Пьер и Жан - де Мопассан Ги. Страница 5

— О, самые пустяки, штуки три-четыре.

Отец повернулся к младшему:

— А ты, Жан?

Жан, высокий блондин с густой бородкой, намного моложе брата, ответил с улыбкой:

— Да почти то же, что и Пьер, — четыре или пять.

Они каждый раз прибегали к этой лжи, приводившей старика Ролана в восхищение.

Он намотал лесу на уключину и, скрестив руки, заявил:

— Никогда больше не буду удить после полудня. Десять пробило — и баста! Она больше не клюет, подлая, она изволит нежиться на солнышке.

Старик оглядывал море с довольным видом собственника.

В прошлом он был владельцем небольшого ювелирного магазина в Париже; страсть к воде и рыбной ловле оторвала его от прилавка, как только скромные сбережения позволили семье существовать на ренту.

Он удалился на покой в Гавр, купил рыбачью лодку и стал моряком-любителем. Оба его сына, Пьер и Жан, остались в Париже заканчивать образование, но приезжали домой на каникулы и принимали участие в развлечениях отца.

Пьер был на пять лет старше Жана. По окончании коллежа он поочередно брался за самые разнообразные профессии: он перепробовал их с полдюжины одну за другой, быстро разочаровывался в каждой и тотчас же начинал возиться с новыми планами.

В конце концов его прельстила медицина, он с большим жаром принялся за дело и только что, после сравнительно недолгих занятий, по особому разрешению министра, раньше срока получил звание доктора, он был человек восторженный, умный, непостоянный, но настойчивый, склонный увлекаться утопиями и философскими идеями.

Братья являли собой полную противоположность и по наружности, и по внутреннему складу. Младший, Жан — блондин, был ровного, спокойного нрава; Пьер — брюнет, был необуздан и обидчив. Жан окончил юридический факультет и получил диплом кандидата прав, а Пьер — диплом врача.

Теперь они оба отдыхали дома в надежде обосноваться в Гавре, если здесь подвернется что-нибудь подходящее.

Скрытая зависть, та дремлющая зависть, которая почти неощутимо растет между братьями или сестрами до возмужалости и внезапно прорывается при женитьбе или особой удаче одного из них, заставляла обоих держаться настороже и подстрекала на беззлобное соперничество. Конечно, они любили друг друга, но в то же время ревниво следили один за другим. Когда родился Жан, пятилетний Пьер с неприязнью избалованного звереныша смотрел на другого звереныша, неожиданно появившегося в объятиях отца и матери, окруженного любовью и лаской.

Жан с детских лет был образцом кротости, доброты и послушания, и Пьер с раздражением слушал беспрестанные похвалы этому толстому мальчугану, кротость которого казалась ему вялостью, доброта — глупостью, а доверчивость — тупоумием. Родители их, люди непритязательные, мечтавшие о почтенной, скромной карьере для своих сыновей, упрекали Пьера за его колебания, увлечения, за безуспешные попытки, за все его бесплодные порывы к высоким идеям и мечты о блестящем поприще.

С тех пор как он стал взрослым, ему уже не твердили: «Смотри на Жана и бери с него пример». Но каждый раз, когда при нем говорили: «Жан поступил так, Жан поступил этак», — он хорошо понимал смысл этих слов и скрытый в них намек.

Мать их, любящая порядок во всем, бережливая, несколько сентиментальная женщина, которая провела всю жизнь за кассой, но сохранила чувствительную душу, постоянно сглаживала соперничество, то и дело вспыхивавшее между ее двумя взрослыми сыновьями из-за всяких житейских мелочей. Вдобавок с недавних пор ее смущало одно обстоятельство, грозившее разладом между братьями: этой зимой, когда ее сыновья заканчивали образование в Париже, она познакомилась с соседкой, г-жой Роземильи, вдовой капитана дальнего плавания, погибшего в море два года тому назад. Молодая, даже совсем юная вдова, — всего двадцати трех лет, — была неглупа и, видимо, постигла жизнь инстинктом, как выросший на воле зверек; словно ей уже пришлось видеть, пережить, понять и взвесить все жизненные явления, она судила о них по-своему — здраво, узко и благожелательно. Г-жа Роземильи имела обыкновение заглядывать по вечерам к гостеприимным соседям, поболтать за рукоделием и выпить чашку чаю.

