Пленники вечности - Морозов Дмитрий Витальевич. Страница 15

— С тех самых пор, — отпарировал Кривин, — как не хватило для благополучия пана Жигеллона этих самых молодцов. Увел он их в Степь, да и канул.

— А вас, выходит, новая хозяйка пригласила, или имели вы с Громобоем на такой случай особый уговор?

— Все обстоит именно так, как глаголет ваша милость.

Злотые гусары зашумели и придвинулись к своему главе. Тяжелая панцирная кавалерия, зачаток регулярной армии, терпеть не могла вольные хоругви, по сути — наемников, подвизавшихся в пограничных землях и воюющих за золото, а не за державу.

— Не вольны ли мы нанимать себе и своим землям охрану? — надула губки Маржанка. — В здешнем диком краю никак нельзя без войска. Завтра же, узнав, что усадьба пуста стоит, татарва спалит все вокруг и вторгнется в самое сердце Ржечи Посполитой.

— Об этом и хотел моими устами поговорить государь с паном Жигеллоном, — сказал кавалер, делая знак гусарам отойти в сторонку. — Увы…

— Тем не менее, гостеприимство посланникам будет оказано от всей души, — заметил Кривин. — Скорбь по пропавшему пану-защитнику не станет помехой.

«Видно, — про себя проворчал посланник, — скорбь-то невеликая… А ты, мил государь, что-то уж очень лихо приноровился говорить вместо хозяйки. Не иначе как метишь в нового господаря здешних земель. Не бывать тому! Вовремя же прислал меня государь. Мало нам Запорожской Сечи, где окопалось реестровое казачье войско, не столько защищающее наши границы, сколько их же и разоряющее, так еще и в тутошнем краю осядет вольная хоругвь… Тогда не стоять краю в покое!»

Маржанка отдала приказания челяди относительно коней эскорта Ходкевича, потом дошла очередь и до людей.

Отвели под них ладный терем, а посланнику предложили почивать в палатах самого Громобоя.

— Прошу великодушно простить меня, — заметил Ходкевич на такое предложение, — но я человек военный, привык спать и есть вместе со своей дружиной. Не обидит ли это чем-то хозяйку?

Маржанка всплеснула руками.

— Да как же, не станет пан кавалер даже ужинать с нами?! И чем мы заслужили такое небрежение?

Кавалер вновь сорвал с головы шапку:

— Почту за честь трапезничать в обществе такой милой и учтивой дамы.

Кривин хмуро наблюдал за тем, как гусары по одному заходят в терем, оставив возле ворот троих караульных.

— Усадьба, милостивые государи, надежно охраняется, — сказал он свысока оставшимся. — Нужды нет торчать тут у ворот. Шли бы вы к друзьям своим…

— Ты пан, — не сказал, а скорее выплюнул сквозь зубы старший из троих, — нам не указ. Снять караул отсюда может только сам ясновельможный Ходкевич. Так что ступай, не мешай бойцам службу нести.

Кривин, вместо того чтобы разгневаться, вдруг расхохотался.

— Ну и смурной же народ в гусары идет! А я все слушал про вас истории от бывалых людишек, да не верил. И впрямь вы народ удивительный…

— И что же это в нас такого удивительного? — спросил старший.

Кривин ничего не сказал, а отошел в сторону хозяйских палат.

— Из разорившихся шляхтичей, верно, — заметил один из гусар.

— Что так решил? — поинтересовался другой.

— Норову да гонору больно много.

— Гонор есть у всякого в здешнем краю, за кем полторы сотен сабель стоит, — покачал головой бывалый воин. — А манеры у него самые мужицкие. Выбился на войнах из грязи, много такой плесени по-всплывало…

Говоря все это, гусары нарочито повышали голос, чтобы услышала их местная охрана у ворот.

Зная, что Ходкевич не допустит их ссоры с Кривином, желали они задеть простых ратников, показать силу королевской власти, удаль свою да крепость сабель и доспеха.

Меж тем, как говорится, не в коня корм удался. Тот самый ветеран, что ворчал при их появлении, подал голос на последнюю реплику столичных гостей:

— Ваша правда, всякую муть в бурю ветры гонят.

При этом старый воин кивком головы указал на удаляющуюся спину Кривина, чтобы не осталось ни у кого из присутствующих сомнений, о ком идет речь.

