Высокая ставка - Монтечино Марсель. Страница 50

Занятый своими мыслями, Сэл не притронулся к еде, встал и, уткнувшись в записную книжку, медленно пошел по главной палубе в столовую для пассажиров. Столовая была пуста, но еще не проветрена. Сэл подошел к инструменту и принялся за работу. Хорошо бы иметь магнитофон, чтобы сделать и воспроизвести запись. И синтезатор. Но ни того, ни другого у него не было, только спинет. И все равно — хорошая песня звучит и на нем. Она в состоянии преодолеть ограниченность любых музыкальных средств. Хорошая песня — это хорошая песня. Сэл чувствовал, как горит все внутри — верный признак того, что он на верном пути. Хорошие песни пишутся сами собой, сказал ему когда-то гитарист-негр. Так бывает, конечно, не всегда, но довольно часто.

Через полтора часа две строфы были готовы. «Это лучшее, что я написал», — подумал Сэл. Чтобы дать отдых ушам, он прошелся по пустой комнате, закурил и снова сел. к инструменту. Между ног поставил микрофон капитана Маклиша, подключив его к старой звуковой системе. Он должен слышать свой голос, возвращающийся к нему через микрофон, его эхо и ревибрацию. Он приблизил губы к металлической поверхности, и старый рупор ответил ему слабым вздохом. «Боже, как я скучаю по пению». Он побарабанил пяткой по полу, отбивая темп, закрыл глаза и вообразил, что слышит турецкий барабан и звуки гитары, легкие и ритмичные. Он проиграл вступление и запел. Сердце упало, когда он услышал скрежещущий голос, будто скребли по дереву. Будь ты проклят. Даго, во веки веков. Но Сэл продолжал петь, терпеливо пробиваясь сквозь музыку, пока песня не зазвучала так, как должна зазвучать, когда ее исполнит чей-нибудь красивый голос. Он взял несколько заключительных импровизированных аккордов и начал сначала. Пропел первую строфу и вдруг услышал в темной столовой подпевающий ему нежный голос. Он вздрогнул, но, как это случается с композиторами, не мог остановиться, так был увлечен. Начал вторую строфу, раздумывая, как бы усилить эмоциональность звучания, и снова услышал нежное девичье сопрано, доносившееся из глубины комнаты. В тихом звучании голоса Сэл уловил что-то необычное и в то же время очень знакомое. Он повторял музыкальную фразу снова и снова, и каждый раз голос вторил ему, но только на третий раз Сэлу удалось придать мелодии ту выразительность, к которой он стремился, и сердце его наполнилось восторгом. А голос все подпевал. Сэл улыбнулся про себя. Так, так, давай! Было что-то странное и волнующее в этом звучавшем в темноте голосе.

Последний печальный аккорд пронесся в прохладном воздухе столовой. Сэл перестал петь, убрал ногу с педали и потянулся за сигаретой. Медленно зажег ее, выдохнул дым и уставился в темноту.

— О'кей, мой дублер, давай сюда.

Минута тишины, тихое шуршание отодвигаемого стула, звук шагов, и через секунду на освещенном пятачке около спинета появилась дочка Джемелли.

— Извините, я вам помешала, — испуганно произнесла она.

Он положил сигарету в пепельницу и как мог серьезно сказал:

— Похоже, вы все время подкарауливаете меня в темноте. Мне это определенно не нравится.

— Простите, — сказала она, — я не хотела вас беспокоить. — Она повернулась, собираясь уйти.

— Минутку, минутку, — остановил он ее. — Где вы учились петь?

Она пожала плечами.

— Когда была маленькой, пела в хоре, а теперь пою под пластинки. Всю жизнь.

— А вы никогда не пели с оркестром? На сцене?

— Нет, — ответила она медленно. — Только с тем французским мальчиком в спальне, после того, как мы занимались любовью. И то совсем немного.

Он снова сделал затяжку. До них доносились голоса спорящих о чем-то матросов.

— Вы сами написали эту песню? Правда? — спросила она, глядя на Сэла.

— Только пишу. Это далеко не одно и то же.

— Чудесная песня.

Сэл почувствовал прилив гордости.

— Спасибо.

— Когда вы ее закончите?

— Пока трудно сказать. Иногда на это уходит час, иногда — годы.

— По-моему, песня замечательная, — повторила девушка. Она подошла поближе и оперлась о спинет, как накануне Мэгги.

