Меч на ладонях - Муравьев Андрей. Страница 54

– Да. Я многому научился в Храме.

Вечером в зале императорского дворца было шумно и людно. Охотники хвалились добычей, беззастенчиво перевирая размеры убитых оленей, а остававшиеся при замке радовались, что снова попали в блеск и роскошь дворцовой жизни. Несмотря на приближение Пасхи и ужесточение поста, тут царили пир и веселье. Только вместо мяса на столах были жареные, копченые рыбины, заливное из щук, пироги с грибами и разные маринады и разносолы. Вино все так же текло рекой, а сальных шуточек если и убавилось, то самую малость.

Жонглеры из дальних земель попробовали развлечь публику, но Генрих отказался слушать бренчание на гитаре, а рассказы о дальних странах вновь подняла на смех Адельгейда. Потому «полочане» скромно присели к дальнему концу стола. Улугбека быстро перетянул поближе к себе Жерар Т'Ом, Горового пригласил за собственный столик капитан замковой охраны, впечатленный его подвигами на ристалище, а Захар тихонько исчез в лабиринтах коридоров, заприметив в одном из них сияние знакомых глазок. Сибиряк, в своей глуши имевший дело с женским полом только во время немногочисленных визитов на факторию, попав в место, где женщин было не меньше мужчин, вел себя как мартовский кот, пропадая неизвестно где целыми ночами и отсыпаясь днем.

Только Костя грустно сидел на лавке, тихонько наигрывая на хитарьере несложные мелодии.

Неожиданно рядом с ним опустился на стул невысокий суховатый человечек в широкой коричневой хламиде, из-под края которой выглядывал краешек дорогого бархатного жакета.

– Разрешите представиться, – начал не сильно ожидавший разрешения незнакомец, произнося немецкие слова с легким акцентом. – Энцо Валиаджи, придворный лекарь его императорского величества Генриха IV.

Костя кивнул. Где-то он уже видел его.

– Это не вас ли я видел в комнате императора? – наконец вспомнил он.

Медик улыбнулся:

– Абсолютно верно. Меня.

Костя поднялся и церемонно поклонился. Таким образом на его глазах представлялись друг другу дворяне.

– Константин Малышев, купец из Полоцка. Ныне жонглер при дворе его августейшего величества Генриха IV.

Лекарь замахал руками:

– Ну что вы, милейший. К чему церемонии. – Снизив голос до доверительного шепота, итальянец продолжил: – Мы с вами оба служим одному господину, значит, в некотором роде коллеги.

Наступила пауза. Первым ее нарушил Валиаджи:

– Я слышал, вы неплохо играете на этой хитарьере? Или как там называют эту лютню, которую вы держите на коленях?

Костя вынужден был согласиться. В пределах замка он, бесспорно, был лучшим гитаристом. Энцо, улыбаясь так, будто по меньшей мере встретил доброго знакомого, продолжал обволакивать Малышева своим обаянием.

– Это редкий дар, которого я, увы и ах, лишен. – Он поджал губу, выражая вселенскую горечь от того, что не умеет извлекать достойные звуки из этой лютни-переростка.

Малышев сочувственно покачал головой.

Может, с Захаром или Горовым такие разглагольствования и прошли бы, но фотограф рос в совершенно другое время и в другом окружении. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что придворный медик затеял этот разговор не ради обсуждения своих способностей. Русич приготовился слушать, но итальянец со свойственными ему косноязычием и несдержанностью в речах еще пять минут описывал свои потуги на ниве изучения музыкальных премудростей. К концу этой пятиминутки лекарь, похоже, и сам поверил, что всю жизнь мечтал научиться играть на гитаре. Эта мысль спутала и без того не очень стройное течение его сентенций, и Валиаджи затих.

– А что за типы крутятся около тех двух фрейлин? – Костя кивнул в сторону двух респектабельно одетых рыцарей, с глупым видом топтавшихся у стола хорошенькой фрейлины и ее подружки, которая, по его скудным сведениям, была наследницей крупного манора [103] на юге Германии. Пара тертых рубак из свиты императора начали пир на мужском конце стола, но после здравиц перешли к женской половине.

