Вторжение - Мэй Джулиан. Страница 37

Разрыв. Я его помню как вчера.

Это произошло в конце октября, когда холмы Нью-Гемпшира окрасились в климактерические золото и багрянец. Мы вдвоем совершили последнее в сезоне паломничество к Большому Каменному Лику и под конец очутились в тихой сельской гостинице, фольклорном заведении, какие до сих пор привлекают в Новую Англию туристов со всей галактики. Скрипучие половицы, покосившиеся стены, уютная захламленность колониальными артефактами, продающимися по баснословным ценам. А кроме того, отменные еда и питье и деликатные хозяева. После ужина мы уединились в номере под островерхой крышей и сели рядышком на диван с комковатыми подушками.

Глядя на искрящиеся березовые поленья в очаге, слушая монотонный шум дождя по крыше, мы обсуждали предстоящую свадьбу и потягивали ароматный токай, припасенный для самых состоятельных клиентов. Это будет простая гражданская церемония в Конкорде; в свидетели возьмем ее знаменитого дядюшку, закажем небольшой ужин для присутствующих на бракосочетании (иными словами, из Ремилардов я там буду один).

Слегка захмелев, я слушал ее вполуха — до тех пор пока она не сообщила мне, что беременна.

Помнится, ее слова раскатились громом у меня в мозгу. Гроза, бушевавшая за стенами гостиницы, слилась с грохотом моих рухнувших умственных барьеров. Помню, как рука потянулась к графину и застыла в воздухе. До сих пор в ушах звучит веселый щебет Элен: она так рада, она всегда мечтала иметь ребенка, а муж не хотел, но теперь мечта сбылась, наш малыш будет астроментальным чудом, быть может, даже более совершенным, чем Дени.

У меня язык присох к гортани, на какое-то время я лишился рассудка. Нет! Мне послышалось, она этого не говорила! Кажется, я даже молил Господа сделать так, чтобы все оказалось неправдой, спасти мою любовь, мою жизнь. Потом долгими зимними вечерами я буду повторять свои наивные молитвы в тщетной попытке наступить на горло собственным амбициям и вернуться к ней, но любовь окажется бессильна перед натиском клокочущей во мне ярости и смертельно раненного самолюбия.

Конечно же, я сразу понял, кто отец.

Наконец решив, что уже достаточно овладел собой, что лицо мое ничего не выражает, а внутренний вой не слышен за вновь возведенным метапсихическим барьером, я повернулся к ней. Но Элен в испуге отшатнулась.

— Что с тобой, Роже?

Ее мысли, как всегда, не составляли для меня тайны. Теперь все они концентрировались вокруг зародившейся в ней жизни — из этого клубка я и выудил подтверждение всем своим догадкам.

Разумеется, я знал, что нельзя заглядывать в этот тайник, более того, надо притвориться, будто его не существует и отец ребенка кто-то другой. Кто угодно.

Тайники. Все мыслящие существа имеют и охраняют их — не только ради себя, но и для блага других. Кто, кроме Бога, любил бы нас, если бы все тайники душ наших были как на ладони? Я умел скрывать свои тайны — это первое, чему выучивается оперант-метапсихолог, хоть врожденный, хоть обученный. И лишь немногие неприкаянные души всегда уязвимы, всегда мечутся между латентностью и сознательным контролем над своими высшими умственными силами. Элен принадлежала к числу этих несчастных. У нее не было тайников.

— Роже, милый, ради Бога, что случилось?!

Не надо, не смотри. Она тебя любит, а не его. Не бери греха на душу. Сдалась тебе эта правда! Надо быть дураком, чтоб туда заглядывать.

И я, дурак, заглянул. Наша любовь была святотатством, и вот она, расплата.

Когда я убрал барьеры и показал ей необратимый факт моего бесплодия, и то, что я обманом выведал ее тайну, и то, что эту измену простить не могу, Элен сохранила олимпийское спокойствие.

— Если бы кто-нибудь другой… — пробормотал я. — Кто угодно — только не он.

— Это было один раз. — Она посмотрела на меня в упор. — На том идиотском семейном пикнике. Сама не знаю, что на меня нашло, безумие какое-то… Честное слово, я не хотела.

Бедная моя, ты же ничего не можешь скрыть! Хотела.

Злосчастный эпизод всплыл в ее памяти и навсегда отпечатался в моей. Оказавшись в эпицентре его принуждения, она податлива, очарована. Он смеется и овладевает ею. Сверкающий в небе фейерверк отзывается в ней таким же ярким фейерверком оргазмов — и в результате она теперь носит его ребенка.

