогонку.

Тот, кого он имел в виду, вдруг покачнулся и как будто упал. Я наугад бросился вперед, моля Бога, чтобы Атто повезло больше меня и он первым настиг его.

И вот тогда-то на меня с оглушительным грохотом обрушился град из каких-то больно ударяющих предметов. Я был буквально сбит с ног и погребен под ними. Тут-то и удалось разглядеть поближе, из чего состояла вся эта вонючая мерзость, завалившая меня, которая к тому же издавала гнуснейшие звуки: скрежет, треск, скрип. Это были черепа и человеческие кости – челюсти, ключицы, ребра вперемешку с нечистотами. Я был скорее мертв, чем жив, но тут ко всем этим звукам примешался еще один – какое-то адское не то мычание, не то завывание, – разгадать природу которого у меня уже не хватало духу. Да и что-то мешало мне как следует видеть. Как я теперь понимаю, это был скелет, словно подвешенный в пустоте и взиравший на меня с угрожающим видом. Я пытался кричать, но из моей глотки не доносилось ни звука. Силы покинули меня, и в ту минуту, когда я в последнем усилии мысленно обратился к Господу с молитвой о спасении своей души, словно во сне послышался твердый голос аббата:

– Довольно, я тебя вижу. Не двигайся или я стреляю.

Мне показалось, что истекло немало времени (на самом деле всего несколько минут), прежде чем зычный голос вырвал меня из лап бесформенного кошмара, в который погрузился мой помутившийся рассудок.

Не без тени тревоги и как бы со стороны наблюдал я за тем, как чья-то рука приподняла мою голову, пока кто-то еще (третий?) освобождал мое бедное бренное тело из-под жуткого завала. Я невольно дернулся, устраняясь от услуг неизвестного, но поскользнулся и стукнулся головой об одну из частей скелета, источающую смрад. Желудок мой перестал мне повиноваться, и весь мой ужин в два счета был выблеван. Незнакомец чертыхнулся: насколько я мог заметить, язык, на котором он изъяснялся, напоминал мой родной, итальянский.

Я все еще плохо соображал, когда милосердные руки аббата Мелани подхватили меня под мышки.

– Держись, мой мальчик.

Он помог мне встать на ноги. В слабом свете фонаря я различил незнакомца, одетого во что-то, напоминающее монашескую рясу, и склонившегося над моими кишечными извержениями, смешавшимися с человеческими останками.

– У каждого свои сокровища, – усмехнулся Атто.

В руках он держал небольшое орудие, насколько я мог видеть, полированный деревянный ствол со сверкающим металлическим наконечником. Оно было направлено еще на одного персонажа, одетого так же, как первый, и сидящего на обломке то ли изваяния, то ли колонны.

Приглядевшись, я был немало поражен его лицом, если вообще слово «лицо» применимо к этой симфонии кожных складок, этому концерту наростов и напластований, этому мадригалу морщин, которые были согласны меж собой лишь оттого, что очень уж замшели и утомились, чтобы восстать против принудительного сожительства. Серые недоверчивые зрачки плавали в красных белках глаз, придавая целому один из самых устрашающих видов, которые мне доводилось когда-либо лицезреть. Острые каштанового цвета резцы, достойные адских видений Мелоццо да Форли [86], довершали картину.

– Знакомься, мастера по добыванию мощей из склепов, знатоки катакомбных реликвий, виртуозы могильного промысла, – с отвращением произнес аббат. – Могли быть чуточку повнимательнее и не пугать приличных людей, – бросил он им, опустив пистолет, с помощью которого удерживал на месте одного из незнакомцев, а затем в знак добронамеренности и вовсе убрав его в карман.

