Туча - Моно Мартина. Страница 2

Джозеф был сносен только потому, что он бесконечно мало походил на Ван Ден Брандтов. У него была славная солдатская твердость. Видно, одна из бабушек согрешила когда-то, – впрочем, Кэтрин не вдавалась в эти подробности.

– Над чем вы смеетесь? – спросил Бронсон. Помимо его желания, в вопросе чувствовался вызов. Ему всегда казалось, что Кэтрин смеется над ним. Сегодня это было особенно жестоко. У него не было иной возможности обнимать эту женщину, кроме как в танце. А она смеется!

– Я вспомнила свекровь, – сказала Кэтрин.

– Ваша свекровь вовсе не смешная.

– Да, она мрачная. Мой отец утверждает, что, если бы в молодости ему пришлось остаться с ней на необитаемом острове, он, может быть, набрался бы храбрости лет через десять, сказать ей: «Здравствуйте, мадам, как вы себя чувствуете?» А она, безусловно, ответила бы ему: «Я не та, за которую вы меня принимаете». – Она тихо рассмеялась, на этот раз с оттенком умиления.

Старый доктор Том О'Хеллоран не пожелал сегодня покинуть свою заваленную картинами и книгами комнату и спуститься в залы.

– Ненавижу балы, – объяснил он дочери. – Нельзя курить трубку, ходить в халате, к тому же надо танцевать с толстыми дамами.

По мнению доктора Тома, это служило прекрасным определением балов.

– Что такое для вас бал, Бронсон? – спросила Кэтрин.

– Как и все остальное – рай, когда вы рядом, и ничто, когда вас нет.

Это и делало Бронсона таким утомительным. Он, который создавал такие величественные формы в скульптуре, чей гений был живым и дерзким, оставался невероятно плоским. «Твой замороженный влюбленный», – называла его Патриция, или еще: «бедный тип». Патриция никогда не испытывала чувства жалости, но всегда была предельно искренна. Она говорила то, что думала, делала то, что говорила, и никогда не сожалела об этом. На мгновение Кэтрин страстно захотелось, чтобы Патриция была здесь. Сквозь открытые окна первый утренний ветер освежал, подобно лимонной корочке. Ветрено было и на Японских островах. Патриция была далеко отсюда, где-то в Тихом океане, в том самом, что плескался здесь, почти под окнами. В этот океан Патрицию уносила яхта, которую Джозеф и Кэтрин подарили дочери ко дню восемнадцатилетия, – блестящее чудо из навощенного дерева и начищенной до блеска меди. Который час может быть сейчас на широте Японии – если она Действительно где-то существует?…

– Где может быть сейчас «Мэри-Анна»?

Меня восхищает, – пожаловался Бронсон, – ваша способность в моем присутствии всегда думать о чем-нибудь постороннем.

– Вполне естественно, что я беспокоюсь за Патрицию.

– Патриция похожа на вас. Она ужасная грубиянка, которая всегда находит выход из всех положений.

– Патриция очень хорошая, – сказала Кэтрин.

Они продолжали танцевать молча. Праздник понемногу достигал своего апогея. Оркестр не умолкал ни на минуту. «Если бы среди кружащихся с запрокинутыми головами девиц была бы хоть одна для меня», – мечтал саксофон. Он недурен, этот саксофон, и хорошо знает свое ремесло. Дочерей миллиардеров соблазнить нелегко.

«Но кто знает, – думал он с тайной надеждой, – кто знает…»

– Это жизненно важный вопрос для Соединенных Штатов, – послышался голос Джозефа.

Кэтрин улыбнулась про себя: первая стадия пройдена. Брандт говорит уже о патриотических чувствах. Судя по беспокойному выражению глаз собеседника, успех Брандта почти обеспечен.

Блестевший на камине миниатюрный платиновый кран-деррик своими строгими линиями резко подчеркивал хрупкость орхидей.

– Подарок моих служащих, – говорил Брандт. – Не орхидеи, конечно, а кран.

