Иудей - Наживин Иван Федорович. Страница 37

Филипп недоуменно покачал маленькой плешивой головкой. Он был одно время диаконом в Иерусалиме. У него было четыре дочери, плоские, костлявые девственницы. Они имели дар языков и то и дело выступали на собраниях с пророчествами. Так как Мессия со вторым пришествием своим все медлил, то первый жар в общинках спал, эти выступления «с языками» стали ослабевать, и на них стали коситься. Только четыре девственницы Филиппа не уставали, и старик стыдился этого и все уговаривал своих дочерей держать себя посмирнее. Но они не унимались…

— Что это ты рассказываешь, Гем, так оживлённо? — спросил Павел статного юношу с живыми чёрными глазами.

— О последних ристалищах в Антиохии, учитель, — с улыбкой отвечал тот. — На последнем заезде шёл вороной Виктор и пегий Ахилл — ах, и хорош этот конь! — и зрители прямо из себя выходили… Заклады ставили не считая. И многие исступлённо кричали: «Если первым придёт Виктор, мы крестимся!..» Ведь Виктор принадлежит Аристарху, одному из верных, — ты знаешь его, учитель… И вот первым пришёл Виктор!.. Теперь много новых верных прибавится…

Павел только смущённо улыбнулся своей неуверенной, кривой улыбкой…

Молча прошли мимо голой и зловонной Голгофы — тьма мух сразу увязалась за спутниками — и через Садовые ворота вступили в шумный город. Пёстрая горластая толпа, заполнявшая улицу, шарахнулась в стороны: рослые рабы Агриппы палками пролагали путь для великолепных носилок Береники… Прекрасная царевна не удостоила запылённых путников и взглядом, а Текла невольно вздохнула: живут же вот люди!..

Береника скрылась, а путники среди вонючей горластой толпы продолжали под предводительством Филиппа свой путь. Павел хмурился; не так, не так хотел бы он войти в священный город! Он тайно мечтал о торжественном вступлении в Иерусалим во главе целых полчищ верных, которые разрушили бы тут остатки колеблющегося иудаизма, — ему казалось, что старый закон колеблется уже от его слова в самых основаниях своих, — и установили бы тут царство Нового Завета с ним, Павлом, во главе…

Пришли на заезжий двор у Дамасских ворот, помылись, подкрепились, отдохнули. Только четыре девственницы Филиппа отсутствовали: они ушли предупредить Иакова и старейшин. Они всегда ходили вместе, говорили все враз, и люди с трудом отличали их одну от другой…

— Брат Господень Иаков ожидает всех вас, — вперебой доложили они, вернувшись.

И все четыре враз вытерли потные, взволнованные лица…

Паломники были возбуждены: подошёл решительный миг. Больше всех волновался Павел, но старался это скрыть. Волновались и старцы иерусалимские: что ни говори, а беспокойный смутьян этот величина, не считаться с которой невозможно. И прежде всего это сознание надо было скрыть от него и от всех. Уже одно то, что он принёс с собой значительные пожертвования для бедных Иерусалима, доказывало, что он чувствует себя мало уверенным в своём положении, что он заранее как бы признает свою зависимость от старцев иерусалимских…

И вот паломники предстали перед старцами. Иаков надел не только праздничные одежды, но и ту золотую полоску на лбу, которую он стал носить в подражание первосвященнику и чтобы показать, что он меньший из всех и всем слуга. Позади Иакова виднелся скучный Пётр. В душе старика все был разлад: с одной стороны, ему очень хотелось спрятаться от всех этих дрязг в тихом Капернауме, а с другой стороны, он совсем отвык от жизни простого рыбака и погряз во всех этих разговорах, спорах, интригах, походах, встречах, которые составляли его новую апостольскую жизнь и которые вызывали в окружающих такое уважение. Добродушно-насмешливую кличку, которую, вслед за капернаумцами-рыбаками, дал ему в хорошую минуту рабби, Камень, и он, и все уже считали пророчеством рабби, вменяли её старому рыбаку в похвалу, считали его действительно камнем, который вот-вот ляжет в основание какого-то грандиозного, но для всех ещё неясного дела. И он даже научился от Иакова — он помнил враждебность его к рабби, но помалкивал об этом — поводить значительно бровями, ходить медленно и величественно, говорить с весом, как власть имеющий, и втайне иногда завидовал, что у него нет золотой полоски на лбу…

— Маран ата! — сухо проговорил Павел, вступая в горницу.

