Полюс Лорда - Муравьев Петр Александрович. Страница 12

– Сейчас, только обещай не сердиться!

– Разве я когда-нибудь на тебя сердился? Салли чуть помедлила. Потом робко спросила:

– Послушай, Алекс, почему ты не позвонишь отцу?

– Дорогая миссис Беркли, – отвечал я, – ваш супруг грубый, несдержанный человек, и у меня нет ни малейшей охоты с ним разговаривать.

– Перестань! Он тебе отец. К тому же он сам страдает от всего этого.

– Пусть тогда и позвонит!

– Он звонил, но ты ему не ответил.

– Не ответил, потому что не хотел нарваться на дерзости.

Но Салли не слушала меня.

– Алекс, сделай это для меня, понимаешь?

– Не понимаю.

– Неправда! Ты знаешь, как мне здесь одиноко.

– Надо было думать об этом раньше!

Удар пришелся в цель. В трубке повисло молчание, а затем Салли заторопилась:

– Хорошо, хорошо, мне нужно бежать. До свидания, Алекс! – И повесила трубку.

А я сидел, чувствуя, что на лице у меня застыла бессмысленная улыбка. Я поспешно сбросил ее и медленно поднес трубку к уху. Звуков не было, но в многомильной сети проводов запуталось далекое эхо.

Я стал лихорадочно накручивать ее номер: раз, другой, третий… Никто не подходил к аппарату.

«Ну и не надо! – подумал я. – Женские капризы! Чуть не по-нашему, так сразу охи и ахи! Хорошо вам поливать цветы и пальмочки! Карликовая чинара!… Даже смешно от этих сантиментов! Но я не марионетка и командовать собой не позволю!»

Через полчаса я звонил отцу на службу.

Мои отношения с новым начальником с первых же дней стали складываться неблагополучно. Как-то утром, опоздав на службу, я нашел у себя на столе записку – Эд просил зайти к нему.

Когда я его увидел, он что-то писал. Едва взглянув на меня, он жестом пригласил меня сесть, а сам продолжал писать. Это была необычная манера поведения, и я ощутил раздражение. Я спросил:

– Может быть, зайти позднее?

Эд оторвался от стола.

– Нет, ничего… я кончил. – Глаза его смотрели недружелюбно. Он чуть помедлил, затем прибавил: – Я в ваше отсутствие копался у вас в папке и не мог найти бюджета по одному проекту. – Он взял со стола толстую голубую папку, которую я тотчас узнал, и протянул мне.

Я, не задумываясь, отвернул корешок и, перелистав три страницы, положил папку перед боссом.

– Вот он, бюджет!

– Бюджетную отчетность полагается держать в отделе оборудования.

– Это сделано для облегчения справок, – не сдавался я.

Эд захлопнул папку и подвинул ко мне.

– Приведите ее в порядок и принесите! – закончил он скоропалительно и окунулся в бумаги.

Едва сдержавшись, я поднялся и вышел. Потом он приставал ко мне еще не раз, и все с пустяками. Однажды я даже вспылил:

– Моя работа в отделе всегда находила должную оценку. Если вы… – А он уж сообразил, что перегнул палку, и примирительно сказал:

– Что вы, я это только в интересах отдела.

Но в душе он затаил против меня злое чувство. Оно проявлялось в различных формах – в мелких придирках, в докучливых поправках на полях моих письменных докладов, в плохо разыгранном недоумении по поводу моих высказываний. Или же на совещании, опросив всех, он под конец обращался ко мне, а затем, прервав меня на полуслове, демонстративно подводил итоги обсуждения, полностью игнорируя сказанное мной.

Кое-кто из коллег это заметил, а Пит даже спросил:

– Что это у вас с Эдом?

А я отвечал:

– Пусть он идет к черту!

Должен, однако, сознаться: не одно лишь это вооружало меня против этого верзилы. Дело в том, что в последнее время я стал подмечать не совсем обычное внимание Эда к Дорис. Как-то, проходя мимо ее офиса, я увидел его у нее в дверях. Он стоял, опершись о косяк, и, жестикулируя вовсю, что-то болтал.

