Высокая ставка - Монтечино Марсель. Страница 45

— Леди и джентльмены, гости и команда, — начал капитан хорошо поставленным голосом. Он говорил в микрофон, стоящий возле спинета. — Вы хотите повеселиться, а?

В ответ собравшиеся, преимущественно семидесятилетние, громко зааплодировали.

— А как насчет того, чтобы поприветствовать нашего единственного музыканта Марко, Марко Толедано?

«Марко, — прошептала Мэгги, — Марко. Какое красивое имя!»

Пока капитан разглагольствовал, пианист что-то тихо наигрывал.

— Сейчас мы кое-что исполним такое, чего нет ни в одной программе. Марко и я надеемся, вам понравится. — И, уставясь через всю комнату на груди Мэгги, он запел: — «Голубы-ы-ы-е испа-а-а-нские но-о-о-чи...»

Не слушая нудную серенаду, Мэгги сосредоточила все внимание на пианисте. В конце концов, на этой барже не так уж плохо.

Вот каким был этот вечер. Теперь Мэгги Бехан Пуласки, разглядывая себя в зеркало, мечтала о том, как будет трахать Марко, пианиста. Она живо себе представила, как Марко лежит под ней, на черных шелковых простынях, а она, Мэгги, с изящной непринужденностью скачет на его члене. Она снова была двадцатипятилетней, юной, со свежей молодой кожей, совершенно голой, со сверкающими бриллиантами.

Сэл прошел как можно дальше вперед и прижался к поручням. Мыс корабля, казалось, врезался прямо в холодное, тяжелое небо, — такими низкими были облака. Линия горизонта терялась в густом сером тумане. Не знай Сэл, что сейчас раннее утро, он ни за что не смог бы определить, где находится солнце. Он попытался зажечь сигарету, о голосе теперь можно было не беспокоиться, но резкий ветер погасил спичку. Он бросил сигарету за борт, поднял воротник куртки и вздрогнул: указательный палец нечаянно задел рубец под бородкой. Постоянное напоминание о прошлом, подумал Сэл. Теперь лирические песни будут звучать только в его мозгу. Вдали, в двух-трех милях от «Антонии», показалось нефтеналивное судно, оно двигалось вдоль горизонта, похожее на детскую электрическую игрушку. Капитан Маклиш в рубке погудел, приветствуя танкер, и ответный низкий гудок разнесся над холодным серым морем. Корабли разошлись в ночи. Прекрати, оборвал он себя. Ты просто завидуешь тем, кто может себя выразить.

Обрывки лирических песен и мелодий звучали в его голове. С тех самых пор, как ему удалось выстоять в схватке с Даго Редом и бежать через восточную часть Канады, музыка все чаще заполняла его мозг. Вот как сейчас. И тогда, он это знал, у него рождались новые мелодии. Так было еще много лет назад в Нью-Орлеане, но тогда он увлекся игрой на пианино и потерял всякий интерес к сочинительству. Сейчас он ожил, снова ожил! — и память постоянно возвращала фрагменты из прошлой жизни, фрагменты мелодий. Уставившись в бокал с виски, он слышал голос Синатры, а после пятичасового чая играл песни Сэма Кэна. Одну из них, «Моя сладкая любовь», он слышал однажды ночью, в своей узкой темной каюте под гул машины мощностью в двадцать лошадиных сил. Но в голове его звучала иная музыка.

Так бывало у него раньше.

Он пел, но слышал совсем другие мелодии. Обрывки каких-то песен, наверняка незнакомых ему. Мелодии, которых никогда не слышал. Сэл понимал: это была музыка, он сам ее сочинил, даже не отдавая себе в этом отчета. Это было для него так же естественно, как дышать или ходить.

Сэл проследил, как танкер скрылся за горизонтом, и прошел на нос — волны накатывали на корабль с обеих сторон. Вдруг он услышал свой внутренний голос: «Стул всегда стул, если даже на нем не сидят. Музыкант всегда музыкант. Баллады. Ты будешь писать баллады».

Музыка переполняла все его существо с тех самых пор, как он бежал из отеля «Скайпорт» в автомобиле Даго Реда. Музыка и все возрастающая жажда выразить то, что билось в груди, в голове, что настойчиво предъявляло свои права. Покинув комнату, Сэл направился по шоссе 294 в сторону канадской границы. Кровь сочилась сквозь грязную тряпку, которой он обмотал шею. Десять тысяч долларов Даго Реда в бумажном пакете лежали под сиденьем. Вдруг он поймал себя на том, что мурлычет последний хит: «Я еще не нашел все то, что искал...» «Кажется, я схожу с ума», — подумал тогда Сэл. Сейчас он знал, что это было не безумие — всего лишь реакция на свою смерть и новое рождение. Он умер — Даго Ред задушил его куском фортепианной струны, — а затем он воскрес и теперь весь наполнен музыкой, как базилика Святого Луи во время воскресной мессы, как воскресный вечер на Бурбон-стрит. Он умер, но его вернули к жизни сердечный приступ Даго Реда и грязное, пропитанное кровью полотенце. Он стал ходячим музыкальным ящиком. Это защитная реакция на все, что с ним произошло. Он умер — и снова родился, как какой-нибудь Иисус Христос.