Пока придворный лекарь собирался со своими мыслями, у Кости крепло убеждение, что собеседник что-то недоговаривает.

Кинув взгляд в указанном «полочанином» направлении, Валиаджи ушел от ответа:

– Да, поменялись нравы, нет того благородства отношений, что было при дворе Карла Великого. Только в итальянских городах и осталась чувственность отношений и ухаживаний, которую мы утеряли, возможно безвозвратно, после этих варварских разграблений великого римского наследия.

Малышев хмыкнул, но делать замечания итальянцу о том, что тот находится при дворе потомков тех самых варваров, не стал.

Энцо разглагольствовал дальше, вздохами и полунамеками вынуждая собеседника участвовать в разговоре, задавая вопросы.

– Что ж это за навыки, которые мы утеряли, любезнейший? – Костя произнес вопрос в тот момент, когда медик, раздосадованный эпохой и нравами, со скорбным лицом разливал по кубкам перед собой и Малышевым красное итальянское вино из подвалов императора.

Вино было настолько хорошим, что Костя даже пропустил ответ мимо ушей, так что придворному лекарю пришлось повторять свои знания об этикете минувших времен. Он долго говорил о бывшем величии Рима и его граждан, образованности, которую их потомки утратили, о нравах.

– Вот в стародавние времена было принято при светлейших дворах, когда на пиру благородные дворяне прислуживали, ну, там вино подливали, выбирали кусочки понежней… – Лекарь спохватился, что увлекся подробностями, и вернулся к теме: – Так вот, благородные господа прислуживали при столе дам, которые были им близки и по сердцу… Ну, таким образом и честь дамам оказывали, и удовольствие получали. Вон те увальни, видимо, пробуют сделать что-то подобное. Но неудачно. Как это по-немецки? Как свинья в лавке ремесленника, делающего глиняные плошки?

– Свинья в посудной лавке? – нашелся Малышев.

– Си-си, точно. Кабаны, только пятаки бородой прикрыли, – конфиденциально захихикал на ухо фотографу лекарь. – Не то что вы, например.

Пока Костя пробовал понять, к чему клонит медик императора, тот продолжил:

– Вы, видно сразу, образованный молодой человек, на лютне играете, даже меня, старика, за душу берет. Ведь раньше как было? Каждый праздник при столе сюзерена или его супруги, дабы выказать свое почтение и вассальную верность, десятки именитых дворян толпились. Кто свиную ножку поднесет, кто кубок наполнит. – Энцо всмотрелся в задумчивое лицо собутыльника и добавил: – А сейчас? Только эти два кабана похрюкивают у своей барышни. А говорят, такой обычай снова входит в моду.

Малышев задумался.

– А что делать нужно? – Придворный жонглер наконец сформулировал свой вопрос придворному лекарю.

Тот пожал плечами:

– Ну, вино подливать, воду для омовения пальцев подносить, блюда новые. – Лекарь неопределенно махнул рукой. – Быть рядом для разных поручений.

От перспективы находиться рядом с предметом своего влечения Костю слегка зашатало. Все его попытки хотя бы приблизиться к прекрасной воспитаннице императрицы заканчивались провалом, а возможность обменяться фразой или хотя бы словом оставалась очень далекой. Он залпом выпил стоявший перед ним кубок с вином. В голове слегка зашумело, но мысли быстро обрели четкость и ясность.

– Говоришь, снова в моду входит обычай?

Энцо кивнул:

– Да уж. Все новое – это хорошо забытое старое.

Костя помямлил, налил себе для храбрости еще вина и спросил Валиаджи:

– А как думаете, почтенный мастер, смог бы я прислуживать за столом государыни или ее воспитанницы?

Энцо постарался не выдать предательской дрожи пальцев. С непроницаемым лицом он скривил губы, будто думает по сути вопроса, и согласно кивнул:

– Думаю, да. Вы подчеркнете, какую честь оказала вам императрица, пригласив ко двору. – Он уже утвердительно замотал головой: – Да. Думаю, можете. Вы не из дворян, но из тех земель, откуда и Адельгейда. Не из кметов, смердов или ремесленников. А торговцы – это практически рыцари, только в делах мирных [104].