Тонкая нить(изд.1968) - Яковлев Андрей Яковлевич. Страница 37

— Знал кто-нибудь о совершенном вами преступлении? — задал вопрос Луганов.

— Нет, что вы, кто же мог знать?

— Ударили вы левой или правой рукой? — внезапно спросил Миронов.

— Я? Конечно, правой. Я же не левша.

— А есть среди ваших знакомых, друзей левша? — продолжал спрашивать Миронов.

Черняев смотрел на него с недоумением.

— Нет, как будто бы нету. Не знаю. Я как-то не задумывался над этим. А какую это играет роль?

— По-видимому, кое-какую играет. Впрочем, раз нет, так нет. Вернемся к делу. Что вы можете еще добавить к своим показаниям?

— Я сказал все. Судите меня, расстреляйте — один конец. Жизнь кончена.

Миронов усмехнулся, не спеша закурил, глубоко затянулся и задумчиво заговорил:

— Смотрю я на вас, Черняев, и диву даюсь. Кто вы такой? Советский человек, офицер, не один год в партии, а как рассуждаете? «Я приговорил», «я привел приговор в исполнение», «мое личное дело», «я», «мне», «мое». Да кто вам дал право распоряжаться человеческой жизнью? Где вы такого набрались? Я уже не говорю о советских законах, которые вы попираете на каждом шагу, но ведь есть общеизвестные нормы поведения, правила человеческого общежития. Вам и на них наплевать. Сначала вы собственными руками расправились со своей женой — совершили убийство, и не считаете себя преступником. Теперь вы так же легко решаете, какой мере наказания вас подвергнуть, как распорядиться вашей судьбой. Странно как-то все это у вас получается. Странно и… не вполне понятно. Да и декларациям вашим грош цена. «Все сказал!», «Во всем признался», «Судите», «Расстреляйте!» Какое там все?! Вы еще и не начали говорить…

Черняев было попытался заговорить, но Миронов решительным и властным жестом оборвал его:

— Да, да. Вы еще и не начали говорить, следствие только начинается. Ну, что вы рассказали? В чем признались? Разве что убили Ольгу… Величко?

— А этого вам мало? — вскочил Черняев. — Этого мало?! Да я… я… вы…

Черняев упал в кресло и схватился за голову.

— Да понимаете ли вы, — процедил он сквозь стиснутые зубы, — какой ценой далось мне это признание? Чистосердечное признание… Можете вы это понять? Можете?..

— Понять-то я могу, — усмехнулся Миронов. — Было бы что понимать. Так что давайте без трагедий. Ну, о каком признании вы говорите, да еще чистосердечном? В чем это вы сами, добровольно, чистосердечно признались? Да ни в чем, ну ровно ни в чем. Сообщили обстоятельства убийства Ольги Николаевны… Величко? Так нам это и без вашего «признания» было известно, и вы заговорили только тогда, когда это поняли. Какова цена вашего «признания»? Да, да, вы признались под тяжестью неопровержимых улик, рассказывали лишь о том, в чем были изобличены. Не больше. Нет, Черняев, разговор у нас далеко не кончен, он только начинается…

— Но что, что вы от меня хотите? В чем еще я должен признаться? Вас послушать — так мало, что я рассказал, как сам, своими руками убил Ольгу, самого дорогого мне человека на земле? Вам этого мало? — Голос у Черняева сорвался и перешел в истерический вопль.

— Не надо, Черняев, хватит, — с брезгливой миной сказал Миронов. — Не устраивайте спектакля. Все равно вам никто здесь не верит. А о чем надо еще рассказывать следствию, вы превосходно знаете. Превосходно! Начать хотя бы с того, что вы ни слова не сказали о том, что делала ваша бывшая жена в фашистской неволе, в американских лагерях для перемещенных лиц. Почему и как она приняла чужую фамилию — Величко? Что же, вы думаете, мы поверим вашим нелепым россказням, будто вы этого не знали? Пустое!

— Ольга была в плену, в американских лагерях? Ее фамилия не Величко? Нет, это невероятно, этого не могло быть. Вы это выдумали… Зачем вы надо мной издеваетесь?

— Ну знаете ли, всякому терпению бывает конец! — впервые за все время допроса повысил голос Миронов. — Я самым категорическим образом требую, чтобы вы начали говорить правду. Мы ждем, Черняев! Или вы предпочитаете, чтобы вас изобличали и дальше?

