Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна. Страница 15
Виктор Петрович с удивлением смотрит на меня и вдруг его удивление переходит в радостную улыбку.
— Голубушка, Татьяна Александровна, простите, но, право, я не знал, что это вам будет неприятно. Тогда, на пароходе, я был несправедлив к Старку. Он — славный малый, я даже раскаиваюсь, что тогда посплетничал на его счет. В Тифлисе он, как собака, работал, целый день ходил пешком, ездил верхом по лесам, то в Боржом, то… только по временам мы и виделись, болтали… он славный малый.
— Как вы скоро меняете мнение о людях! — говорю я, удивляясь внезапной радостной дрожи в его голосе.
— Да, право, в нем есть что-то такое милое… невольно тянет к нему. Жаль, вы не обратили внимания на его улыбку — удивительно красиво он улыбается.
Меня охватывает знакомая дрожь, я злюсь на себя и говорю с гневом;
— Как вы бестолково рассказываете. Что же дальше?
— Да… да… он прочел письмо и говорит: «Это писала умница и если она к тому же недурна собой, то я понимаю ваше…»
Сидоренко вдруг останавливается, краснеет и начинает опять рассказывать, — Тут я вспомнил про вашу встречу в вагоне — он сразу вас вспомнил, много про вас расспрашивал, а когда мы вместе зашли покупать ноты, он справился, поете ли вы, какой у вас голос, и, купив этот романс, попросил меня передать вам.
— Тоже нашли певицу! — говорю я со злостью. — Какой же у меня голос… А этот, как его… Старк, теперь в Тифлисе?
— Да. Но дня через два уезжает куда-то, не то в Индию, не то в Бразилию.
— Что же вы, однако, не поете? — говорю я после минуты молчания и тут только даю себе отчет, что Женя, серьезная и тихая, попеременно вглядывается в наши лица.
— Что же вам спеть? — говорит весело Сидоренко, — Что вы выберете, Женя Львовна?
— Мне все равно, — отвечает Женя каким-то странным голосом.
— Спойте вот это, — сую я им первый попавшийся романс. Они уходят. У меня стучит в висках — я схватываю ноты.
— Обыкновенные романсовые слова, — шепчу я и вдруг замечаю тонкую черту ногтем рядом с последним куплетом:
Люблю и ответа не жду я,
Люблю и не жду поцелуя.
Ведь есть лишь одна красота:
Мечта, дорогая мечта.
Я сижу несколько минут неподвижно. Что это? Случайность, эта черта? Нет, она слишком ясна и правильна. Как объяснить все это? «Мечта, дорогая мечта».
Да, может быть, он дает понять, что заметил мое тогдашнее состояние? Какой стыд! Но что он мог заметить?
— Заметил, наверное, заметил! — шепчу я, как в бреду. — Зачем он тогда опустил глаза… Но что это? Глупый флирт или он хочет издеваться надо мной? Или отметка сделана не им?
Пение прекращается — сейчас войдут. Я бегу в сад, через черный ход пробираюсь к себе в комнату и валюсь на постель. Неужели я не отвязалась еще от всего этого безумия!
Пение еще раздается в гостиной. Кажется, пришла Катя… меня окликают…
Я поспешно срываю с себя платье, бросаюсь в постель и дрожу.
Зачем мне присланы эти ноты? «Он смотрит на женщин, как на хлам», — говорил Сидоренко. Он заметил тогда мое состояние, вспомнил обо мне и не мог удержаться от желания дать мне это понять при случае, «Са pleure!» Ну нет, «это не плачет»! Я вам очень благодарна, очаровательный Эдгар, — тьфу, имя-то какое глупое, прямо из бульварного романа — я вам благодарна за этот щелчок. Если ни мой рассудок, ни воля, ни любовь моя к дорогому человеку не могли меня вылечить, то самолюбие мое все сделает! Мне так стыдно, так гадко, точно мне дали пощечину. Заснуть, заснуть скорее.
Я беру склянку с опиумом. А что, если? Ведь если мое безумие будет…
Андрей, милый мальчик! Вот какие мысли приходят мне в голову. Я тоже истерическая дрянь! Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.
Я капаю аккуратно десять капель, принимаю и ложусь в постель.
Все это пустяки. Вся моя жизнь идет хорошо.
Я счастливая женщина — я люблю и любима лучшим из людей, у меня талант, семья… и все идет отлично.
Всполошилась-то я просто от неожиданности. Да и отметку-то, может быть, делал не он. А если и он, так и черт с ним!
С этим покончено,
Стук в дверь.
— Кто там?
— Это я, Тата. Отчего вы ушли? Вы больны?
— Меня немного лихорадит, а ушла я не прощаясь, чтобы не расстраивать вашей музыки. Она стоит за дверью, как бы в раздумье.
Я молчу.
— Тэта, могу я зайти на минутку? Мне хочется вас спросить кое о чем, — раздается ее голос за дверью.
— Женюшка, милая, мне нездоровится — завтра.
Она делает несколько шагов от двери, потом круто поворачивается и говорит:
— Пустите меня, ради Бога, Тата, я не могу спать, я замучаюсь до завтра. Мне необходимо поговорить с вами.
В голосе ее слышится такое отчаяние, что я вскакиваю и отворяю дверь.
— Что случилось? Она в одной рубашке и туфлях, Я возвращаюсь в постель и закутываюсь в одеяло.
Женя несколько минут стоит среди комнаты, потом опускается на край моей постели.
— Да что с вами, Женя? — спрашиваю я, несколько даже испуганная.
— Я пришла… — начинает она, останавливается, смотрит на меня пристально и вдруг бросается ко мне на шею.
— Я хочу знать правду… я боюсь… боюсь… — шепчет она, заливаясь слезами.
— Женя, да чего вы боитесь? Деточка, объясните мне!
— Нет, нет! Это было бы ужасно, это только мне кажется… Нет, вы хорошая… вы любите Илью и… не полюбите другого!
Я холодею. Да неужели она, Женя, этот ребенок, могла догадаться о моем безумии.
— Женя, скажите мне толком, я ничего не понимаю, вы меня пугаете. — Мне… мне показалось.
— Что вам показалось?
— Что… что вы полюбили его.
— Кого? — сердце мое падает, — Да Виктора Петровича!
Я смотрю на Женю во все глаза и вдруг покатываюсь со смеху. Я влюбилась в Сидоренко!
Я хочу говорить, но, взглянув в недоумевающее лицо Жени, опять начинаю хохотать.
Ее личико понемногу начинает проясняться.
— Значит, это не правда? — кричит она. — Не правда, не правда! Вижу теперь! — Она хлопает в ладоши, прыгает по комнате и потом опять бросается мне на шею. Мы целуемся и хохочем обе.
— Ну, теперь рассказывайте. Женя, почему вам в голову пришла такая нелепица? — говорю я, вытирая глаза.