Перстень Борджа - Нефф Владимир. Страница 21

— Кроме гребцов, которые режут его без ножа и работают из рук вон плохо, — возразил молодой кардинал.

— Неблагодарные люди встречаются всюду, — бросил капитан, теперь уж совсем нелюбезным тоном.

И это было последнее, чем он поделился со своим гостем. Больше молодой кардинал не услышал от него ни слова.

Поздним вечером, уже в полной темноте, карета молодого кардинала Гамбарини, до блеска начищенная в риминьских конюшнях графа ди Монте-Кьяра, доставила его в Страмбу; несмотря на поздний час, ученый аскет патер Луго все еще не спал; монах, на которого были возложены обязанности привратника, находился в так называемом Рыцарском зале герцогского дворца и сообщил молодому кардиналу, что достойный отец просит Его Преосвященство тотчас после возвращения заглянуть к нему в рабочий кабинет.

Когда молодой кардинал вошел в канцелярию, ученый аскет патер Луго, по обыкновению, стоял за своей конторкой и с очень сосредоточенным выражением на тучном лице записывал, без сомнения, нечто безоговорочно строгое, неукоснительное и наверняка безрадостное, возможно, донесение Его Святейшеству, содержавшее, кроме всего прочего, жалобу на равнодушие и неспособность титулярного губернатора Страмбы, кардинала Джованни Гамбарини. Это мучительное сознание охватывало молодого кардинала постоянно, стоило только ему услышать скрип пера ученого аскета, а в этот раз обрушилось на него с такой силой, что у него подкосились ноги и поднялась тошнота, и нестерпимое желание избавиться от всего этого, а главное — от надетой на него сутаны — и стать под знамена атеистического рационалиста Петра, снова снискать его приязнь, уважение и доверие вспыхнуло в нем как лихорадка после солнечного удара. Петр мог быть доволен; в данный момент не нашлось бы рук, более усердных и обязательных для оказания скромной дружеской помощи, чем руки новоявленного кардинала.

При виде входившего ученый аскет прекратил свои занятия, но пера, вставленного в деревянную ручку, не отложил.

— Ну, Illustrissime, — проговорил он, — как я с удовольствием отмечаю, вы вернулись из своего путешествия целым и невредимым, и, надеюсь, само путешествие тоже прошло вполне удовлетворительно.

— Да, вполне, — ответил молодой кардинал.

— Какой же опыт вы там приобрели?

Молодой кардинал ответствовал с нескрываемой иронией, от которой совершенно отвык за годы унижений, с тех пор как был облачен в пурпур:

— А такой, что о спасении душ обитателей острова, особливо же персонала графа ди Монте-Кьяра, нам беспокоиться нечего, поскольку у них там имеется свой собственный пастырь, некий отец Марио Шимек.

Ученому аскету не составило труда отразить этот вздорный, опрометчивый выпад юнца кардинала.

— Рад слышать, — ласково произнес он, — хотя, признаюсь, о спасении упомянутых душ я не слишком беспокоился, поскольку не представлял себе, что остров населен не только морскими чайками, ящерицами и кроликами, но и — как видно! — человеческими существами; идея этого путешествия исходила от вас, Illustrissime, от вашего собственного миссионерского рвения и вашей любознательности.

— От того, что мы с тетушкой Дианой вместе прочитали письмо графа ди Монте-Кьяра, — скромно уточнил польщенный молоденький кардинал.

— Вот именно, — подчеркнул ученый патер Луго. — Насколько я представляю, речь шла о графе ди Монте-Кьяра прежде всего; по-видимому, главной целью вашей прогулки было желание исполнить просьбу вашей богонравной тетушки, которой хотелось бы установить политические отношения с романтически таинственным хозяином этого острова. Ну и что же, беседовали вы с графом ди Монте-Кьяра?

Молодой кардинал Гамбарини подступил вплотную к конторке ученого аскета, выпрямился и напряг подбородок, пытаясь справиться с волнением, отчего кадык его заходил ходуном.

— Да, я разговаривал с ним, — произнес он, — и распознал в нем — ни минуты не колеблясь — Петра Куканя из Кукани, да будет проклято имя его.

Заметим, что в данном случае он буквально повторил формулу, употребление которой санкционировал сам Петр, и это может служить для нас доказательством, что его решимость исполнять приказы Петра и стоять на страже его интересов была истинной и непреклонной.

— Подумать только! — спокойно заметил ученый аскет патер Луго. — Наверное, для вас это было страшной неожиданностью, Illustrissime.

— Да, невыразимо страшной, — согласился юнец кардинал.

— А как же получилось, Illustrissime, что он не осуществил обещанной мести?

Молодой кардинал залился краской.

— Пес, который много лает, редко кусает, — ответил он. — Петр Кукань — фанфарон и болтун, но в сущности — трус. Достаточно было мне напомнить, что я стою — по вашему собственному выражению — всего лишь на два витка ниже самого Господа, и руки, которые он уже протягивал ко мне, опустились. Короче говоря, величие церкви, которую я представляю, лишило его отваги и сил.

— Тем лучше, — заметил ученый аскет. — Прежде чем вы отправитесь почивать, Illustrissime, недурно было бы, если бы вы постучались в дверь вашей богонравной тетушки: не исключено, что, невзирая на позднее время, она все еще поджидает вас.

Еще не договорив последних слов, ученый аскет уж принялся за продолжение своего, безусловно, сурового, бескомпромиссного рапорта.

Вдовствующая герцогиня Диана не только поджидала молоденького кардинала, но, к немалому его удивлению, была уже подробно информирована обо всем, что он только что рассказал ученому аскету: очевидно, стены и двери старинного герцогского гнезда обладали чрезвычайно чутким слухом.

Из перепуганных придворных дам, что окружали герцогиню, теперь при ней осталось всего-навсего пять приживалок, которые сохранили ей свою верность главным образом потому, что лучшие годы их жизни давно миновали и теперь приходилось довольствоваться скромным положением компаньонок при хозяйке бывшего двора, получая жилье и еду. Так вот, обхаживаемая своими переполошившимися придворными дамами, которые без всякого разбору подносили ей все, что хоть отдаленно напоминало медикаменты — будь то ароматические масла, нашатырь, чемерица или какие ни то полосканья и нюхательные соли, — обмахивали герцогиню мохнатыми полотенцами, чтоб она могла вдохнуть в легкие больше воздуха, растирали ей лоб, виски и запястья, осушали глаза и нос, умильно уговаривали, клянясь в беспредельной любви к ней, своей герцогине, каковая своими муками им, придворным дамам, именно потому, что они ее так страстно обожают, причиняет страдания чуть ли не большие, чем испытывает сама, — вдовствующая герцогиня Диана, возлежа в chaise longue [13] , попеременно то теряла сознание, то приходила в себя, а придя в себя, принималась стонать и плакать, хватать ртом воздух и бить кулаками по лицу, заламывать руки и причитать, невнятно вскрикивая: «Он! Все время он! Везде он! Опять он! И он богат, а я нищая! Из-за него у меня от целого двора уцелели лишь три эти тощие, дурно одетые козы! А я, как на приманку, попадаюсь на надушенное письмо убийцы моей дочери, ношусь с ним как со словом Божьим, упиваюсь его тактом и стилем, я гадаю, кто он, этот граф ди Монте-Кьяра, кто скрывается под этим именем, — победитель турок или молодой принц, испанский гранд или сказочный король, а это — Кукань, Кукань, барон Дьявол из Вражинова, проклятье рода д'Альбула, подлец и негодяй! Куда ты подевал мою Biancu mattu, мерзавец?»

13

Здесь: кресле, софе (фр. ).