— Больше сказать мне нечего, — угрюмо пробормотал Черняев. — Я сказал все… Все…

— Да-а, — задумчиво протянул Миронов, — вам, Черняев, надо, очевидно, еще серьезно подумать, прежде чем вы поймете, как надлежит себя вести. Кстати, Василий Николаевич, — обратился Миронов к Луганову, — гражданин Черняев интересовался ордером на арест, так предъяви ему ордер.

Луганов молча протянул ордер.

— Зачем? — безразличным тоном сказал Черняев. — У меня претензий нет…

— А вы все-таки ознакомьтесь, — потребовал Луганов. — Таков порядок.

Черняев с явной неохотой взял ордер из рук Луганова, бегло просмотрел его, вздрогнул, затем перечитал еще раз, внимательно вглядываясь в каждое слово, в каждую букву.

— Та-а-ак, — сказал он протяжно, и губы его нервно искривились. — Та-а-ак. Значит, я арестован не милицией, а органами КГБ. И как я этого раньше не понял?..

Глава 16

Сразу, как только арестованного увели, Андрей поспешил к Скворецкому. Протокол допроса он захватил с собой.

— Ну как, — спросил полковник, — как там Черняев? Разговаривает?

— Да не очень, — признался Миронов. — Через час по чайной ложке. И то лишь когда приперли к стенке, когда видит, что деваться некуда.

— Что же все-таки показывает Черняев? — поинтересовался Скворецкий, бегло просматривая протокол допроса.

— Пока только одно: сознался, что убил свою бывшую жену.

— Насчет объявления, насчет водосточной трубы, надеюсь, вы его не спрашивали?

— Что вы, Кирилл Петрович, разве можно? Рано еще перед ним карты выкладывать, да и не так уж их у нас тут много.

— Да, — вздохнул Скворецкий. — Козырей тут у нас и вовсе маловато. Спешить не следует. Однако насчет Войцеховской у Черняева надо как-то узнать. Осторожненько. Ты подумай, как это лучше сделать. С этим тянуть нельзя.

— Хорошо, Кирилл Петрович. Попытаемся что-нибудь придумать, хотя нелегко… Ведь прямых данных о связи Черняева с Войцеховской нет.

— Н-да-а, что верно, то верно… Кстати, как с обыском на квартире Черняева? Когда думаешь ехать: сейчас или завтра с утра?

— Если не возражаете, Кирилл Петрович, поедем сейчас. Луганов ждет. Времени еще немного. Чего на завтра откладывать?

— Что ж, сейчас так сейчас. Действуйте.

Захватив себе в помощь опытного криминалиста и лаборантку, Миронов и Луганов отправились на квартиру Черняева. В качестве понятых они пригласили домоуправа — тучного, пожилого мужчину, который беспрестанно жаловался на зубную боль, то и дело хватаясь за щеку, — и Ольгу Зеленко.

Растолковав домоуправу и Зеленко, в чем заключается роль понятых, Миронов попросил их до поры до времени никому не рассказывать, что на квартире Черняева проводился обыск.

— Излишняя огласка, — сказал Миронов, — может повредить следствию.

— Я понимаю! — торжественно воскликнул домоуправ, забыв даже о своей зубной боли. — Все понимаю. Порядочек будет полный. Ни гугу! — Он многозначительно поднял указательный палец.

Зеленко не произнесла ни слова. Она просто кивнула головой.

По рассказам Левкович и Зеленко Миронов хорошо представлял себе расположение квартиры, в которой жил Черняев. В просторный коридор, служивший прихожей, выходило несколько дверей. Одна из них, слева, вела в узенький коридорчик, к кухне, другая, рядом, — в комнату Зеленко, находившуюся в стороне.

Напротив, справа по коридору, были две двери, ведущие в столовую и спальню Черняевых. Эти комнаты, особенно столовая, были значительно больше той, что занимала Зеленко. Между ними была дверь, и, по существу, это была отдельная квартира в квартире. Обе комнаты были обставлены добротной, массивной мебелью, пол столовой устлан большим, во всю комнату, ковром.

Обыск начали со столовой. Понятые — домоуправ и Зеленко — робко уселись на краешки стульев, не без любопытства поглядывая на уверенные, неторопливые действия оперативных работников. Сотрудник милиции — криминалист вел протокол обыска, фиксируя общую обстановку квартиры и отдельно каждую находку.