Мания разыгрывать из себя моряка постоянно подстрекала Ролана-отца расспрашивать новую приятельницу об умершем капитане, и она спокойно говорила о нем, о его путешествиях, о его рассказах, как покорившаяся судьбе рассудительная женщина, которая любит жизнь и с уважением относится к смерти.

Оба сына, возвратившись домой и увидев хорошенькую вдову, часто навещавшую их, тотчас же стали за нею ухаживать, не столько из желания понравиться ей, сколько из чувства соперничества.

Матери, женщине осторожной и практичной, очень хотелось, чтобы один из них добился успеха, — молодая вдова была богата, — но она желала, чтобы другой сын не был этим огорчен.

Госпожа Роземильи была блондинка с голубыми глазами, с венком непокорных завитков, разлетавшихся при малейшем ветерке; во всем ее облике было что-то бойкое, смелое и задорное, что отнюдь не соответствовало уравновешенному и трезвому складу ее ума.

Она, казалось, уже отдавала предпочтение Жану, к которому ее влекло сходство их натур. Правда, предпочтение это проявлялось только в едва заметных оттенках голоса, в дружелюбных взорах и в том, что она нередко прибегала к его советам.

Она, казалось, угадывала, что мнение Жана только подкрепит ее собственное, между тем как мнение Пьера неизбежно окажется противоположным. Говоря о взглядах доктора, об его политических, моральных, артистических, философских воззрениях, ей случалось называть их: «Ваши бредни!» Тогда он смотрел на нее холодным взором судьи, обвиняющего женщин, всех женщин, в духовном убожестве.

До приезда сыновей старик Ролан ни разу не приглашал г-жу Роземильи на рыбную ловлю и никогда еще не брал с собою жены; он любил выходить в море до восхода солнца, со своим другом Босиром, отставным капитаном дальнего плавания, с которым познакомился в порту в час прилива, и со старым матросом Папагри, по прозвищу Жан-Барт [27], смотревшим за лодкой.

Но как-то вечером, неделю тому назад, г-жа Роземильи, обедая у Роланов, спросила: «А это очень весело, ловить рыбу?» — и бывший ювелир, охваченный желанием заразить гостью своей манией и обратить ее в свою веру, воскликнул:

— Не хотите ли поехать?

— Хочу.

— В будущий вторник?

— Хорошо.

— А вы способны выехать в пять утра?

Она вскрикнула в изумлении:

— Ах, нет, нет, что вы!

Он был разочарован, его пыл угас, и он сразу усомнился в ее призвании рыболова. Тем не менее он спросил:

— В котором же часу вы могли бы отправиться?

— Ну… часов в девять.

— Не раньше?

— Нет, не раньше, и то уж слишком рано!

Старик колебался. Конечно, улов будет плохой, ведь как только солнце начинает пригревать, рыба больше не клюет; но оба брата настояли на том, чтобы тут же окончательно обо всем условиться.

Итак, в следующий вторник «Жемчужина» стала на якорь у белых утесов мыса Гэв. До полудня удили, потом подремали, потом снова удили, но ничего не попадалось, и старику Ролану пришлось наконец понять, что г-же Роземильи хотелось, в сущности, только покататься по морю. Когда же он убедился, что лесы больше не вздрагивают, у него и вырвалось энергичное «ах, черт!», одинаково относившееся и к равнодушной вдове, и к неуловимой рыбе.

Теперь Ролан рассматривал свой улов с трепетной радостью скупца. Но вот, подняв глаза к небу, он заметил, что солнце начинает садиться.

— Ну, дети, — сказал он, — не пора ли домой?

Братья вытащили из воды лесы, смотали их, вычистили крючки, воткнули их в пробковые поплавки и приготовились.

Ролан встал и, как подобает капитану, оглядел горизонт.

— Ветер спал, — сказал он, — беритесь за весла, дети!

И вдруг, показав на север, добавил:

— Глядите-ка, пароход из Саутгемптона.

Вдали, на розовом небе, над спокойным морем, гладким, как необъятная голубая блестящая ткань с золотым и огненным отливом, поднималось темноватое облачко. А под ним можно было разглядеть корабль, еще совсем крохотный на таком расстоянии.