Счастливое прозрение - Мортинсен Кей. Страница 4

– Но Патрика воспитывали няни, а потом его послали в закрытую школу, – быстро возразила она.

– Вот-вот. – Харви помолчал и задумчиво посмотрел на нее, как бы не удовлетворясь этим объяснением. – Тогда как тебя, свою крестную дочь, Сайлас знает с самого твоего рождения и относится к тебе с обожанием. Взгляни хотя бы на то, какую свадьбу он тебе устроил.

– Да, он всегда был очень добр ко мне, – признала она.

– На удивление добр.

– Ты просто не понимаешь. – Джоан с беспокойством наблюдала за его сжавшимися в кулаки руками. – Толботы смотрят на работающих у них людей как на членов своей семьи. Мой отец вырос вместе с Сайласом. Они уважали друг друга. Кроме того, ты сам знаешь, что Сайлас привязался ко мне, когда я была еще совсем маленькая.

– Это отрицать невозможно. Ты и Хедер-хауз – две самые большие привязанности в его жизни, – резко бросил Харви. – Уверен, он не будет слишком скучать по Патрику, да и хозяйством тоже вряд ли займется. Ему, кажется, больше по душе скакать во весь опор по вересковым пустошам в охотничьем костюме и грубых башмаках, чем жить в Лондоне, носить приличную одежду и дышать городским воздухом.

– Может, ты и прав, – согласилась Джоан, зная, что ее крестный отец ненавидит столичную жизнь и бывает в Лондоне только тогда, когда дело касается поместья. – Кроме того, я беспокоюсь о деде Патрика. Ему это совершенно не понравится.

Харви согласно кивнул. Они несколько раз посещали прикованного к постели старика в его апартаментах.

– Он находит тебя похожей на покойную жену, – напомнил Харви Джоан.

Это соответствовало истине: женщина, изображенная на висящем в спальне старого Толбота портрете, была, как и она, высокой, статной, с рыжими волосами и широкоскулым лицом. Но она Джоан Кларк – дочь Самнера Кларка, такого же егеря, как и многие его предки, а Толботы – аристократы до мозга костей.

– Мы обе с ней шотландских кровей, – ответила она, завершая тему. – Так вот, когда умрет старый Толбот, Сайлас станет законным владельцем поместья, а после него все унаследует Патрик. Он должен остаться здесь. – На ее лице появилось грустное выражение. Лишившись общества Патрика, она будет чувствовать себя одиноко.

Харви нахмурился.

– Он для тебя много значит, не правда ли?

– Да! – ответила Джоан, и ее глаза затуманились.

Он принялся ходить туда-сюда по галерее, как будто не зная, куда себя деть, потом вновь остановился перед ней.

– Ну что ж, по крайней мере, уезжая на задания, мне не придется беспокоиться, оставляя тебя одну в коттедже.

Намек оскорбил Джоан. Напустив на себя как можно более надменный вид, она медленно встала и выпрямилась. С рассыпавшимися по безупречной формы плечам огненными волосами и горящими глазами она походила сейчас на женщину, вышедшую на тропу войны. Что, впрочем, не исключалось, если Харви не изменит своего мнения в отношении Патрика.

– Патрик и я знакомы с самого детства. Он для меня как брат! Не понимаю, почему ты все время намекаешь на что-то большее.

– А потому, что гости интересуются, чем вы тут наверху занимаетесь...

– Даже в день моей свадьбы? – прервала его пораженная Джоан.

– Вы показались всем слишком уж занятыми друг другом, – резко возразил он. – Мои друзья и коллеги нашли ваше поведение неподобающим. И тут я должен согласиться с ними.

Джоан густо покраснела. Она узнала этих журналистов, размещавшихся некогда в том самом африканском лагере для беженцев. Они наверняка знали об их интимных отношениях с Бруно – тот не делал из этого тайны. И друзья Харви, по всей видимости, решили, что она вообще не прочь весело провести время с любым мужчиной.

– Ясно! – с горечью пробормотала Джоан. Неужели последствия совершенной ошибки будут преследовать ее всю жизнь? – Теперь мне, значит, нельзя даже обняться с другом! Ты должен был осудить грязные мысли этих людей, а не меня!

