Собака, которая не хотела быть просто собакой - Моуэт Фарли. Страница 9

Верно и то, что Матт все еще болезненно страдал от неудачи своего первого охотничьего выступления и очень старался сделать нам приятное.

Было ясно: он не в силах понять настоящую цель наших экскурсий на осеннюю равнину.

На второй день выезда на охоту он решил, что мы охотимся на гоферов, и большую часть того дня энергично раскапывал их глубокие норы. Он не получил никакого вознаграждения за свои труды – разве что приступ астмы от большого количества пыли, забившей ему всю носоглотку.

В третий выход в поле он решил, что мы охотимся на коров.

Тот день запомнился нам надолго. Матт бросался в погоню за коровой с исступленным неистовством. За несколько часов он превратился в одержимую собаку. Это был ужасный день, однако для папы он имел свои положительные стороны. Когда вечером мы вернулись домой – очень усталые, очень пыльные и без птиц, – он имел повод злорадно доложить маме, что ее «охотничья собака» попыталась найти и принести сорок три телки, двух быков, семьдесят два молодых бычка и старого вола, принадлежавшего семье духоборов [15].

Моему папе, должно быть, казалось, что теперь-то его давнее суждение о Матте полностью подтвердилось. Но папу должно было бы насторожить то спокойствие, с которым мама восприняла его отчет о событиях дня.

Скачок моей мамы с зыбкой болотистой почвы предположения на твердую землю факта был настолько впечатляющим, что у меня захватило дыхание, а папа, ошеломленный, не нашелся, что ответить.

Мама улыбнулась ему снисходительно.

– Бедный, славный Матт, – сказала она. – Он знает ужасную цену говядины в наши дни.

Матт – загонщик диких уток

Я думал, что после неудач той первой недели охоты Матта не будут брать с собой. Это казалось логичным, хотя очень часто логике бывало неуютно в нашем доме. Именно поэтому меня очень удивило, когда однажды утром я обнаружил, что участники нашего семейного раздора поменялись ролями. За завтраком мама стала развивать новую мысль насчет того, что Матт слишком умен, чтобы тратить время на беганье за птицей, а папа тут же возразил самым неожиданным для меня образом, что, мол, он любую собаку обучит чему угодно. Матт может стать и (черт возьми!) станет «лучшей собакой для охоты на птицу на всем Западе». Я подумал, что папа высказался слишком опрометчиво, но он твердо стоял на своем мнении, и поэтому весь остаток сезона Матт сопровождал нас в каждом выезде на охоту, и они с папой вели незатихающую борьбу принципов, которая временами приобретала гигантский размах.

Трудность заключалась в том, что, один раз изведав радости погони за скотиной, Матт решительно предпочитал коров птицам. Задача отучить его от преследования коров и заинтересовать пернатыми казалась безнадежной. Однако папа добивался своего с таким упорством, что к концу сезона стали заметны некоторые слабые проблески успеха. В тех редких случаях, когда Матт позволял нам подстрелить дичь, мы совали птицу ему в пасть или вешали на шею, как альбатроса – виновнику всех несчастий [16], чтобы он отнес ее к автомобилю. Это занятие его глубоко возмущало, так как от перьев равнинной пернатой дичи он начинал чихать, а неприятный вкус жира на утиных перьях, очевидно, вызывал у него легкую тошноту. Однако, в порядке редкого исключения, его удавалось уговорить милостиво подобрать венгерскую куропатку, но он делал это только потому, что папа твердо давал ему понять, что если он не порадует нас, то коров ему в тот день больше не гонять. Наконец как-то в начале октября он наткнулся на убитую куропатку без нашей подсказки, и, может быть, потому, что поблизости не было коров, а ему было скучно, он подобрал ее и принес нам. Это первое аппортирование было успехом непрофессиональным, так как Матт не обладал тем, что специалисты-собаководы называют «нежный прикус». Когда мы получили куропатку, то это была всего лишь пригоршня окровавленных перьев, но мы не посмели жаловаться.

