Джаз - Моррисон Тони. Страница 43

Некоторым это известно. Отдельным счастливчикам. Где бы они ни появлялись, они словно часы фокусника с одинаковыми стрелками, сколько времени не понятно, но тикают же.

Раньше я считала, что жизнь существует для того, чтобы мир мог думать про себя, но человеческие существа исказили жизнь, потому что плоть в состоянии несчастий лепится к жизни в поисках наслаждения. Лепится к колодцам, к золотым волосам мальчишек, ей все равно, вдыхать ли сладкий дым горящего девичьего тела или сжимать руку, чье пожатие не означает ни да, ни нет, или и да, и нет. Я больше в это не верю. Чего-то здесь сильно не хватает. Какого-то негодяйства. Которое надо испытать, прежде чем ты его поймешь.

Хорошо, когда немолодые люди шепчутся друг с дружкой под одеялом. Их экстазы это вздохи листьев, а не крики ослов, и тело – средство, а не цель. Они, взрослые, устремляются далеко, очень далеко за пределы кожных покровов и гораздо глубже их. В их шепоте обрывки воспоминаний о призовых куколках, выигранных на карнавале, о пароходах в Балтимор, на которых им так и не удалось покататься. О грушах, оставшихся висеть на ветках, потому что если их сорвать, то как же другие бы увидели их спелость? Как же бы тогда прохожие люди увидели их и ощутили во рту их вкус, если бы они забрали их себе? Вздохи и бормотания под простынями, которые они вместе стирали и развешивали на веревках, в кровати, которую вместе покупали, ну и что ж, что одна ножка у нее подперта словарем 1916 года издания, а матрас вогнут как ладонь проповедника, призывающего к свидетельству во имя Его, вздохи эти и бормотания каждую ночь окутывают и делают неслышной их старую любовь. Они укрыты одеялом, потому что им уже не нужно друг на друга смотреть; и ничьи козлиные взгляды не властны превратить их тела в залежалый кусок мяса. Они внутри друг друга, связанные воедино карнавальными куколками и невиданными пароходами у нехоженых причалов.

Но есть и другая сторона, не столь тайная. За вечерним чаем коснуться пальцев, передавая на тот конец стола чашку с блюдцем. На остановке трамвая застегнуть сзади кнопку на ее платье. Смахнуть, выйдя из кино, пушинку сего синего саржевого пиджака.

Я завидую их неприкрытой любви. Свою я знала втайне, владела ею под большим секретом, и хотела, так хотела, обнаружить ее – сказать вслух то, о чем им и вовсе нет нужды говорить: и что я любила только тебя и все тебе отдала, без сожалений и оговорок. Что хочу, чтобы ты меня тоже любил и не боялся показать мне это. Что мне нравится, как ты обнимаешь меня, нравится, что ты подпускаешь меня близко, так близко к себе. Мне нравится чувствовать твои пальцы, нравится, что они делают со мной. Я долгое время смотрела тебе в лицо, и когда ты уехал от меня, мне не хватало твоих глаз. А самое классное – говорить с тобой и слышать, как ты отвечаешь».

Но я не могу сказать все это вслух; не могу никому сказать, что жду этого всю жизнь и что могу ждать, потому что ждать избрана. Если бы могла, я бы сказала. Сказала бы сотвори меня, сотвори меня заново. Ты волен это сделать, а я вольна позволить тебе, потому что смотри, смотри где твоя рука. Теперь.