Исповедь гейши - Накамура Кихару. Страница 12

— Да, это мужественный шаг. Ты поступила просто замечательно, — похвалил он меня.

Я понимала, что скоро все важные чины в администрации будут знать о моей двойной жизни школьницы и гейши.

Уже в ближайший понедельник многое открылось. Когда я пришла в школу, там царила необычная обстановка. Ученики (в основном ребята) стояли вокруг и глазели на меня. Некоторые из них улыбались мне, хотя я их едва знала. Я спрашивала себя, зачем они бродят по коридору и заглядывают в наш класс.

Когда я пошла в туалет, они стали в две шеренги и смотрели на меня. Затем кто-то протянул мне свою тетрадь и карандаш: «Дай-ка мне автограф».

Я все еще ничего не понимала. Наконец, подоспел мой однокашник Кубота и сообщил, что в одной газете появилась довольно большая статья обо мне. Сразу же другой парень показал мне саму газету. Это оказалась «Токе Нитинити» с помещенной там фотографией, где я стою в длиннополом кимоно с полуоткрытым опахалом.

На пути от угла улицы Оваритё по направлению к Михарабаси тогда размещался магазин открыток «Камигатая». Там в великом множестве висели снимки гейш и кинозвезд. Самый верхний ряд занимали актрисы. Под ним располагались фотографии гейш. Я полагаю, что одна карточка стоила десять сэн. Во время японо-китайской войны они очень хорошо расходились, поскольку их с большой охотой вкладывали в отправляемые на фронт солдатам письма. Помещенный в газете снимок был одним из них. Он занимал чуть ли не всю страницу.

«Утром школьница, а вечером гейша» — таков был заголовок. Сама статья занимала восемь колонок и была довольно подробной.

В тот день другие ученики заглядывали к нам в класс, даже когда начались занятия, что меня крайне раздражало.

Позже я узнала, что родственник владельца ресторана «Ханамасуя» работал в «Нитинити», и эта добрая душа, похоже, страшно хвалилась тому моей историей. Да и сами посетители подтрунивали надо мной: «Ты посмотри! Школа и работа, вот, оказывается, какую двойную жизнь она ведет».

В 1936 году Японию посетил немецкий кинорежиссер Арнольд Фанк.

Я познакомилась с ним на званом ужине. Он говорил по-английски с сильным немецким акцентом.

Один из моих постоянных посетителей, господин Окасавара, который с позиции сегодняшнего дня, как я полагаю, был своего рода продюсером, высказал мне следующее:

— Кихару, у меня есть блестящая мысль: иностранец останавливает рикшу, где сидит гейша с японской прической. Гейша выходит и заговаривает с ним свободно по-английски. Это было бы чудесно. Не согласилась бы ты сыграть эту роль?

При нашем разговоре присутствовал один кинокритик, который был того же мнения. Сама идея и мне самой показалась привлекательной. Но вначале мне следовало заручиться согласием союза гейш. Господин Окасавара переговорил с нашим руководителем. Это был владелец большого заведения с гейшами и весьма активно вел свое дело. В Симбаси многие своим успехом были обязаны ему.

Вскоре после этого меня вызвали в правление и заявили:

— Гейша, которая становится актрисой, должна бросить свое занятие. Если же вы хотите остаться гейшей, мы вам не можем разрешить сниматься в кино.

А поскольку я хотела оставаться гейшей, а не стать актрисой, то отклонила предложение. Когда позже я смотрела фильм Фанка «Дочь самурая» с Косуги Исаму и Хара Сэцуку в главных ролях, меня, конечно, особо интересовали сцены, где должна была сниматься я.

После войны одна тогдашняя актриса, которая была симбаси-гейшей, совершенно не стесняясь, использовала свое имя для собственной рекламы и тиражирования его в газетах и журналах. Мне кажется, что ее успех покоился на том, что раньше считалось предосудительным. Однако многие представления с тех пор очень сильно поменялись.

Кихару-гейша

Моя первая работа связана была главным образом с обслуживанием торжеств, которые устраивало министерство внешних сношений в чайных домиках «Ямагути», «Синкираку» и «Хорю», и я знакомилась здесь с такими видными мужчинами, что у меня порой голова шла кругом.