Надо было видеть ужимки и неловкие выверты этого парня, пытавшегося изобразить из себя светского человека, а то и большого умника! Я не расслышал того, что он говорил, но не сомневался, что он то ли похваляется, то ли что-то врет. Иначе не могло и быть, потому что может ли вообще случиться что-нибудь интересное с такой посредственной личностью?

И, однако, эта сценка поселила во мне глухое беспокойство. Ведь из всех нас Эд, по росту, был единственным подходящим Дорис партнером. С ним она, наверное, не постесняется выйти куда угодно, и никому не придет в голову провожать их улыбками.

Но все это пока что было только в моем воображении…

ГЛАВА 5

Поверите ли, что на одной авиалинии, причем очень известной, пассажирам обоих классов предлагают вместо горячего обеда отвратительные бутерброды из сухого хлеба и какой-то чуть ли не радиоактивной замазки, которая, смешавшись с помидорной слякотью, приводит в смущение даже повидавшие виды носы?

Не поверите? И напрасно, потому что в настоящий момент я нахожусь на борту такого самолета и ем бутерброд, очень напоминающий мною описанный. Собственно, я его не ем; я лишь пытаюсь, посредством ножа, пальцев и носа установить размер опасности, какой подвергну здоровье и жизнь, если употреблю в пищу зажатую между хлебными ломтиками начинку. Такого рода исследованием захвачен не я один. Внутренность самолета похожа на гигантскую лабораторию, где производятся массовые опыты. Даже тот толстяк, что сидит напротив у окна и в другой раз шутя съест бычачью ногу вместе с копытом, даже он смущен и недоверчиво принюхивается к бутерброду.

Худенькая остроплечая стюардесса останавливается рядом; на ее симпатичном лице сияет экранная улыбка.

– Как ужин? – тепло спрашивает она.

Боже великий! Надо быть бесчувственным извергом, совершеннейшей скотиной, чтобы обидеть этого ангела!

– Великолепно, замечательно! – отвечаю я и отхватываю зубами треть сандвича.

Ангел оборачивается к пассажирам слева:

– Все о'кей?

– Прекрасно! Хорошо! Спасибо! – раздаются в ответ голоса; челюсти пассажиров приходят в движение…

Я улыбаюсь: как мало нужно, чтобы помочь человеку осознать свое заблуждение!

И вдруг я слышу тихий смешок. Он исходит от соседа справа. До сих пор никакого контакта у нас с ним не наладилось, хоть летим мы уже более часа и разделяет нас одно лишь пустое сиденье. Все это время он сидел, уткнувшись в газету, а я… я так, посматривал то в одно окно, то в другое, любуясь на перистые горы из снежно-белых облаков, в провалах между которыми, уже по-вечернему, синели фантастические озера.

Даже когда стюардесса принесла напитки, мы не сочли нужным затеять обычный в такой обстановке «дорожный» разговор.

Не скажу, чтобы мой спутник совсем меня не занимал. Я еще в аэропорту его заметил и в чем-то отличил от других.

Чувствуя, что смех адресован мне, я повернулся к соседу.

– Вы, кажется, что-то сказали? – спросил я.

– Хотел сказать, – отозвался он, – и знаете что?

– Хотели сказать, что бутерброды отвратительны и несмотря на это…

– Э, да вы психолог! – Он весело рассмеялся. – Вы правы, именно это я и хотел заметить. Только дело, конечно, не в самих бутербродах – это частность, – а в нашем американском характере… Но я, кажется, мешаю вам закончить ужин? – прервал он свою речь, заметив, что я все еще держу в руке сандвич.

– Ничего, говорите, я кончил. – С этими словами я осторожно, как склянку с ядом, положил остатки бутерброда на тарелку.

– Так я вот о чем, – продолжал незнакомец. – Наша страна была создана людьми предприимчивыми и свободными; это были политические борцы, дельцы и авантюристы, бежавшие из Старого Света. И каждый из них умел за себя постоять. А теперь – вот! – Говоривший ткнул пальцем в сандвич. – Теперь мы разучились протестовать, миримся с чем угодно, мы стали самой молчаливой нацией в мире…

– Может быть, мы терпеливее других? – прервал я собеседника.

– Терпеливее? Нет, сэр, терпение здесь ни при чем. Мы стали равнодушны, притом настолько, что даже эгоистами не умеем себя проявить.