Короля играет свита - Арсеньева Елена. Страница 28

Князь Куракин и граф Кутайсов накинули на плечи императора черную бархатную, подбитую горностаем мантию, а Литта преклонил колено, поднося ему корону великого магистра и меч – «кинжал веры».

Император был сильно взволнован: на глазах его выступили слезы. Вот теперь, только теперь, чудилось ему, он истинно достиг вершины своих мечтаний! Звание русского императора казалось ему сейчас чем-то вроде чисто номинального титула прусского князька. Гроссмейстер Мальтийского ордена... Кто знает, не тогда ли впервые зародилась в голове Павла мысль о том, что папа Пий VI, уставший от дел, может спокойно идти на покой: для него уже готова замена в лице нового великого магистра!

Сейчас даже эта бредовая мечта казалась вполне сбыточной. Обнажив «кинжал веры», Павел крестообразно осенил им себя, давая присягу в соблюдении орденских статусов, а себе клянясь, что когда-нибудь пройдет в белых одеяниях по коридорам Ватикана. И все рыцари враз выхватили свои мечи и потрясли ими в воздухе.

Раздался звон – довольно громкий, потому что взмахнули мечами все рыцари, стоявшие не только в ближайших к тронной зале покоях, но и на крыльце.

– Ишь, будто в колокола звонят! На все лады перебирают! – пробормотал молодой офицер по фамилии Сибирский, стоявший в толпе зрителей, и тут же покосился вокруг, не слышал ли кто его неосторожных слов.

Генерал-майор Талызин, который как раз в этот миг вышел из дворца, дабы проверить, расчищен ли обратный путь великому приору со свитой, бросил на неосторожного острый взгляд, но ничего не сказал.

Офицер несколько приободрился. Генерал Талызин считался в Измайловском полку человеком добрым и незлопамятным. К тому же молодой человек сам на днях слышал, как Талызин пошучивал в казарме над пристрастием «некоторых» к высокопарным званиям, хотя на самом деле титул великого магистра госпитальеров должен был звучать так: страж Иерусалимского странноприимного дома. Ведь первоначальной задачей рыцарей была забота о больных и раненых, оттого они и назывались госпитальеры!

Нетрудно было догадаться, кто подразумевался под этими «некоторыми». Право слово, несмотря на все строгости, наводимые императором, порою трудно было удержаться от того, чтобы не посмеяться над ним!

Лицо Сибирского расплылось в улыбке. Он вспомнил, как примерно месяц назад был в карауле в Гатчине, в покоях императора, и сделался свидетелем презабавной сцены. Караульная комната находилась близ самого кабинета государя. Рядом была обширная прихожая, в которой стоял караул, а из нее шел длинный узкий коридор, ведущий во внутренние апартаменты дворца. Здесь стоял часовой, который немедленно вызывал караул, когда император показывался в коридоре.

Услышав внезапный окрик часового: «Караул, вон!» – все поспешно выбежали из офицерской комнаты и едва успели схватить свои карабины и выстроиться, а начальник караула – обнажить шпагу, как дверь общего коридора распахнулась и император, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно вошел в комнату. В ту же минуту дамский башмачок с очень высоким каблуком перелетел через голову его величества, чуть его не задев.

Император через офицерскую комнату проследовал в свой кабинет, а из коридора вышла фрейлина Екатерина Нелидова, спокойно подняла свой башмак и вернулась туда, откуда пришла.