— Я не могу с этим смириться, — сказал я ей.

— Но почему, Роже?.. Поверь, только один раз! С тех пор я видеть его не могу.

Ну надо же, вся как на ладони!.. Кто угодно, только не он… Будь он проклят! Будь проклята вся телепатия!

— Роже, я люблю тебя. Я понимаю, чувствую, как тебе больно. Клянусь, я думала, что ребенок твой… и решила выбросить из головы то глупое наваждение. — Она жалобно улыбнулась, представила мне светлый умственный образ. — Ты ведь любишь Дени, хотя он тоже сын Дона.

— Дени и Солнышко — это другое… А здесь я ничего не могу с собой поделать.

— У меня всего пятнадцать недель. Еще не поздно…

— Нет!

Она кивнула.

— Понимаю. Ничего не изменится? Только хуже будет?

Я излил на нее все свои подленькие мысли:

Ребенок и в самом деле будет чистым совершенством. Ты имела случай убедиться, что, несмотря на множество пороков, Дон гораздо способнее меня. Прощай, Элен.

— Роже, я люблю тебя. Ради всего святого, останься!

Я тоже тебя люблю и всегда буду любить. Но иначе не могу.

Я подошел к двери, открыл ее и сказал вслух:

— Позволь мне взять твою машину. Завтра я попрошу кого-нибудь в отеле пригнать ее обратно. Свои вещи из Бреттон-Вудз я заберу до полудня. Ключи оставлю там.

— Ты дурак, — проронила она.

— Да.

Я тихо закрыл за собой дверь.

В ноябре Элен вышла замуж за Стэнтона Латимера, известного адвоката из Конкорда. Он удочерил Аннариту, и они были счастливы вплоть до его смерти в 1992 году. После 1975 года появление летающих тарелок отмечалось крайне редко. А к тому же семейные заботы отвлекли Элен от издания «Пришельцев». Зато она активно включилась в экологическую борьбу и даже организовала митинги протеста против кислотных дождей. Со временем она убедила себя, что ничего сверхъестественного в нашей связи не было, что все чудеса лишь плод ее буйной фантазии.

Аннарита Донован-Латимер сделала потрясающую сценическую карьеру. Как и мать, она обладала сильной латентностью. Третий муж Аннариты, астрофизик Бернард Кендалл, стал отцом ее единственного ребенка, стопроцентно оперантной Терезы Кендалл; она вошла в историю Галактического Содружества как мать Марка Ремиларда и Джека Бестелесного.

21

Контролирующее судно «Нуменон» (Лил 1-0000)

10 мая 1975 года

Летательный аппарат Симбиари вошел в чрево огромного корабля, словно мелкая рыбешка, проглоченная китом. Четверо наблюдателей из Высшего Совета приникли к иллюминатору.

— Терпеть не могу грузиться на лилмикские суда. Тут и перевозбудиться недолго. — Покрытый перьями гии Рип-Рип-Мамл, невероятными усилиями подавляя свое либидо, свернул четыре из восьми щупалец-антенн. — Для чего нам, собственно, встречаться с представителями Контрольного органа именно здесь, на земной орбите? Могли бы передать нам все необходимые инструкции по телепатической связи.

Юная симбиари Лаши Ала Адасти зачарованно следила за необычной швартовкой. Несмотря на членство в Высшем Совете, ее еще ни разу не приглашали на лилмикское судно.

— Во всем, что касается маленькой коварной планеты, мне совершенно непонятны мотивы Лилмика… Святая Истина и Красота! Что там творится у причала?

— Любопытное зрелище, но не возбуждает, — скептически заметил крондак Рола-Эру.

— А меня возбуждает, — качнул головой полтроянец, — хотя я сто раз это видел. Как будто переваривают тебя живьем!

Аппарат на миг застыл на одушевленной почве, а затем волны перистальтики начали медленно продвигать его вперед. По обе стороны взлетной полосы колыхалась жемчужная студенистая материя, синхронно выпускающая струи в форме вопросительных знаков. Все эти кристаллические структуры были явно растительного происхождения и непрерывно «плодоносили», разбрасывая вокруг себя шафранную пыльцу. Одни псевдорастения напоминали стекловидные папоротники, другие, возвышались, подобно переливчатым перистым пальмам. Они сплетались над летающей тарелкой ярчайшим куполом, а впереди сгущалась фиолетовая темнота. Стебли и листья тянулись к аппарату, лаская его бока, словно извивающиеся водоросли.