Пятидесятилетие Джозефа! Какой праздник был для всех служащих! Очаровательная миссис Ван Ден Брандт в простом платье из серой фланели с красными гвоздиками на груди обнимала молоденькую, оробевшую девушку. Это происходило в приемном зале фирмы «Ван Ден Брандт корпорэйшн». Там собрались служащие центрального управления. Все пили, смеялись. Когда Джозефу преподносили этот кран из платины, Кэтрин почувствовала себя счастливой. Джозеф, должно быть, так популярен среди своих подчиненных! Генеральный директор это очень хорошо выразил в своей маленькой речи. Кэтрин увидела, как люди в этот момент заулыбались. Улыбки были несколько сдержанные, как всегда в минуты волнения.

– Прекрасный день, – говорил директор.

«Прекрасный день», – думала Кэтрин.

И молчание служащих, конечно, должно было означать: «Прекрасный день!»

Под переходившим с одного лица на другое любезным взглядом директора служащие широко улыбались.

– Почему она назвала свою яхту «Мэри-Анна»? – спросил Бронсон.

– Это имя моей матери.

– Но она ее никогда не знала!

– Вы никогда не думали, что Патриция может иметь сердце? – спросила Кэтрин с большой нежностью.

Когда доктор Том узнал о решении своей внучки, вначале он никак не реагировал. Потом страшно сморкался, проворчал несколько туманных фраз, а на другой день Патриция получила кольцо с большим опалом. При нем была визитная карточка, совершенно официальная: «От доктора Томаса О'Хеллоран мисс Патриции Ван Ден Брандт, потому что она не такая негодяйка, как кажется».

Мэри-Анна умерла через год после рождения Кэтрин, но тоска у доктора Тома все не проходила.

– У Патриции – сердце? – усомнился Бронсон.

Как раз в этот момент проплыла Моника, танцуя с сыном губернатора, который держал ее как раз на таком расстоянии от себя, какое предписывается доброй нравственностью.

– О Моника! – сказала Кэтрин. Жена Бронсона опустила ресницы, удаляясь под ритм медленного фокстрота, подобно большой рыбе, скользящей вниз по замедленному на середине течению реки. Признаки живого существа не рассеивали впечатления о том, что она изваяна из мрамора. У Моники была неподвижная красота сказочно-древних городов, которую открывает порой в глубине вод мелькнувший луч солнца – часть стены, колонну храма, пустой взгляд статуи – отсутствующий мир… Случалось, правда, что в этих глазах порой вспыхивало пламя. Долго это никогда не продолжалось. И кто мог угадать мысли Моники?

– Это безумие – делать такой подарок девочке в ее возрасте, – проворчал Бронсон.

– Не вмешивайтесь не в свои дела, – услышал он в ответ.

Купить яхту было поручено Софи и этому простофиле Бромфилду. Патриция уже два месяца, с самого Нового года, находилась в Токио у своей сестры. Кэтрин заметила, впрочем не слишком убедительно, что занятия Патриции от этого пострадают. Тогда Брандт с неоспоримой логикой поинтересовался, что, собственно, изучает Патриция. Поразмыслив, Кэтрин призналась, что об этом ей ничего не известно.

– Очень важно знать другие страны, – скромно сказала Патриция, надевшая по этому случаю маленький белый школьный воротничок.

– Она права, – произнес Брандт.

Кэтрин промолчала – знак согласия. Но спустя четверть часа, в более интимной обстановке, она внушительно дала понять дочери, что ей противно, когда ее принимают за дуру. Так Миллс-колледж в Оклэнде потерял ученицу сомнительного прилежания, и красивая рыжая мисс с блестящими от любопытства глазами отправилась созерцать маленький народ, живущий на островах.

Деррик из платины в день пятидесятилетия Джозефа, яхта в день рождения Патриции – жизнь текла нормально, хотя и своеобразно.

Кэтрин оставила Бронсона. Теперь она танцевала с неврастеничным молодым человеком, который вследствие сложной комбинации наследств представлял много, много стали. Затем она танцевала с «железными рудниками» и снова со «сталью».

Бронсон закурил папиросу. Песенка, которую исполнял оркестр, вызывала в памяти прошлое. Оно встает перед глазами, будто букет искусственных цветов, когда думаешь, что все уже кончено. А на деле оказывается совсем не так.

Террасу украшали львы из золота. Они отвратительно сверкали и походили на китайских болонок. Бронсон вспоминал. То было лет пять тому назад.

– Нужно, чтобы все блестело, – говорил Брандт, – и чтобы было изысканно, в стиле Версаля или в этом духе.