По ночам Сэла мучили кошмары. «Они мучили бы любого на моем месте», — думал Сэл. Он просыпался в холодном поту на узкой койке от собственного крика, закуривал и лежал, глядя в темноту. Нет, к Сэлу не являлся Даго Ред со своей смертельной гарротой, и не от этого он просыпался в испуге, и даже не от ужаса смерти, хотя он из последних сил боролся за жизнь, которую Даго хотел у него отнять. Жалость к самому себе в тот момент, когда он умирал на грязном полу винного склада «Толл Колд Уан» в Уокегане, в штате Иллинойс. Жалость, вызывавшая тошноту, которая подбрасывала Сэла по ночам на его пропотевшем матраце, заставляла лихорадочно биться сердце, сжимала яички в глубине его плоти. Он не мог забыть переполнявшую его тогда тоску, бездонное чувство потери, бесконечную печаль от сознания, что он растратил свою жизнь на пустяки. Просто выбросил ее, как пустую банку из-под пива. Он мечтал о чем-то великом, но упустил его. Пока его сверстники обзаводились женами, детьми, закладными, Сэл внушал себе, что верен своей мечте, хотя на самом деле потратил время на всякую болтовню и погоню за всякими «кисками». У него был талант, была цель, он промотал их, высоко взлетел и низко пал. Это еще одна истина, которую он осознал, стоя на коленях над лужей собственной крови и блевотины там, в «Толл Колд Уан». Срывая с шеи струну, прислушиваясь к своему прерывистому дыханию, которое отдавалось в ушах, он вдруг понял, что вся его жизнь — скверная шутка, ни одна душа не пожалеет о его смерти. Джой или Хак напьются, Кэти и Санто неделю, а может, и того меньше будут грустить. Но ни одна женщина не заплачет. Его никто не любил. У него были тысячи женщин. Но никто из них не оплачет его смерть.

Сэл уставился в холодные волны Северной Атлантики и машинально запел хриплым голосом: «Убивая меня своей песней...»

О, эти женщины. Сэл смотрел, как нос корабля разрезает водную гладь, а перед его мысленным взором проходил парад красоты и бесстыдства. Обнаженные груди, ноги, заброшенные на плечи, темные тела. Так их много, и такие они разные. У толстушек самый лучший «передок», шутили парни на улице, у худых — самый сильный оргазм, красавицы лежат под тобой как бревно — не шелохнутся. Одни из них, когда их трахаешь, хнычут, другие любят слушать или говорить непристойности, у третьих — комплекс вины, и они просят делать им больно, сжимать соски, шлепать по крестцу, давать пощечины. Не всем любовь доставляет удовольствие. Некоторые занимаются ею, потому что так делают другие. Для них это что-то вроде модной одежды. Многие трахались с Сэлом из тщеславия, чтобы насолить подружкам, которые его хотели. Белокурые, рыжеволосые, латиноамериканки, черные женщины с шоколадными сосками, которые выставляют напоказ свое тело, азиатки с приятными голосами, маленькими грудями и прямыми черными волосами. Девушки высокие, с длинными, стройными ногами, и невысокие, но такие крепкие, что приходится до пота трудиться над ними. Девушки без всяких фокусов, смешливые и девушки капризные, жаждущие вашего языка. Девушки совсем юные, у которых только и есть что гибкое тело, и женщины — постарше — эти могут предложить помимо тела кое-что еще. Сэл трахал их в дамских комнатах ночных клубов, на стульчаке, на задних сиденьях машин, на кроватях, балансируя на креслах, распростершись на диванах. А одну трахнул в телефонной будке. Он трахал своих избранниц, пока их матери разговаривали в соседней комнате по телефону, пока мужья спали наверху, пока их беби ворковали рядом с ними на кровати. Сотни и сотни мокрых курчавых «кисок». Из года в год — тяжело вздымающиеся потные груди, вскинутые руки и манящие рты. Годы превратились в десятилетия. Ведьмы, проститутки, цыплята, беби, пышечки — их можно назвать как угодно. Они ходили к нему годами, а вот теперь оказалось, что ничего для него не значили.