Imprimatur - Мональди Рита. Страница 44

– Что означает: изображение пальмовой ветви равно как сосуд с красной жидкостью суть доказательства того, что в данном захоронении покоится мученик, принявший смерть за веру, – перевел Атто.

– Стало быть, это стоит немалых денег. – Разумеется, не все находки попадают в руки высшего духовенства. Любой римлянин может посвятить себя поиску реликвий: стоит лишь заручиться разрешением папы, как, к примеру, сделал Сципион Боргезе, племянник папы, а найдя, просить какого-нибудь снисходительного ученого объявить найденное подлинным. После чего продать. И все же надежных критериев отличить подлинник от подделки нету. Нашедший непременно станет утверждать, что напал на настоящую реликвию. И если б только все сводилось к деньгам. Ведь мощи затем благословляются, становятся объектом поклонения, к ним устремляются паломники, ну и все такое.

– Неужто так никогда и не пытались разобраться в этом вопросе? – недоумевал я.

– Общество Иисуса всегда пользовалось привилегиями, когда речь шла о раскопках в катакомбах, и озаботилось тем, чтобы доставлять мощи и реликвии в Испанию, где их принимают с помпой, поскольку больше нигде, в том числе в Индии, не принимают. Но последователи святого Игнатия в конце концов признались понтифику: ничто не дает оснований утверждать, что останки подлинные. В некоторых случаях, как в случае с детскими скелетами, и впрямь трудно что-либо утверждать. Иезуитам пришлось попросить введения принципа adoramus quod scimus [93], a именно – только те останки, о которых с математической точностью или хотя бы большой долей вероятности известно, чьи они, являются мощами святого или мученика. И потому было решено, что одни лишь сосуды с кровью являются безоговорочным доказательством. А отсюда вытекает, что это источник доходов для любителей порыться в могилах и склепах, через которых реликвии, ложные либо подлинные, попадают в комнаты чудес или в дома доверчивых горожан с достатком.

– Доверчивых?

– Ну да, никто ведь не станет утверждать, что в них содержится кровь мучеников или даже просто кровь. Лично я питаю на этот счет большие сомнения. Содержимое одной такой склянки, купленной по цене золота у одного отвратительного субъекта, похожего на этого, как бишь его звать, Джакконио, я подверг анализу.

– И что же вы выяснили?

– Растворив в воде красноватую жидкость, я обнаружил, что она состоит из земли и мух. Суть их ссоры в том, что, столкнувшись с похитителем, Джакконио напал на обрывок Библии, запачканный чем-то, очень похожим на кровь. – Аббат вернулся к настоящему. – Incipit [94] одной из глав Библии со следами крови святого Каллиста, к примеру, стоит денег. Оттого-то один любезно упрекает другого в том, что тот сообщил нам о существовании этого обрывка.

– Но как кровь, возраст которой исчисляется веками, может попасть на современную книгу?

– Вместо ответа я расскажу тебе одну историю, услышанную в прошлом году в Версале. Один человек пытался продать череп, заявляя, что тот принадлежал знаменитому Кромвелю. Кто-то из присутствующих заметил ему, что череп слишком мал, чтобы принадлежать взрослому, да еще воину, к тому же известно, что у Кромвеля была большая голова.

– И что же ответил продавец черепа?

– Он ответил: все это верно, да только это ведь череп Кромвеля, когда тот был ребенком! И представь себе, череп ушел за большие деньги. Вот и подумай, с какой легкостью Угонио и Джакконио могли бы продать обрывок из Библии, запачканный кровью святого Каллиста.

– Не стоит ли вернуть им его, господин Атто?

– Всему свое время, мой мальчик, пока оставим его у себя. – Аббат повысил голос, чтобы его услышали те двое: – А вернем в обмен на кое-какие услуги. – И объяснил им, что от них требуется.

– Гр-бр-мр-фр! – согласился Джакконио.

Отдав распоряжения кладбищенских дел мастерам, которые тут же растворились в темноте, Атто предложил вернуться на постоялый двор.

Я спросил у него, не кажется ли ему необычным, что в таком месте вдруг сыскалась страница из Библии, запачканная в крови.