Пока я отряхивался, пытаясь подавить вновь подкатившую к горлу тошноту, мне представилась возможность разглядеть и второго субъекта: он как раз поднял голову. Разглядеть – громко сказано, поскольку на нем был грязный балахон с необъятными и длиннющими рукавами и капюшоном, почти полностью скрывавшим лицо. В щель, образовавшуюся между краями капюшона, было видно немногое и то лишь когда мрак слегка редел. Да так оно было и к лучшему, поскольку в результате пытливого вглядывания я различил наличие, во-первых, одного глаза, наполовину закрытого бельмом, и другого – с непомерно раздувшимся и вылезающим из орбиты глазным яблоком; во-вторых, носа, обтянутого желтоватой лоснящейся кожей и очень напоминающего огурец; и в-третьих, рта, чье местонахождение можно было установить разве что по нечленораздельным звукам, изредка оттуда доносившимся. Две крючкообразные кисти с длинными ногтями, столь же дряхлые, сколь и сильные, поочередно выступали из рукавов балахона.

Аббат обернулся ко мне и перехватил мой испуганный и исполненный вопрошания взгляд. Знаком указав одному из двоих, которому страх как хотелось обрести свободу, что он может присоединиться ко второму, роющемуся в зловонной куче, аббат промолвил:

– Ну не диво ли, на постоялом дворе я то и дело чихаю, тогда как здесь, среди этой грязи и пыли, чихнул всего-то раз или два – Атто тщательно отряхнул рукава и плечи и принялся пояснять мне: – Два любопытных существа, с которыми мы столкнулись, принадлежат к жалкой и, увы, пополняющей свои ряды ораве тех, кто по ночам проникает в бесчисленные римские подземелья в поисках сокровищ. Но не драгоценностей и не античных статуй, а реликвий святых и мучеников, которыми кишели некогда, да и сейчас еще катакомбы и могилы, рассеянные по всему городу.

– Что-то я никак не возьму в толк, разве позволено выкапывать из могил что бы то ни было? – прервал я его.

– Не только позволено, но и поощряется, – с иронией в голосе отвечал аббат. – Поселения первых христиан рассматриваются как богатая в духовном отношении почва и место охоты ut ita dicam [87] для возвышенных душ.

В свое время святой Филипп Нери [88] и святой Карло Борромео [89] имели обыкновение предаваться в катакомбах молитве, – напомнил мне аббат. – А в конце прошлого века один отважный иезуит, некий Антонио Бозио, забрался в самые потаенные уголки Рима и исследовал все подземелья, сделав массу открытий и описав их в книге «Roma Subterranea» [90], принесшей ему заслуженную известность. Примерно в 1620 году папа Григорий XV постановил, что надлежит извлечь из катакомб бесценные останки святых и разместить их в храмах всего христианского мира, возложив эту священную задачу на кардинала Крещенци.

Я обернулся к этим так сказать не совсем обычным представителям рода человеческого, которые колдовали над костями и черепами и издавали какие-то непристойные звуки.

– Знаю, тебе представляется удивительным, что исполненная великой духовности миссия находится в руках подобных типов, – догадался Атто. – Дело в том, что спуск в катакомбы и искусственные гроты, которыми изобилует Рим, не всякому по плечу. Приходится без счету подвергаться опасности: водные препятствия, осыпи, обвалы. Не мешает также иметь крепкий желудок, чтобы рыться среди всех этих останков и отбросов.

– Но речь ведь о старинных костях?

– Так-то оно так. Но посуди сам – как, к примеру, повел себя ты? Наши новые знакомцы завершили осмотр некоего участка – они рассказали мне об этом, пока ты находился в беспамятстве, – перетащили все свои трофеи в одно место – катакомбы не близко, конкурентам сюда не добраться – и думали, что здесь-то точно никого не встретят. Когда мы нагрянули, они в панике бросились врассыпную, ты налетел на их заветную кучу, и она рухнула, погребя тебя под собой.

Я снова взглянул на двух старателей, служащих великой цели, и присмотрелся, чем они занимались – чистили кости, соскабливая с них остатки плоти. Куча, в которую я угодил, судя по всему, первоначально намного превосходила меня по высоте. На самом деле человеческие останки, как то: черепа, длинные кости, позвонки – составляли лишь малую часть той груды, которая покрывала теперь несколько пядей подземного зала, остальное было: земля, черепки, камешки, осколки, корни, мох, тряпье, нечистоты всякого рода. То, что при пособничестве страха предстало мне чуть ли не как потоп из преисподней, могло бы поместиться в крестьянской суме.