Почему ты меня не хочешь? - Найт Индия. Страница 22

Не поехать с ним уже нельзя – сочтет за грубость. Он действительно странный и похож на кенгуру. Но раз ему так скучно и одиноко, а в супермаркете ему так “весело”, то, пожалуй, я могу составить ему компанию.

– Пристегнитесь, – командует Тим, когда я вписываю свой зад на переднее сиденье.

Сам он уже пристегнулся. Покосившись, я отмечаю, что ремень натянут поверх его гордой груди, словно орденская ленточка. Наверняка Тим в детстве был из тех мальчишек, чьи брюки всегда слишком коротки и слишком сильно обтягивают круглые ягодицы (по нему видно, что он всю жизнь был толстозадый). И еще заправлял в брюки трикотажную жилетку и носил на обед ужасные сандвичи, которые воняли тухлыми яйцами, а злые шутки своих ровесников игнорировал, погружаясь в мир фантазий, населенный троллями или хоббитами. Мне вдруг становится его жалко.

– Что, – оживленно начинаю я, – по пятницам не работаете?

– Сейчас нет, – не вдаваясь в подробности, отвечает он.

– Это, наверное, удобно – три выходных кряду?

– Да.

– Больше времени на детей.

– Ага.

– Хорошие у вас мальчишки.

– Хорошие, мамзель, хорошие.

Какое-то время мы едем молча, пока не доезжаем до “Швейцарского домика”. Сам деревянный домик, словно картинка с рекламы Альпийского горнолыжного курорта, всегда казался мне нелепым, неуместным на загруженном шоссе. Но как только он показался впереди, Тим вдруг хватает меня за колено и во все горло вопит:

– Йодел-и-хи-хо!

От неожиданности я подпрыгиваю:

– О господи!

Тим, одной рукой держась за руль, другой ободряюще машет перед моим носом:

– Ну же! Давайте!

Я непонимающе улыбаюсь. Чего он от меня хочет?

Тим глубоко вздыхает.

– Йодел-и-хи-хо, – орет он снова. А потом вежливо шепчет: – А теперь вы должны ответить мне: “Йодел-и-хи-хи”. – И выжидательно вздергивает брови.

– А, ха-ха, да, – запинаюсь я. – Швейцарскийдомик. Поняла. Это вы йодлем поете. Ага. Ха-ха.

– Йодел-и-ХИ-ХО! – заливается Тим с тупым и довольным выражением лица. – Ну, присоединяйтесь же! Господи, да чего вы не поете?

– Не хочу.

– Йодели-хи, йодели-хи, – в ярости орет он все громче и громче. – Йодели-хи-хи, йодели-хи-хо, йодел-едл-йодл-едл-йодел-и.

Черт возьми. Я не знаю, что делать, поэтому просто смотрю в окно.

Тим замолкает и не произносит ни звука, пока мы не доезжаем до Финчли-роуд.

– Слушайте, – вдруг заговаривает он, – я буду с вами откровенен.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Откровенен в чем?

– В том, что у меня есть потребности. У меня есть потребности.

– А... – Я в полном замешательстве. – Какие потребности?

– Вполне реальные потребности. А вы меня впечатляете. Вы – необычная женщина.

– А, – повторяю я. Жаль, я сейчас не помню, что написано в инструкции по самозащите о том, как выпрыгивать из машины на ходу.

– Ну, вы иностранка, понимаете, и все такое, – продолжает он.

– Это верно. Только, мне кажется, вы преувеличиваете мою экзотичность, Тим. Я ведь наполовину англичанка.

– Но выросли не здесь, так ведь? Это заметно.

Я соглашаюсь, что действительно в основном росла за границей. Тим понимающе кивает и паркует машину. Мы выпрыгиваем и направляемся к ряду тележек.

– Тим, о чем это вы?

– Об этом самом. – Он берет меня за руку и ведет к бетонной скамеечке, на которой обычно сшивается всякая пьянь. – Присаживайтесь, – торжественно предлагает он и сует руки в карманы. – Это я все вот о чем. Я знаю, какие вы, незамужние женщины. Вот о чем.

– Понятно, – говорю я, взглянув на часы. – Тим, у меня очень мало времени, так что...

– Вот и я об этом же. Вам сколько? Тридцать пять?

– Даже тридцать восемь.

– И времени осталось мало, – довольно продолжает Тим.

– Для чего? Для чего мало осталось времени?

