Короля играет свита - Арсеньева Елена. Страница 36

Связано оно было с новой должностью Прошки, которая состояла в ежедневном обметании пыли с картин, которыми в изобилии были увешаны все залы и коридоры господского дома. Теперь ежеутренне Прошка мотался по дому с метелочкой из перьев и стремянкою: некоторые картины висели так высоко, что просто так не достать. Ну а дважды в неделю предписано было ему протирать особым составом золоченые рамы. И вот как-то раз наш уборщик покачнулся на своей стремянке и, чтобы не упасть (утопающие, как известно, за соломинку хватаются, а падающие – за воздух!), надавил рукой на одно из полотен, висевшее в самом темном углу коридора. Тотчас с картины отвис маленький кусочек холста, на котором была изображена полная луна, повисшая над какими-то романтическими развалинами. Перепуганный до смерти Прошка попытался приладить на место лоскуток, однако, вглядевшись в «обратную сторону луны», обнаружил, что картиной прикрыто маленькое отверстие в стене, называемое «глазок». Поскольку ни от кого из прислуги Прошка ранее ни о каких секретных отверстиях не слыхал, выходило, что даже это вездесущее племя ни о чем таком знать не знало и ведать не ведало. Конечно, пронырливый парень не упустил случая в «глазок» сей поглядеть и увидал такое...

– Да что ж ты увидал-то?! – наконец воскликнул Алексей, выведенный из терпения Прошкиными гримасами и недомолвками, но получил ответ не тотчас, а лишь после того, как приятель с жутким выражением огляделся и прошептал, задыхаясь:

– Видал отца Флориана в покоях княгини!

Поскольку Алексей у Каразиных уже несколько обжился, он знал, что отцом Флорианом кличут того самого пригожего французского аббатика, который повадился беседовать с княгиней Eudoxy о канонах католической веры. К его ежедневным визитам в доме не то что привыкли, но воспринимали как неизбежное зло: чем бы злонравная княгиня ни тешилась, лишь бы не лютовала. Однако у Прошки было такое лицо, словно он видел самого Вельзевула со всею адскою свитою.

– Ну и что? – пожал плечами Алексей.

– Как что?! – шепотом возопил Прошка. – Мессу они там служили! И это средь бела дня!

– Сколь мне ведомо, мессы и служат средь бела дня, – удивился его негодованию Алексей. – Конечно, худо, коли князь дал у себя в доме католическую молельню устроить, но это его дом и жена его, так что...

– Ты что, на цвету прибит [43] или с голодухи мозгами повредился? – Прошка едва не подавился от возмущения. – Не католическую молельню они устроили, а католическую е... – тут Прошка отпустил такое словечко, что у Алексея уши увяли.

– Да сам ли ты в уме? – возопил он. – Мыслимо ли такое?!

– Вот те крест! – широко, от души размахнул рукою Прошка. – Святой истинный крест, что не вру! Сам видел: барыня на коленках стоит, поклоны земные, понимаешь, кладет, только вот юбки у ней на голову задраны, а Флориашка этот проклятущий за ляжки ее держит и кадилом своим знай помахивает вперед-назад, вперед-назад!

Да, это тебе не Вельзевул со товарищи, это куда хлеще! Несколько мгновений Алексей пребывал в онемении, ощущая на своем лице гримасу такого же отвращения и возмущения, какая искажала и конопатый Прошкин лик. Все, все было ему гадостно: и супружеская измена, и поругание мужнина дома, а главное – прелюбодейство с католическим монахом, на взгляд Алексея, еще менее мужчиною, чем черноризец православный, и вообще – пакость чужеземная... бр-р!

– Слушай-ка, – пробормотал он, чувствуя, что от злости язык аж закостенел, – а ведь ежели князь про сие проведает, княгиню свою убьет – как пить дать.

– Оно бы хорошо! – с мечтательным выражением протянул Прошка, который, сколь мало ни проработал при доме, уже успел на собственной шкуре постигнуть смысл старинного изречения: «Пуще злого аспида злее злая жена!» – Помнишь, Лавр-кузнец застал свою Наташку с задранной юбкою, а под юбкою у нее Егорка, младший лакей, резвился? И что? Взял он их обоих и головами сунул в бочку с дождевой водою, да и держал таковым образом, покуда ногами дергать не перестали! Вот кабы и его сиятельство так-то... Да нет, вряд ли.

– Почему? Неужто он таково слаб пред бабою?