– На мой взгляд, этот листок обронил похититель твоих жемчужин.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Я не говорил, что уверен в этом. Но подумай сам: этот обрывок выглядит как новый. Кровь на нем (если это действительно кровь, как я думаю) слишком ярка, чтобы быть давней. Джакконио сказал, pardon, прохрюкал, что нашел его тотчас после встречи с незнакомцем, там, где тот испарился. Мне этого достаточно. Когда речь идет о Библии, кто из постояльцев приходит на ум прежде всего?

– Отец Робледа.

– Точно. Где Библия, там и святой отец.

– И все-таки кое-что требует разъяснений.

– Что именно?

– Первая – это то, что осталось от Глава первая, это ясно. Тогда как Малах – это Малахии. Это наводит меня на мысль, что кровью залито слово Пророчество. Речь идет о главе из Библии, содержащей пророчество Малахии, – делился я с аббатом знаниями, полученными в детские годы, проведенные чуть ли не в монастырском уединении. – Но что могло бы значить нда первой строки? Что вы думаете по этому поводу, господин Атто? Я ума не приложу.

Аббат Мелани пожал плечами:

– Ну какой из меня знаток.

Подобный ответ из уст аббата показался мне более чем странным. А заявление «Где Библия, там и святой отец» и вовсе грубым. Что же это был за аббат?

На обратном пути Мелани вновь принялся рассуждать вслух:

– Любой, не только Робледа, может иметь при себе Библию. Да и в «Оруженосце» один экземпляр, наверное, имеется?

– Даже два, если быть точным. Но я их хорошо знаю и могу утверждать, что страница, которую вы держите в руках, не из них.

– Что ж, пусть так. Но она могла быть вырвана из экземпляра Библии, принадлежащего любому из постояльцев, захватившему ее с собой в дорогу. Жаль, что буквица осталась на другой части страницы, она бы нам очень помогла.

Я думал так же. Было и кое-что еще странное, на что я ему указал:

– Приходилось ли вам видеть, чтобы Библия печаталась только с одной стороны страницы?

– Это наверняка конец главы.

– Но ведь она только началась!

– Возможно, пророчество Малахии отличается краткостью. Откуда нам знать, ведь последних строк тоже не хватает. Если только это не какой-то типографский трюк или ошибка. Как бы то ни было, Угонио и Джакконио помогут нам: очень уж они испугались, что им больше не увидеть их засаленного клочка бумаги.

– Кстати, по поводу их испуга, я и не знал, что у вас имеется пистолет.

– Я тоже ничего об этом не знал, – ответил Мелани и как-то сбоку с усмешкой взглянул на меня, после чего вынул из кармана деревянный предмет с металлическим наконечником, которым потрясал перед Угонио.

– Трубка! – поразился я. – Но как же они не догадались?

– Света было мало, а выражение моего лица было угрожающим. К тому же этим двоим вовсе не хотелось познакомиться с пулей.

Простота этого трюка, та естественность, с какой аббат применил его, а также успех, увенчавший его, восхитили меня.

– Однажды, как знать, может, и тебе это пригодится, мой мальчик.

– А если противники заподозрят что-то не то?

– Бери пример с меня. Однажды ночью я повстречался в Париже с двумя бандитами. Положение было аховое, я что есть мочи крикнул: «Ceci n'est pas une pipe!» [95] – смеясь, отвечал аббат.

День четвертый 14 СЕНТЯБРЯ 1683 ГОДА

Когда я проснулся на следующее утро, все тело у меня ломило, и в голове был полный сумбур, а все потому, что из-за событий предыдущего дня я мало и беспокойно спал. Долгое блуждание под землей, спуски, подъемы, лестницы, люки, потребовавшие немалых сил, не говоря уже о схватке врукопашную с тем жутким, что нежданно-негаданно свалилось на меня в «Архивном» зале, – все это сказалось как на моем физическом, так и умственном состоянии. Было однако кое-что, что утешало, а заодно и немало удивляло меня: несмотря на страшные впечатления, которые я вынес от встречи с Угонио и Джакконио, эти несколько часов сна не были омрачены кошмарами. При том, что малоприятные (хотя куда от них денешься) поиски того, кто украл у меня единственные ценные предметы, когда-либо водившиеся у меня, продолжались и во сне.