Моим первым предметом обожания был не очень высокий, но выглядевший действительно блестяще мужчина, который к тому же мог прекрасно изъясняться как по-английски, так и по-японски. Хотя я видела его уже четыре раза, все же могла наблюдать за ним издали, так как была еще желторотым птенцом. Он был постоянно окружен более взрослыми гейшами и никак не мог обмолвиться со мной хоть одним словечком. Вынужденная все время занимать разговорами сидящих в отдалении дипломатических помощников, я украдкой и с бьющимся сердцем наблюдала за предметом своей страсти.

Наконец я обратилась к Цутия Дзюн, ставшим впоследствии генеральным консулом в Нью-Йорке, а затем послом в Греции. Дзюн-шян был моим приятелем, с которым я могла обо всем говорить.

— Какой чудесный мужчина! Хотя мне ни разу не удалось посидеть рядом с ним, но он мне очень нравится.

— Это посланник Сайто. Его очень любят американские журналисты, в промышленных кругах и все иностранные дипломаты, — объяснил он и подвел меня к нему.

— Это Кихару, она сейчас усердно изучает английский, — представил он меня. Меня бил озноб, и я чувствовала, словно мне приходится бороться с ветряными мельницами.

— Вот как? — ответил посланник и вновь обратился к другим гейшам. Я подозревала, что эти гейши непременно старались не дать посланнику Сайто обратить внимание на новенькую вроде меня.

Посланник Сайто как раз после этой встречи вернулся в Америку и в 1939 году умер в Вашингтоне.

Хотя я и видела его всего четыре раза и он не обмолвился со мной ни одним словом, как, однако, было бы чудесно, если бы… Но — увы! — его взор был обращен на высокопоставленных гейш.

«Меня звать Кихару, и я обожаю вас. Вы мужчина моей мечты», — могла бы я сказать ему.

Встречи бывших японских выпускников Кембриджа и Принстона происходили часто. Речь идет о бывших однокашниках английского и американского университетов. Примерно половина гостей состояла из иностранцев: английские и американские посольские служащие, газетные корреспонденты и деловые люди. Встречи начинались всегда с пения университетского гимна.

В то время поездки за границу были еще довольно необычным явлением. Юные отпрыски из почтенных семейств, которые часто с грустью вспоминали о своей заморской жизни, вновь чувствовали себя студентами и беззаботно веселились. Мы, молодые гейши, также развлекались, затевали с ними всякие игры и танцевали.

Тогда еще не было дискотек и тому подобного. Танцевали исключительно обычные танцы вроде вальса, фокстрота, танго и прочее. Все большие чайные домики имели танцевальный зал с хорошим граммофоном, на котором играли американский джаз и французские шансоны. Благодаря своему небольшому весу я как партнерша для танца пользовалась большим успехом, и все наперебой меня приглашали.

Среди наших посетителей был молодой человек по имени Домъё Симбэй, у которого единственного тогда была моторная лодка. Он был юным наследником владельца традиционной мануфактуры по производству кулшхимо, сохранившейся еще до сих пор в Ситая, где со времени эпохи Гэнроку (1688—1704) изготавливали плетеные шнуры кумихимо для самурайских мечей. Кроме того, само предприятие являлось поставщиком императорского двора в Киото и производило шнуры для головных уборов знати. Сегодня на этой мануфактуре, являющейся культурным достоянием нации, не изготавливают шнуры для оби стоимостью ниже десяти тысяч йен. Здешняя продукция всегда славилась традиционным качеством.

Итак, у упомянутого Домъё-Пъяна и молодого господина Цуцуси Токудзо, сына крупного торговца сахаром из Симбаси-Сибагути, была моторная лодка. Когда оба господина прибывали в Симбаси, они всегда приглашали нас, молоденьких гейш. Мы занимали их играми и болтали о фильмах. Это были действительно приятные посетители.

— Не желаете ли прокатиться на катере? — спросили они нас однажды.

— Вы имеете в виду лодки, что на пруду в парке Инокасира?

Мы совершенно были не в курсе.