Неисправимые оптимисты, мы восприняли этот случай как обнадеживающий и удвоили наши старания. Однако Матт оставался прежде всего преследователем коров, и только в последнюю неделю охотничьего сезона в нем начались серьезные перемены.

Занимаясь распространением книг, мой папа перезнакомился с множеством разных людей во всех концах нашей провинции. Одним из новых знакомых был иммигрант – украинец Поул Сазалисский, Поулу принадлежали два участка земли по берегам огромного заболоченного озера Мидл-Лейк, которое лежит на порядочном расстоянии к востоку от Саскатуна. В четверг последней недели сезона Поул позвонил папе и сообщил, что на этом озере собираются огромные стаи канадских гусей. Он звал нас приехать и попытать счастья.

Во время нашего путешествия был жуткий холод. Землю уже покрыл снег, а северный ветер дул с такой силой, что Матт ни разу не погнался за скотиной. Он предпочитал лежать, свернувшись калачиком на теплом полу кабины, обдуваемый магистральным обогревателем, жадно вдыхая порции горячего воздуха и выхлопных газов.

Мы прибыли на Мидл-Лейк ранним вечером и увидели заброшенную землю, которая даже на наш взгляд казалась образцом запустения. Дороги, а точнее, просто замерзшие колеи уныло извивались но некоему подобию лунного ландшафта.

Поиски фермы Поула были долгими и мучительными.

Жилище Поула, когда мы его наконец нашли, оказалось обмазанной глиной лачугой, выступавшей над побелевшей равниной, как бородавка на лице. Эта неприглядная хатенка имела только две комнаты (каждая с одним крохотным оконцем), но в них жили Поул, его жена, родители жены, семеро детей Поула и два двоюродных брата, которые были у Поула в батраках. Скоро мы поняли, что главной опорой этого хозяйства были свиньи, и их запах царил повсюду. Этот аромат казался мне очень неприятным и намного ядовитее того, который обычно характерен для свиней. Но этой особенно пронзительной вони скоро нашлось объяснение.

Как и многие иммигранты, которые прибыли из Центральной Европы, поддавшись притягательной силе имевшихся в Канаде свободных земель, Поул был умный и дальновидный. Лишь только он стал владельцем участка на берегу Мидл-Лейк, он тщательно обсчитал все природные богатства, оказавшиеся в его руках. Скоро Поул обнаружил, что узкая протока, проходившая по его владению и соединявшая два главных залива озера, кишит крупными прилипалами. Для рынка эта рыба с быстро портящимся мясом не годилась, и ею никто не интересовался до тех пор, пока не появился Поул. А он сразу ее заприметил и кое-что смекнул. Поул решил, что если эту рыбу нельзя сбыть на рынке в ее естественном виде, то ее отлично можно продавать, превратив в более удобоваримый продукт – такой, как свинина.

Занявшись разведением свиней, причем в крупных масштабах, он поразил соседей, которые умели только сеять пшеницу.

Он приобрел три ручных сачка и начал откармливать свиней прилипалами. На этой чисто витаминной диете свиньи сказочно росли, достигая годного для продажи веса в три раза быстрее, чем те, которых откармливали кукурузой. Свиньи отлично плодились, и их потомство обожало рыбу.

Для местных Поул был в какой-то мере загадкой. Никто из его соседей не знал про рыбу. У Поула были два повода для скрытности. Во-первых, он не хотел делиться своим добром с тугодумами, а во-вторых, на Украине ему довелось отведать свинины, откормленной на рыбе. Имея такой опыт, он предпочитал доставлять своих свиней в далекий Виннипег, пренебрегая более доступными местными рынками, и бодро сносил дополнительные расходы на перевозку. Местные считали его глупцом, но Поул не собирался объяснять, что умышленно выбрал Виннипег, так как в том большом городе розничные торговцы мясом просто не в состоянии проследить, откуда берутся свиные окорока и бекон, которые, казалось, долго вымачивали в рыбьем жире.

В последующие годы Поул стал на Западе влиятельным и уважаемым человеком. Он был из того теста, из которого получаются великие люди.