Исповедь гейши - Накамура Кихару. Страница 29

В Калькутте

Индия очень необычная страна.

В больших городах вроде Бомбея и Калькутты широкие улицы, как и везде на свете, обступали довольно высокие здания. Там имелись благоустроенные английские жилища, а также универмаги.

Поражало только то, что по большой современной улице, сопоставимой с нашей Гиндзой, беззаботно бродили бесчисленные коровы.

Коровы считаются там посланниками богов, и не разрешается их прогонять. Даже на железнодорожных переездах они пользовались преимуществом, и поезда должны были останавливаться и ждать, пока священные коровы не пройдут. Все верили, что люди, прогоняющие коров, будут наказаны богами, поэтому коровы никуда не торопились. Они могли беспрепятственно улечься и при входе в сами здания. И, естественно, везде по пути своего следования они оставляли коровий навоз. Тотчас туда спешно направлялись вооруженные лопатой индусы и начинали спорить за обладание свежим, дымящимся коровяком. Это имело хорошие последствия, так как самого навоза нигде не было видно.

Бедные индусы обмазывали им затем свои стены. Чем толще был слой, тем меньше зноя проникало через стену вовнутрь. Совсем нищие вовсе не имели жилищ. Кто мог назвать своей собственностью обмазанные коровяком стены и соломенные циновки для сна на земле, тем еще повезло. Большинство же бедняков не имели собственного постоянного крова. Они где-нибудь свертывались в клубок, подобно кошке. В безлунные ночи это становилось довольно опасным; не видя ничего перед собой, люди наталкивались на спящих или наступали на них.

Индия — страна неслыханного богатства и крайней нищеты. Богачи могут иметь восемьдесят слонов и огромные сады, где весь год красуются всевозможные цветы. Махараджи имеют сотни слуг в своих мраморных дворцах. Их жены носят во лбу драгоценные каменья и продетое через ноздрю кольцо, как у коровы, или же драгоценный камень.

У них много служанок, и поэтому они только и знают, что пируют, пребывая в совершенном бездействии. Поэтому представительницы высших каст необычайно тучны.

Сегодня, сорок лет спустя, наверное, и у индийских дам вошло в моду соблюдение диеты и физические упражнения.

Большинство бедняков, напротив, с рождения до смерти не имеют собственного крова над головой. Они укладываются спать где придется.

Когда двадцать пять лет спустя я однажды возвращалась из Нью-Йорка в Токио, дюжина или больше бродяг спали на газетах в колодцах подземки Асакуса и Уэно. Они расположились под огромной вывеской с надписью: «Запрещено спать и находиться посторонним. Начальник полиции Асакуса». Это мне очень напоминало Индию.

Наша квартира располагалась в центре Калькутты, на Парковой улице, отходившей от проспекта Чауринхи. В нашем двухэтажном кремового цвета доме, помимо нас, жили одни англичане. Гостиная и спальня были очень просторные, а современная мебель как раз соответствовала молодой супружеской паре.

Тогда еще не было никаких кондиционеров, вместо них над потолком двигался туда-сюда панкха. Над кроватью висела чудная белая москитная сетка, и я чувствовала себя принцессой из сказки.

У нас было двое слуг-туземцев, именуемых там бой. Один заботился о еде, а другой следил за порядком в комнатах и выполнял различные поручения.

Индусы нижних сословий имеют свои собственные понятия о добропорядочности.

Предположим, индийская прислуга ворует.

Когда замечают, что кто-то что-то у вас стащил, в таких случаях просто говорят: «Завтра исчезнувшее кольцо наверняка окажется на туалетном столике». И тогда оно действительно появляется. Если ничего не предпринять, украденное оставляют у себя. Тот, кто возвращает украденное, даже если его поймали с поличным, не считает себя вором.

Или: если во время трапезы падает салфетка, ее ни в коем случае нельзя самолично поднимать. «Бой, бой», — следует позвать слугу, с достоинством указать на салфетку, после чего слуга ее поднимет. И если хоть раз совершишь оплошность, решив по-быстрому простирнуть себе носовой платок, на следующий же день бои перестанут вам повиноваться.

