Домой, во Тьму - Мякшин Антон. Страница 11

Топорик подземелья знал хорошо. Полгода тому назад экзамен принимал у него сам Гюйсте – и остался доволен. Тогда, когда он вел Волка по гулким коридорам, ему совсем не было страшно. Скорее наоборот.

– А здесь живет преподобный Питерсон, – сворачивая там, где нужно было сворачивать, говорил мальчик и указывал пальцем вверх, – через два перехода и налево – Тория, вдова оружейника…

Гюйсте удовлетворенно кивал:

– Отлично, отлично… Молодец, дьяволово семя!..

Теперь Топорик тоже проговаривал на ходу «здесь живет…», но неслышно – только беззвучно шевеля губами. По привычке. Высокие сапоги увязали в густой, нестерпимо смердящей жиже, правый сапог был уже полон доверху, в нем противно хлюпало. Толстые крысы не разбегались от звука шагов, а злобно скалились, высовываясь из-за камней, точно готовясь броситься. Пропитанный зловонными испарениями маслянистый здешний воздух не давал пламени разгореться как следует. Факел то и дело тух, приходилось останавливаться, и тогда скрежет кремня отражался от накренившихся стен жутким эхом. И Топорик вздрагивал, оглядываясь по сторонам.

Впрочем, колдун, идущий позади, не вздрагивал и не оглядывался. Как только они спустились под землю, он снял плащ и сапоги, закатал по колено штаны, будто прогуливался по росистой траве, а не в глухой каменной кишке. Как не боится пропороть ногу какой-нибудь заразной дрянью? И на крыс никакого внимания не обращает. Как, кстати говоря, и они на него. На Топорика скалятся и шипят, а колдуна будто не видят.

Они прошли еще несколько поворотов, и наконец мальчик остановился.

– Здесь, – прошептал он, указывая на едва видимую темную круглую дыру над своей головой.

Прямо над ними стоял дом ландграфа Верпенского Вильгельма. Вот уж куда никогда не рисковали пролезать Висельники.

– Потуши факел, – приказал колдун. Голос у него был ровный и спокойный. Чуть хриплый.

Топорик торопливо сунул горящую палку под ноги – в смрадную жижу. Как сам раньше не догадался! Пламя, коротко пошипев, сдохло.

Колдун кивнул, потянул из-за спины, из ножен, диковинный длинный меч. Одним движением сверкающего лезвия сдвинул деревянную крышку, закрывающую дыру, на мгновение замер, прислушиваясь. Тусклый свет, сочащийся из дыры в подземелье, серебрил его волосы.

«Да нет там никого, – подумал Топорик, но вслух ничего произнести не посмел. – Кому придет в голову тащиться глубокой ночью в нужник? Для того ночные вазы существуют…»

Вложив меч обратно в ножны, колдун чуть присел, напружинив ноги. Топорик, напрягавший глаза в вязкой полутьме, открыл рот, нащупывая на поясе короткий крюк, который захватил специально для этого случая. Что этот тип собирается сделать? Никакого крюка у типа нет.

И тут колдун взлетел в воздух и сразу исчез наверху, в дыре – будто кто-то чудовищно сильный втащил его туда на веревке, спущенной через трубу. Прошуршала, задвигаясь, крышка, и мальчик остался один в темноте.

Сняв плащ, Николас тщательно вытер ноги и обулся. От него еще пахло, но уже не так сильно, как раньше. При свете сального огарка он умылся и почистил куртку и штаны. Вода из дубовой бочки в углу была прохладной и чистой. Это взбодрило. И вонь почти исчезла.

Выскользнув за дверь, он тихо, но быстро пошел по полутемному коридору.

Дом спал – ни с одного из четырех этажей не раздавалось ни звука.

Достигнув лестницы, Николас не колеблясь пошел наверх. По обычаю гостеприимства спальня гостя должна находиться рядом со спальней хозяина. А где еще быть спальне хозяина, как не на самом верху?