– Как бы мужик ни был слаб, а при такой вести бог силушку даст, ничего, – убежденно кивнул Прошка. – Но вот закавыка: откуда он про измену барынину узнает? Кто ему скажет, ты, я? Или другого дурня отыщем? Барин он добрый, но при таком известии половину слов тебе обратно в глотку вобьет. Нет, я, может, и глуп, да не прост. Лучше уж, братка, давай так считать: я тебе ничего не говорил, а ты ничего и не слышал.

Алексей разочарованно покосился на приятеля. Ну вот! Начал Прошка за здравие, а кончил за упокой. Что же это он так быстро сдался? А если... Алексей подозрительно прищурился: а если Прошка, который и в прежние-то времена был не дурак соврать, врет и на сей раз? Ну, сболтнул язык – такое бывает, а теперь парень спохватился – и на попятный. Как бы проверить? Да очень просто!

– Вот что, дружище, – решительно сказал Алексей. – Ты прав: не холопье это дело – в господские дрязги встревать. Однако же позволить нашего князя дурачить какому-то шаркуну латинскому [44] мы тоже позволить не можем. Кажется, я придумал, как ему глаза открыть, только сначала я сам, своими глазами должен сие непотребство увидать.

Расчет был прост: если Прошка наплел про свою ненавистную барыню семь верст до небес, он непременно сыщет предлог отказать Алексею. И наш герой был приятно удивлен, когда «братка» вдруг отчаянно махнул рукой:

– Лады! Только Флориашка на порог – я тебе дам знать. Поймешь, что я не вру. А там – там уж ты сам решай, как и что сказать барину и говорить ли вообще. Только я тебе в сем деле не помощник. А то знаешь, как хохлы говорят: паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Так что хотите – деритесь, хотите – миритесь, а мое дело – сторона!

На том и порешили.

Январь 1801 года

Французы чрезвычайно болезненно относились к тому, что их влияние в Индии уменьшалось пропорционально тому, как росло там влияние англичан. Бонапарт давно помышлял о мощной захватнической экспедиции на юг, и лучшего союзника, чем Россия, для этого трудно было сыскать. Однако даже Первый консул с его склонностью к мгновенным решениям понимал, что дело требует тщательной подготовки.

Малороссияне сказали бы: «Це дило треба розжуваты». Но русский император не желал ничего «жуваты». Искать логику в его решениях было бессмысленно. Вчера он фанатично ненавидел Наполеона – сегодня воспылал к нему фанатичной привязанностью. И готов был на все, чтобы эту привязанность доказать! В Париже в конце февраля Бонапарт еще будет собирать сведения, справляться с картами, производить расчеты; в Петербурге 12 января Павел уже отправил атаману войска Донского генералу от кавалерии Орлову два рескрипта. Никто ничего не знал, ни с кем дело не обсуждалось. Только граф Христофор Ливен, двадцатипятилетний военный министр, лично писал под царскую диктовку приказы, от которых у него самого волосы вставали на голове дыбом. Курьер в самом кабинете государя получил запечатанные конверты для отвоза на Дон, и Павел строго-настрого, под страхом смерти, запретил Ливену кому-либо сообщать о сделанных через него распоряжениях. Даже вездесущий Пален ничего не знал.

На другой день после отправки рескриптов Ливен слег. Генерал-майор Талызин, командир Преображенского полка, явился навестить своего старинного приятеля и нашел его в горячке. Подобно огненным письменам «мене, текел, фарес», явившимся Валтасару, в бреду Христофору Александровичу виделись бредовые слова рескриптов:

«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих – шведов и датчан. Я и готов их принять, но нужно их самих атаковать, и там, где удар им может быть чувствительнее и где они меньше ожидают. Заведения их в Индии самое лучшее для сего. От нас ходу до Индии от Оренбурга месяца три, а всего месяца четыре. Поручаю всю эту экспедицию вам и войску вашему, Василий Петрович [45]. Соберитесь вы с оным и выступите в поход к Оренбургу, откуда любой из трех дорог или всеми пойдите, и с артиллерией, прямо через Бухарию и Хиву на реку Индус и на заведения английские, по ней лежащие. Войска того края их такого же рода, как ваши, и так, имея артиллерию, вы имеете полный авантаж. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатства Индии будут нам за сию экспедицию наградою. Соберите войско к задним станицам и тогда уведомьте меня, ожидайте повеления идти к Оренбургу, куда пришед, опять ожидайте другого – идти далее. Таково предприятие увенчает вас всех славою, заслужит, по мере заслуги, мое особое благоволение, приобретет богатство и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есмь ваш благосклонный Павел. Карты мои идут только до Хивы и до Амударьи-реки, а далее ваше уже дело достать сведения до заведений английских и других народов, им подвластных».