Об отношениях императора с его самой первой фавориткой ходили разные слухи. Кто-то называл ее бескорыстной умницей, которая самоотверженно укрепляет отношения между государем и его супругой. Детей у этой пары было много, но любви – мало... Кто-то полагал Нелидову на редкость корыстной и расчетливой особой. Сибирский, к примеру, сам слышал, как один из старших офицеров, давно служивших при Павле еще в бытность того великим князем, вспоминал, как Нелидова окончательно отвергла Павла, когда прошел слух, что Екатерина Великая намерена назначить своим наследником Александра, – однако мгновенно помирилась с ним у одра скончавшейся императрицы. Нет, нрав у этой фрейлины был самый что ни на есть причудливый. И сейчас, размышляя о полете башмачка, Сибирский вспоминал, как господа офицеры, в числе которых был Талызин, гадали: к кому именно в тот вечер приревновала императора Нелидова? К Софье Чарторыйской-Румянцевой? К горничной императрицы Марьи Федоровны, Юрьевой (порою Павел становился неистовым поборником равенства)? К Наталье Федоровне Веригиной, невесте его ближайшего приятеля Сергея Плещеева? Или к Анне Гагариной, урожденной Лопухиной, год назад привезенной императором из Москвы вместе со всем семейством и еще не утратившей своей власти над государем? А может быть, к ее гувернантке, потом компаньонке госпоже Гербер, которая поначалу присутствовала при встречах государя с его фавориткой, но отыскала и для себя некий счастливый случай?..

Сибирцев так углубился в свои фривольные размышления, что едва не упал, когда кто-то сильно толкнул его в плечо. Обернулся возмущенно – это был все тот же Талызин. Досадливо скривившись и даже не подумав извиниться, генерал заспешил во дворец: процессия рыцарей Мальтийского ордена готовилась совершить обратный путь в свою резиденцию.

Сибирский огорченно свел брови. Всякому другому он уже указал бы на недопустимость такого поведения, но Талызин генерал, пусть и молодой совсем, а он, Сибирский, всего лишь поручик. И все-таки... Но в вопросах чести нет чинов, а генерал – порядочный человек... Он найдет способ извиниться, несомненно! Тем более впереди у Сибирского самые блестящие перспективы. Не дожидаясь назначения себя великим магистром, император отдал приказ подбирать в полках отборных молодых людей для зачисления в особую гвардию гроссмейстера. Росту у кандидатов должно было быть не менее шести футов с половиною, цвет волос – жгуче-черный, стать – богатырская, выправка отменная. Сибирский окольными путями успел узнать, что в особую гвардию он уже зачислен, потому что подходит под требования императора, как хрустальный башмачок – Сандрильоне [37]. Конечно, очень многие желали бы попасть в эту гвардию, однако кого подводил рост, кого цвет волос, кого выправка. Беда только, очевидно, теперь придется в мальтийские рыцари вступить, однако Сибирский этим не очень смущался. Коли весь двор охотно шагает за императором в тартарары, отчего ж ему отставать надобно? Несмотря на молодость, он понимал, что в жизни надо уметь поступаться малым, чтобы достигнуть большего, и был к этому готов!

Однако сделать это Сибирскому не удалось. На завтрашнем смотру молодой прапорщик удостоился немилостивого взгляда императора.

– Как ваша фамилия? – ни с того ни с сего спросил тот, упирая взор в переносицу побледневшего Сибирского.

Тот едва ответил, испугавшись выражения его курносого лица с выступающими зубами.

– Сибирский? – хохотнул Павел. – Очень кстати! Коли Сибирский, тогда шагом марш в Сибирь! – скомандовал император, поворачиваясь на каблуках и уходя с плаца.

Прапорщик стоял будто громом пораженный. Да, общеизвестно было, что Павел отдает приказы об аресте и ссылке офицеров налево и направо, придираясь порою к таким мелочам, о которых и думать стыдно. Случалось, не угодившие ему офицеры прямо с парадов отсылались в другие полки и на самые большие расстояния. Это случалось настолько часто, что даже представители лучших фамилий не могли считать себя защищенными от произвола. Вошло в обычай, идучи в караул, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки. Однако каждый втихомолку считал, что с ним такой беды приключиться не может.

Не был исключением и Сибирский. Однако гром грянул именно над его головой!

Бедняга был так ошеломлен, что растерялся и пролепетал обессиленно:

– За что, ваше императорское величество?

– Так вам, сударь, не нравится колокольный звон? – вопросом на вопрос ответил Павел. – Не тревожьтесь: вас отвезут в такую тмутаракань, что там даже часовни не сыщется, не только что церкви с колокольнею!