По их понятиям, мэм-саиб [2], которая сама поднимает салфетки и стирает носовые платки, принадлежит к той же касте, что и они.

Оба наших слуги были седоволосыми и полностью беззубыми. На мой вопрос, сколько же ему лет, самый немощный из них отвечал, что ему примерно тридцать пять. Похоже, они считают день от восхода до захода солнца и теряют ощущение времени, ибо им всем оказывается «примерно тридцать пять».

Я усвоила эту индийскую манеру выражаться и теперь всегда, когда меня спрашивают о возрасте, отвечаю «примерно тридцать пять».

За домом располагались жилища прислуги, и там они оба жили. Один убирался в квартире, готовил постель и подавал на стол, другой же стряпал и стирал. Белье он забирал туда, где жили слуги. Женщины относили белье в корзине на голове к ближайшей реке и там стирали, раскатывая его деревянными скалками.

Рубашки моего мужа и наше постельное белье я, разумеется, отдавала в прачечную…

Помимо слуг, был еще один хамадар. Он отвечал за чистку туалета, то есть был из «неприкасаемых». Он принадлежал к касте, которая была целиком исключена из общественной жизни.

В таких городах, как Калькутта, где отсутствовала канализация, всякий раз после туалета, хотя у всех были облицованные ванные, нужно было звать хамадара, чтобы тот убрал после вас.

Я ненавидела это.

Не полагалось звать слуг и хамадара по имени. Индия — страна, где сильно кастовое сознание. Такого, как в Японии, когда крестьянский сын из Овари добился власти над всей страной, в Индии произойти не могло. Слуга наследует слугу, хамадар на века остается хамадаром.

Кроме двоих боев, у нас были еще привратник и шофер. Слуги, работавшие у представителей японского генерального консульства, принадлежали к своего рода элите, но тем не менее все они говорили на чудовищном английском.

Общепринятым в Индии языком считается хинди, который по своему грамматическому устройству совсем не похож на японский язык.

Когда индиец хочет сказать: «I am going to school»1, он просто говорит: «I school go».

Любопытно также, что к словам, начинающимся на «s», они непременно прибавляют «е» и вместо «school» говорят «eschool», а вместо «steamer» — «estearner».

Никто не смог мне этого объяснить.

Я усердно учила хинди. Поскольку мой муж хорошо говорил на хинди, я уже на корабле усвоила азы языка.

Когда в Нью-Йорке я обращаюсь к индийцам на хинди, от удивления с ними чуть не приключается удар, что вполне понятно. Чтобы к ним вдруг обратилась японка в кимоно со словами: «Хам тора тора джангла хай» — такое определенно случается с ними не каждый день.

В Индии существует 124 языка. Южные и северные индийцы могут и не понять друг друга. Для Китая характерна та же ситуация. При населении в один миллиард человек это не покажется чудом. Даже в такой маленькой стране, как Япония, токиянка уже не понимает, когда разговаривают между собой выходцы с островов Кюсю или Хонсю.

По прибытии в Калькутту я никого не знала. Генеральный консул Окадзаки Кацуо и вице-консул Иида Сиро прибыли значительно позже. Вначале там были только вице-консул Кагэяма и торговый атташе Мото. Его жена была англичанкой, и я немного ее побаивалась. Хотя ее собственный муж был японцем, она называла их dirty Japanese («грязными японцами») и через слово не уставала повторять, насколько англичане лучше японцев. Он был настоящим горемыкой.

На пятый день нашего пребывания в Калькутте, где мы, как было сказано, никого не знали, мой супруг отправился по делам в Бомбей. Для меня он нанял старую айю, иными словами индийскую няню, которая должна была ночевать у нас. Хотя мы и жили в сравнительно благоустроенном доме, стены его кишели ящерицами-гекконами, которые шумели по ночам. Когда я в своей постели всхлипывала от страха и одиночества, айя гладила меня по голове и говорила мягким голосом на своем ломаном английском: «Дитя мое, твой папа скоро придет. Будь послушным ребенком и засыпай поскорей. Не плачь».