В коридорах четвертого этажа горели масляные светильники. Николас искал всего несколько минут – и за очередным поворотом увидел широкую скамью у одной из дверей. На скамье вповалку, как мертвые, лежали трое рослых солдат в черных куртках со знаками золотого скипетра на груди и спине. Мушкеты стояли прислоненные к стене, под скамьей веером раскинулась колода карт, рядышком друг с дружкой поблескивали две голеньких бутылки, из глиняной кружки торчала еще чуть дымящаяся трубка. Николас усмехнулся: должно быть, каждый из солдат Летучего Императорского полка боролся со сном по-своему, но в победители не вышел ни один. Долгая дорога и тяготы охранной службы – лучшее снотворное.

Не годилось оставлять их так… Николас, ненадолго задерживаясь перед каждым, округлым быстрым движением ладони провел по стриженым затылкам, точно гладил, потом большим пальцем надавил крайнему пониже подбородка с левой стороны. Солдат раскрыл мутные глаза, прерывисто вздохнул и обмяк. Николас перешел к следующему, затем к последнему.

Так вернее. Будут спать долго и крепко. Хорошо, если очухаются завтра к полудню…

Он открыл дверь и оказался в большой комнате, богато и со вкусом обставленной, интерьер которой несколько портили две лежанки, втащенные явно недавно и второпях. На лежанках похрапывали еще двое. Было темно, но тьма не помешала Николасу увидеть скипетр, вышитый золотой нитью на одежде спящих. Полускрытая тяжелой портьерой, виднелась в глубине комнаты небольшая дверь.

Ну что за везение! Кажется, все удастся проделать быстрее и легче, чем можно было предположить. Николас снова усмехнулся, но тут же посерьезнел. Со вчерашнего дня в нем ворочался, не давая покоя, червячок тревоги. Проникнуть в дом ландграфа не составило никакого труда, пробраться в спальню, где остановился посланник Императора, – тоже. Любой толковый взломщик из Братства Висельников мог бы справиться с этим не хуже Николаса. Зачем тогда Гюйсте понадобилось, чтобы посланника навестил именно он? Сомнительно, чтобы у того оказалась при себе значительная сумма: он здесь чтобы собирать доносы, а доносы на имя императорского посланника пишутся не корысти ради, а из чувства гражданского долга и безупречной веры в мать Святую Церковь. А эльваррум… Если бы Волк заполучил эльваррум самостоятельно, он мог бы назначить Николасу любую цену, и тот бы заплатил не торгуясь… Бережется Волк? Прибедняется? «У меня надежных парней почти не осталось…» А через трактир Жирного Карла только за те полчаса, что Николас разговаривал с Гюйсте, прошло с десяток мордоворотов. «Нельзя мне сейчас светиться…» Уважительная, конечно, причина и все может объяснить, но… уж очень не понравились Николасу глаза Волка. Что-то было в них, на самом дне темных зрачков…

Один из солдат неожиданно всхрапнул, перевернулся с бока на спину. Лежанка под ним громко скрипнула. Он протяжно зевнул, не открывая глаз, перекрестился вялой сонной рукой и снова задышал ровно.

А за портьерой послышался шорох и негромкое постукивание, словно что-то передвигали с места на место. Николас направился к портьере.

Дверь была закрыта плотно, но все равно угадывалось, что за ней горит свет. Николас тихонько отворил ее и застыл на месте.

Спиной к нему сидел за столом человек, голый по пояс, низко склонив облепленную реденькими пегими волосами голову, он споро водил по бумаге гусиным пером, время от времени отвлекаясь, чтобы умакнуть перо в чернильницу. Три свечи в посеребренном подсвечнике горели перед ним. Крупные бусины позвонков под тонкой кожей, испещренной старческими веснушками, напряженно подрагивали – человек очень устал, изгибал спину, кривил плечи, но стремительного бега пера по бумаге не останавливал. Постель его стояла у стены неразобранной.

Николасу не было видно бумаги, но по движению пера он вполне мог определить смысл письма: