Хроники Заводной Птицы - Мураками Харуки. Страница 105

Так что в эту проклятую школу я не вернулась. Конец марта и весь апрель просидела дома – читала книжки, телик смотрела или вообще ничего не делала, валяла дурака. И раз по сто на день думала: «Вот бы с Заводной Птицей повидаться». Так хотелось выйти на нашу дорожку, перелезть через стену и встретиться с тобой. Но не так-то это просто. Было б то же самое, что прошлым летом. Поэтому я просто глядела на дорожку и думала: чем ты сейчас занимаешься? В мир медленно и тихо входит весна, а что с тобой происходит в этом мире? Вернулась ли к тебе Кумико? Что стало с этими странными гражданками – Мальтой и Критой? Что слышно про кота Нобору Ватая? Прошло ли пятно у тебя на лице?

Через месяц такая жизнь опротивела мне до предела. Не знаю, как получилось, но наши окрестности превратились для меня в «мир Заводной Птицы», и я, находясь здесь, втягиваюсь в этот мир, становлюсь всего-навсего его частицей. Это происходит незаметно, как-то само собой. И это не какой-нибудь пустяк. Ты, конечно, в этом не виноват, Заводная Птица, и все же… Мне надо было искать свое собственное место.

Думала я, думала и, наконец, придумала.

Ты поймешь, что это за место, если хорошо-хорошо подумаешь. Догадаешься – только извилины напрячь надо. Это не школа, не гостиница, не больница, не тюрьма и не дом. Это место – особое, и находится оно далеко-далеко. Это… секрет. Пока во всяком случае.

Место, где я живу теперь, тоже в горах и тоже огорожено стеной (правда, не такой крутой). Ворота опять же имеются, при них – старичок сторож, хотя вход и выход совершенно свободный. Территория большая, места много – есть даже маленький лесок и пруд, пойдешь гулять на рассвете – звери разные попадаются. Львы, зебры… да нет, шучу – барсуки, фазаны. Маленькие такие, просто прелесть. А еще там есть общежитие, в нем я и живу. Комната на одного, не такая, конечно, как в суперотеле-тюрьме-лесной школе, но тоже чистенькая. Еще… хотя погоди, о своей комнате я уже вроде в прошлый раз писала. На полке магнитола (та самая, здоровая, помнишь?). Я сейчас завела Брюса Спрингстина. Можно слушать на полную катушку – сегодня воскресенье, после обеда все разошлись гулять, и ябедничать никто не станет.

По уикендам выбираюсь в городок поблизости пошарить кассеты с записями в музыкальном магазине. Сейчас это – мое единственное развлечение. (Книжек почти не покупаю. Если захочется почитать что-нибудь, можно в библиотеке взять.) Подружка из соседней комнаты купила машину б/у и подвозит меня до городка. Я и сама пробовала на ней ездить. Тут такой простор, можно учиться рулить сколько хочешь. Прав еще нет, но все равно – уже здорово получается.

Хотя, сказать по правде, кабы не кассеты, делать в этом городке совершенно нечего. Развлечений никаких. Все говорят: если хоть раз в неделю туда не ездить – с ума сойдешь, а я кайф ловлю, когда все уходят, – сижу одна и любимую музыку слушаю. Как-то раз мы с девчонкой – той, у которой машина, – поехали на свидание. Просто посмотреть, что из этого выйдет. Она как раз из тех мест и многих там знает. Мне достался неплохой парень, студент, но… как сказать?.. я все никак не разберусь со своими чувствами. Они построились там, вдали, как выставленные в тире куклы, и между мной и ими, кажется, висят прозрачные занавески в несколько рядов.

Скажу честно, Заводная Птица: когда мы с тобой встречались прошлым летом – сидели вдвоем у тебя на кухне, пили пиво и разговаривали, – я все время думала: «А вдруг он сейчас меня повалит и попытается изнасиловать? Что тогда делать?» Непонятно. Конечно, я бы начала брыкаться, кричать: «Прекрати! Не надо, Заводная Птица!» Но тут же стала бы думать: а почему, собственно, «не надо» и зачем тебе «прекращать»? В голове бы совсем помутилось, и пока я бы разбиралась, что к чему, ты бы уже меня изнасиловал. От таких мыслей сердце колотилось как бешеное. «Вот попала! За что?» – стучало в голове. Ты, верно, и не догадывался, что у меня в голове. Я дура, да? Точно, дура! Но тогда это было для меня абсолютно серьезно, ты даже не знаешь, как серьезно. Вот почему я лестницу вытащила и закрыла тебя в колодце. «Фу-у! Заводной Птицы теперь нет, можно голову больше не ломать и жить спокойно».

Уж ты извини, Заводная Птица. Нельзя было так с тобой поступать (да и ни с кем другим тоже). Иногда ничего не могу с собой поделать. Понимаю, что творю, а остановиться – не получается. Это мое слабое место.

Вряд ли ты собирался меня насиловать. Сейчас я почему-то уверена в этом. То есть ты не то чтобы ни за что на меня не кинулся (никто ведь не знает наверняка, что может случиться) – просто вряд ли решился бы на такое. Не знаю, как понятнее сказать, но почему-то мне так кажется.

Ну ладно, хватит про изнасилования.

Короче, какие уж там свидания – я все равно ни на чем сосредоточиться не могу. Смеюсь, болтаю, а мысли все время витают неизвестно где, как выскользнувший из рук воздушный шарик. Думаю то об одном, то о чем-нибудь совсем другом. Хочется еще немного побыть одной, подумать спокойно, чтобы никто не мешал. В этом смысле я, похоже, пока только «на пути к выздоровлению».

Скоро напишу еще. В следующий раз, может, пройдем с тобой дальше.

P.S. Попробуй догадаться до следующего моего письма, где я сейчас и чем занимаюсь».

8. Мускатный Орех и Корица

Кот весь – от морды до кончика хвоста – был заляпан засохшей грязью, шерсть перепуталась и свалялась клочками, как будто он долго валялся где-то на помойке. Держа мурлыкавшего в экстазе кота, я учинил ему тщательный осмотр. Бродяга немного похудел, однако морда, тело, шерсть почти не изменились, с тех пор как я видел его последний раз. Глаза чистые, ни ран, ни царапин. По виду не скажешь, что он почти целый год где-то скитался. Скорее он походил на гулящего котяру, который вернулся домой после бурной ночи.

На веранде я положил в тарелку купленные в супермаркете кусочки макрели. Кот, судя по всему, был голодный как волк и смел рыбу в один момент, давясь и срыгивая. Отыскав под раковиной специальную кошачью миску, я налил в нее доверху холодной воды. Кот выхлебал почти все и, передохнув немного, принялся вылизывать свою запачканную шубу, но потом вдруг как бы вспомнил о моем присутствии, забрался ко мне на колени и, свернувшись клубочком, уснул.

Животное спало, подвернув под себя передние лапы и уткнувшись носом в собственный хвост. Его мурлыканье, поначалу громкое, становилось все тише, пока, наконец, он не расслабился окончательно – до желеобразного состояния – и не погрузился в сон. Я сидел на веранде на солнышке и легонько поглаживал кота, стараясь не разбудить. Со мной так много всего произошло, что я, честно говоря, почти забыл о том, что он пропал. И сейчас при виде маленького мягкого существа, доверчиво дрыхнувшего на коленях, у меня потеплело в груди. Я положил руку коту на грудь и ощутил еле заметные частые удары его сердца. Как и мое, оно без устали усердно отбивало отведенный этому маленькому телу срок.

Где он бродяжничал все это время? Что делал? Почему вдруг вернулся сейчас домой? Если бы только можно было спросить у него: где ты шлялся целый год? Зачем? Где остались следы потерянного тобой времени?

Я принес на веранду старую подушку и уложил на нее кота. Он был вялый и какой-то измочаленный, как выстиранная тряпка. Когда я взял зверя на руки, у него чуть приподнялись веки и приоткрылся рот, но он не издал ни звука. Устроившись поудобнее на подушке, кот зевнул и снова отключился, а я, убедившись в этом, пошел на кухню разбирать купленные продукты. Убрал в холодильник тофу, овощи и рыбу, потом на всякий случай заглянул на веранду. Кот дрых в той же позе. Мы в шутку называли его Нобору Ватая – уж больно он напоминал выражением глаз брата Кумико, но это было не настоящее имя. Мы с Кумико все собирались его как-нибудь назвать – и так целых шесть лет прошло.