Какое-то мгновение Сэл смотрел на нее, потом спросил:

— Послушайте, вы когда-нибудь пели в сопровождении пианино? Только вы и пианино?

Она замотала головой.

— Нет, нет, я так не могу.

— Почему?

Она снова покачала головой.

— Не могу. Я пою недостаточно хорошо.

Ее прямота и чистосердечие поразили Сэла.

— Послушайте, все на этой отсыревшей посудине будут только рады, если услышат еще кого-нибудь, кроме капитана Маклиша. — Он усмехнулся, но она оставалась сосредоточенной и притихшей. — Видите ли, — продолжал Сэл, — вы никогда не узнаете, как выглядите, если хоть раз не посмотрите на свою фотографию.

На ее лице отразилось недоумение:

— Что?

— Всего лишь Ну-Оулинс.

— А, Нью-Орлеан, — сказала она. — Луи Армстронг, Сидни Бичет, Уинстон Марсалис.

— Ого, похоже, вы знаете всех нью-орлеанских джазистов, — поддел он ее.

Она обошла спинет и встала рядом с Сэлом. Вытащила из его пачки сигарету, взяла коробок спичек.

— Вы из Нью-Орлеана? — Она взглянула на него.

Сэл покачал головой.

— Нет, я родом из Торонто, но много ездил. Еще вчера я вам сказал, что я канадец.

Казалось, она была разочарована.

— Ах да, совсем забыла. Ваша игра иногда напоминает старые пластинки, купленные мне папой. Нью-орлеанский джаз.

Сэл откинулся на стуле и пристально посмотрел на девушку.

— Вам ведь нравятся эти старые мелодии, да?

С видом взрослой женщины она затянулась сигаретой.

— Я вообще люблю музыку, но особенно эти старые, простые мелодии.

— Тогда давайте разучим одну из них.

— Вы хотите, чтобы я потом пела перед публикой?

— Да, «божьи одуванчики» на этой посудине будут в восторге. — Досада от того, что ему помешали работать над песней, улетучилась вместе с творческой аурой. К тому же его привлекла идея аккомпанировать еще кому-нибудь, кроме Маклиша. И наконец, приятно было находиться в компании такой прелестной девушки, хотя держалась она чересчур серьезно. Даже не улыбалась. — Ну что, хотите вы петь? Стать певицей?

Лицо ее приняло строгое выражение.

— Больше всего на свете. — Она сказала это таким тоном, будто захотела достать звезду с неба.

— Тогда сейчас самое время начать. Кстати, о какой песне вы говорили вчера ночью?

Она сделала вид, будто пытается вспомнить, хотя поняла, о чем идет речь, и Сэл догадался об этом.

— А, — произнесла она наконец, — «Любимый мужчина».

— Верно, «Любимый мужчина». Какие там переходы? Какая тональность? — спросил он себя, и пальцы легко забегали по клавиатуре, перебирая мелодию, словно стенографируя ее. В одном месте он запнулся и, пробормотав: — Да, да, так, — продолжал играть, пока не дошел до конца. — Так... Теперь необходимо найти нужную тональность. Какой у вас голос?

— Я... я... не уверена, что...

— Ну, когда вы пели в церковном хоре, где вы стояли — с сопрано или меццо-сопрано?

— С сопрано.

— Значит, где-то здесь. — И Сэл взял несколько аккордов. — Слова знаете?

— Это моя любимая песня.

— Вот, — сказал он, ставя перед ней микрофон. — Вы когда-нибудь пользовались им?

Она покачала головой.

— Никогда.

— Неважно. Да не смотрите вы так печально. Все имеет свое начало. А начало в любом деле — это самое лучшее.

«Не распускайте руки, мистер Марко Толедано, — сказал себе Сэл, устанавливая микрофон на нужную высоту. — Ей шестнадцать. — Он невольно усмехнулся. — Стареешь, парень. Когда-то ты думал, что шестнадцать как раз то, что надо».

— Чему вы улыбаетесь? — серьезно спросила она.

— Так, ничему. Ну вот, с микрофоном можно петь не очень громко, — сказал он наставительно. — Понимаете, микрофон передает тончайшие оттенки звука и усиливает его. Делает объемнее.

Она кивнула.

— Понимаю.

— Не приближайтесь к микрофону. И не слишком удаляйтесь от него. — Она стояла в напряженной позе, вся вытянувшись. — Расслабьтесь, микрофон не кусается.