– Для вашей красоты. Посмотрите на себя. Вы разведены, не замужем и с каждым годом не становитесь моложе...

– Совершенно точно, – радостно соглашаюсь я. Как же он мне осточертел. Его “мамзели” я еще сносила худо-бедно, но теперь он меня точно достал.

– И вам до смерти хочется мужика. Всем вам.

– Я тут, вообще-то, одна.

– В смысле, вам, бабам. Вашего типа.

– Хочется мужика?

– Еще как! – подтверждает Тим. – Пойдемте в магазин. А то у них йогурт с ревенем вечно кончается.

Вкратце теория Тима такова (в деталях он мне объяснял ее, пока мы обходили ряды с макаронами, чипсами и молочными продуктами): я с ним обязана завести интрижку. Так, ничего серьезного. У Дженис, очевидно, началась менопауза, что значительно снизило ее сексуальное влечение. Наверняка это временное явление. Но тем не менее в данный момент у Тима имеются вполне реальные потребности, а я – я почти старая, не замужем и до смерти хочу трахаться. Да, на длительные отношения я рассчитывать не могу, но зато сейчас в моих силах поиметь столько секса, сколько мне захочется. С Тимом. Днем. И мне это очень понравится, потому что: а) я – француженка, а следовательно, хочу секса даже больше, чем мои английские сестры по несчастью, и б) это даст мне возможность вспомнить родной язык, поскольку в интимной обстановке его заводит французский прононс.

– Итак, – резюмирует Тим, останавливаясь у полки с сырами и потирая руки, – что скажете?

Да ничего не скажу. Я смотрю на стилтон с голубикой и думаю, отчего англичане, при таком огромном разнообразии сыров, недооценивают это богатство и настойчиво их портят? Голубика в стилтоне. Представляете? Что дальше? Кишмиш в бри? Мармеладки в брынзе?

– Это унизительно, – говорю я Тиму, указывая на прилавок. – Это унизительно для всего сырного сословия.

– Мне нравится ярлсберг<Сорт норвежского твердого сыра.>, – отзывается он.

– Я не могу завести с вами интрижку, Тим, – резко заявляю я. – Но спасибо за предложение.

– Почему нет? – искренне изумляется он. – Почему нет?

Мой отказ, похоже, нисколько его не смутил. Он возмущен – так же, как когда я отказалась петь йодлем.

– Ваши представления о хорошем сыре оскорбительны для меня, – честно отвечаю я.

– А вы, я так полагаю, любите эти французские вонючки, которые на вкус все равно что грязные носки, – фыркает он.

– Представьте себе. Но “Веселая буренка” мне тоже нравится.

– Женщине это не идет, – продолжает Тим, отпрянув от меня так, словно, угостившись сначала сыром с плесенью, я вознамерилась лизнуть его.

– Ну вот, – говорю я.

– “Ну вот” что?

– Ну вот, значит, мы не можем завести интрижку, потому что я целыми днями ем вонючий сыр. На завтрак. На второй завтрак. На ланч и обед. И на ужин.

– Правда?

– Да. Вот такая я француженка. Целыми днями ем сыр, а по ночам хожу в полосатой тельняшке с красным платком на шее и в беретке.

– В тельняшке, значит? Тельняшка. “Браун” выпускает отличные электрические зубные щетки. Очень эффективные. У Дженис такая есть.

– Не сомневаюсь.

– Вы могли бы пользоваться такой, прежде чем идти ко мне. И полоскать рот мятным зубным эликсиром.

Все, с меня хватит. Странно, но я не могу разозлиться на Тима, не могу всерьез на него обидеться, хотя должна бы. Отчего-то мне его жаль. Он настолько несуразен, и он – англичанин в худшем смысле этого слова. Лопух. Инвалид в плане общения. Он думает, что можно предложить своей соседке переспать только потому, что она иностранка, и, видимо, с ней все позволено. Он поет йодлем. Он носит слаксы вместо нормальных брюк и наверняка, придя в паб, называет бармена “владельцем заведения”. Еще подозреваю, что он ненавидит женщин, а с друзьями общается этак по-мужицки, и по выходным после игры в сквош они в раздевалке лупят друг друга полотенцами по голым задницам.

– Я к вам не приду, – говорю я, запихивая в переполненную тележку пачку риса басмати и две банки индийской приправы чатни, – потому что никакой интрижки у нас с вами не будет.

– Да я ничего против сыра не имею. Сейчас столько полосканий для рта, так что ничего страшного.