— Маран ата! — с холодком отвечал Иаков. И оба обменялись братским поцелуем, стараясь, однако, не касаться один другого. Павел с неудовольствием отметил золотую полоску на своём противнике. И когда все, обняв один другого, по приглашению Иакова сели, Иаков спросил гостей о здоровье, о том, хорошо ли путешествовали, какие где по общинам новости. Павел, которому был неприятен снисходительный тон Иакова, придавал своим ответам небрежный оттенок. Он понимал, что делать этого не следует, что он изменяет данному себе слову, но он, как всегда, не мог справиться с собой…

— Нам сделалось известно, что велика нужда в Иерусалиме между верными, — проговорил он, — и вот ради Господа по мере сил мы собрали им вспомоществование…

Иаков почувствовал тайный укол: Павел ему точно в укор ставит, что он своих бедных сам устроить не может. Он не подал виду, что он именно так понял слова противника, и чуть наклонил седую голову:

— Радуемся о Господе и благодарим всех вас за доброту вашу. Не тем дорог дар ваш, что мы тут без него бедствовали бы — живём, слава Богу, понемножку, — а тем, что показывает он вашу любовь к нам, к тем, которые в самом сердце народа израильского свято блюдут заветы божественной веры нашей…

Все вдруг резко почувствовали, что дар церквей послужил не восстановлению мира и единения, а, наоборот, ещё глубже расколол верных. Души замутились. Всем хотелось мира, все устали, все были рады зажить новой жизнью, но слишком много накопилось всего в сердцах у вожаков, чтобы могли они откладывать все равно неизбежные объяснения. И, напряжённо двигая своими густыми бровями и подыскивая слова — говорить он был не мастер, — Иаков тотчас же начал:

— Вот мы и снова вместе. Великая радость была бы в этом собрании нашем во имя Господне, если бы не омрачали её всякие слухи. На своём пути вы, братия, могли видеть, сколь много иудеев уже уверовали в Мессию-Спасителя. И все они — верные поклонники закона отцов. А мы со всех сторон слышим здесь, что ты, брат Павел, научаешь иудеев, рассеянных между народами, отступничеству от святого закона, отговариваешь их даже от обрезания детей и вообще… гм… от следования старым иудейским обычаям… Ты должен дать нам здесь объяснения и принести плод, достойный покаяния… Вся Иудея наша в великом смятении, и хотя между нами надо было бы нам установить мир…

— Только для мира и тружусь я, — отвечал хмуро Павел. — Но мы опять возвращаемся к старому: если вся сила в законе, то Мессия напрасно подвизался, напрасно пострадал и напрасно помер. Он новый закон дал человеку, и по закону его нет ни эллина, ни иудея…

Иаков оглядел своих, как бы говоря: ну, вы сами видите!..

— Но как же ты можешь удостоверять так все, когда ты даже, как сам говоришь, Мессию и не видал никогда? — бледнея, сказал он. — Вот тут среди нас есть люди, которые слышали поучения его, я — брат его, а ты, человек, втершийся в нашу среду со стороны, хочешь нас поучать, чему и как он нас учил! Что, не соблюдал он субботы, не ходил в храм? Не постился? Не праздновал праздников? Не был обрезан? Ах, Павел, Павел!.. Если ты хочешь учить людей какой-то новой вере, которую враг рода человеческого подсказывает гордыне твоей, так хоть его-то ты в стороне оставь… Нам обидно, что ты являешься как бы посланником от него к нам, которых он сам избрал… Что же это такое?

— Но и мне повелел он пасти стадо своё: я имел видение, как вы знаете…

В глубине души Павел не знал хорошо, видел он Иисуса живым или нет: слишком много казнили в те огневые годы всяких «месит» [33], но он упорно утверждал, что не видел: это снимало с него вину в соучастии, хотя бы и невольном…

— Видение… — скосил глаза в сторону Иаков. — Ты сам человек в законе начитанный и должен знать, что не всегда видения бывают от Бога…