— Что, не люб тебе командир хоругви? — с удивлением переспросил гусар.

— А что мне он, птица залетная, — пожал плечами ветеран. — Мы впятером из громобоевой дружины. А эти, — тут он сплюнул прямо себе под ноги, — появились вместе с Маржанкой невесть откуда, словно воронье на мертвечину. Стоило только запропасть пану нашему, как уже и нахлебники с захребетниками пожаловали.

— А ну-ка, рассказывай, — насел на него гусар.

— Так ведь известное дело, — ухмыльнулся ветеран. — Когда в глотке сухо, так и рассказ не от сердца идет.

Один из гусар немедленно двинулся в конюшню и вскоре возвернулся, неся два меха с вином.

— А не будет ли лишнего шума, — спросил столичный гость, в сомнении покачивая в руке винный мех, — что дружинники на посту распивают греховные напитки?..

— Племянница пана в дела службы не суется, — ответил ему ветеран, с нескрываемой алчностью созерцая вожделенное пойло. — Правду сказать, это единственное, куда она носа не сует. А песий сын Кривин и его десятники нам не указ.

— Тогда — аминь.

После нескольких глотков глотка ветерана настолько увлажнилась, что он смог наконец начать повествование о пришествии захребетников и нахлебников.

Очень скоро, оставив местных ратников в обществе своих воинов, с опустевшими наполовину флягами, старший из гусар направился к Ходкевичу.

— Ваша милость, — заявил он, — весьма важные вещи говорят людишки из местного гарнизона, Я тут разузнал кое-что…

Ходкевич слушал молча, хмуря брови и теребя перчатки, заткнутые за пояс.

— Значит, появились они вместе с племянницей, а не по ее зову? Интересно, пся крев… А сама Маржанка как из-под земли возникла в самый день исчезновения Громобоя. Еще того интереснее…

Он некоторое время прохаживался по светлице, что-то прикидывая в уме.

— Разузнай-ка поподробнее, — наконец сказал он, — как именно исчез Жигеллон?

— Известное дело, — пожал плечами гусар, — Взял, по своему обыкновению, ратников, да ушел верхами в степь, дозором земли обойти.

— Нет, тут что-то нечисто, — покачал головой Ходкевич. — Я за версту измену чую. Слишком все как-то гладко выходит. Ступай к здешним воякам, вызнай все досконально. Вот тебе кошель, распорядись там на свое усмотрение.

Гусар удалился.

Меж тем Ходкевича пригласили в хозяйские хоромы. Некоторое время кавалер размышлял над своим одеянием. Потом все же поддел под камзол кольчужку

— Нечего нам с родины уходить, — заметил неожиданно Кривин. — Пусть немцы с московитами хоть шею друг дружке свернут, а заодно и с татарвой передерутся. Коли в соседях все битые будут, Ржечь Посполита спокойней спать станет.

Впечатление от пылкой речи командира хоругви испортили десятники, тупо воззрившиеся на своего патрона, словно тот неожиданно проглотил лягушку или вылил себе за шиворот холодный квас.

— Если сам Кривин актер неплохой, — заметил себе Ходкевич, — то головорезы его — никудышные комедианты. Им бы играть где-нибудь в предместьях Кракова простодушных разбойников и глуповатых злодеев…

— Что ваша милость скажет? — поспешил спросить командир хоругви. — Отобьются немцы от русских?

— А ваша милость как считает? — решил ответить вопросом на вопрос Ходкевич.

Кривин пожевал губами.

— Думается мне, что после того, как наши предки потрепали Орден на Грюневальдском поле, ему уже никогда не подняться. А Москва большую силу набрала. Кабы не татары у них в подбрюшье, давно навалились бы на всех честных христиан.

Ходкевич нашел это умозаключение весьма уместным и даже мудрым.

— А говорите — не доходят до вас известия верные… Так и есть. Успехи магистра Кестлера — лишь агония. Как только поведут воеводы царя Иоанна полки с востока — побегут немцы.

— Выходит, мы будем спокойно смотреть, как еретики восточные прибирают к рукам земли, на которые у нас самих виды имеются? — спросил один из десятников, обмакнув усы в пиво и отфыркиваясь, словно тростниковая свинья.