– Я должен был подняться сюда, чтобы не допустить распространения сплетен. С меня хватит грязных слухов, Джоан! – сказал он с плохо скрываемой яростью, и это резануло ее словно ножом. – Мы договорились о том, что ты не просто будешь соблюдать условия нашего соглашения, но и должна казаться выше всяких подозрений. Иначе пеняй на себя!

Она не верила своим ушам: человек, которого она знала, заботливый, доброжелательный, спасший ее от кошмара, на ее глазах совершивший так много добрых поступков, исчез. Может быть, настоящий Харви Риордан – подозрительный ревнивец, полагающий, что она должна быть благодарна ему только за то, что он спас ее ребенка от позора незаконного рождения?

Джоан вспомнила подвал в Ливане, где Харви устроил импровизированную вечеринку для нескольких женщин, желая отвлечь их от невеселых мыслей. Он тогда сыграл им на пианино, прекрасно, завораживающе, заставляя всех их плакать. А потом протанцевал со всеми по очереди, а она, смеясь, аккомпанировала им одним пальцем.

Вспомнила Джоан и о том, как он набросился на мужчин, пытавшихся отобрать мешок с зерном у беззащитной женщины. Но это не помогало, а, наоборот, только напомнило ей о том, каким он может быть в экстремальной ситуации, но не в обыденной жизни.

– Что с тобой случилось? – с горечью спросила она. – До сих пор у нас с тобой все шло так хорошо. – Только теперь Джоан ясно поняла, как много значило для нее обещание его дружбы. Без этого свадьба оказалась бы невозможной. – Харви, – нежно, с мольбой в дрожащем голосе попросила она, – оставайся самим собой, пожалуйста. Не начинай вести себя на манер ревнивого любовника...

Он так резко поднял голову, что его черные кудри взметнулись вверх.

– О чем ты, черт побери, толкуешь? – требовательно спросил он. – Разумеется, я не ревную! Но мне меньше всего на свете хочется, чтобы по поводу отношений моей жены и Патрика Толбота ходили грязные слухи.

Сильной рукой он взял Джоан за подбородок и поднял ее голову вверх. Ее словно опалило жаром.

Боясь, что глаза выдадут ее смятение, Джоан смущенно опустила ресницы. Теплое дыхание Харви заставляло трепетать оставшиеся на нежных округлостях грудей лепестки.

И вдруг, к ее ужасу, напряжение, возникшее внизу живота, напомнило ей, что значит быть рядом с мужчиной и желать его. Отогнав эту мысль, Джоан прислонилась в балюстраде галереи.

– Я вовсе не так уж неразборчива в знакомствах. У тебя нет оснований волноваться за будущее, – сказала она умоляющим тоном, страстно желая, чтобы он поверил ей. – А Бруно... Просто в то время в была на грани срыва. Никогда еще я не видела столько оставшихся без родителей детей, и это опустошало меня и физически и морально. – Она закусила губу. – Когда умерла моя мама, я тоже ощутила себя одинокой и никому не нужной, ищущей участия и внимания. Но теперь это все в прошлом. И я не собираюсь повторять ошибку.

– Так ли это? Быть может, ты эмоционально возбудима по своей природе. В тебе есть что-то непонятное. – Он с сомнением посмотрел на нее. – Иногда ты производишь впечатление совершенной невинности, а иногда...

От подобного откровенного намека Джоан охнула и похолодела.

– Ты меня обвиняешь?

– Нет. Но натура берет свое. Свои потребности не скроешь. Они не проявляются сразу, но рано или поздно обнаруживают себя. Ты не справилась с ними и...

– Я... что ты сказал?

– Извини, – отрывисто произнес он. – Мне не стоило говорить об этом.

Сердце Джоан, казалось, превратилось в кусок льда: он что-то знал про нее.

– Не увиливай, что ты хотел этим сказать?

Последовала долгая пауза.

– Хорошо. Может быть, тогда тебе станут понятны некоторые мои сомнения, – наконец недовольно проворчал он. – В лагере у тебя сложилась определенная репутация – скрытной и чувственной женщины. Бруно много сплетничал о тебе...

– О нет! – простонала она.

– Я всегда уходил, когда он начинал эти разговоры. Но однажды мы оказались рядом в машине конвоя и было невозможно остановить его излияния. Извини меня, – добавил он, заметив, какое впечатление произвели на Джоан его слова. – Ты сама спросила об этом.