Черная Книга Арды - Васильева Наталья. Страница 105

— Властелин…

— Приветствую тебя. В чем твоя просьба? Говори, не бойся.

— Я хочу стать твоим воином. Прими мою службу и мой меч.

Молчание, полное ожидания, надежды и страха. И мягкий голос:

— Зачем тебе это нужно, девочка?

— Властелин, — дрожащие губы, совсем детская мольба в глазах, — ничего от тебя не утаить…

— Для этого не нужно особых чудес, поверь мне.

— Не прогоняй меня, пожалуйста!

— Я не гоню тебя. Но зачем тебе быть воином Меча?

— Мой брат погиб. Должен ведь кто-то заменить его.

— Почему ты? Неужели не нашлось мужчины?

— Властелин, разве только мужчины могут сражаться? Разве только им дано совершать великие дела?

— Вот ты о чем… Думаешь, у нас утром подвиги и битвы, а вечером — пиры? Ты хоть что-нибудь знаешь о воинах Аст Ахэ?

— Они… они сражаются… убивают врагов… Твоих врагов…

— Так, значит, главное — убивать? Так?

— Не знаю, — почти шепотом.

— Быть воином — не значит служить только мечом. Здесь все воины: целители и книжники, звездочеты и кузнецы, и те, что открывают новое, и менестрели — все… Сюда приходят многие, но воинами Меча становится не более чем один из десяти; Мастером, танцуюшим-с-мечами, — один из ста. Ученичество — не год, не два, иногда — десятилетия… Сколько тебе лет?

— Восемнадцать… почти. Властелин, ну почему ты думаешь, что я не смогу стать воином?

— Сможешь, не сомневаюсь. Но это не значит, что ты возьмешь в руки меч.

— Почему? Потому что я женщина, да?

— Да, поэтому. Ты, должно быть, просто не задумывалась об этом — искусство воина, мастерство меча требует работы. Постоянных занятий и упражнений, которые будут изменять твое тело. Если тебе придется сражаться наравне с мужчинами, это изменит твою душу. Все имеет свою оборотную сторону, за все нужно платить: чем большую силу и мастерство ты будешь приобретать, тем больше будет терять женщина в тебе. Сейчас ты можешь сказать — что с того, ведь я стану воином Меча. Но потом, через несколько лет, когда ты встретишь того, кто разбудит твое сердце, — что ты будешь делать тогда? Когда тебе придется выбирать между долгом и счастьем матери, между домом и боем, между любовью и мечом? Дело женщины — дарить жизнь, хранить ее, исцелять… Мужчина — защитник дома, но душа дома — женщина. Женщина должна оставаться женщиной, иначе мир потеряет одну из своих опор. Станет… хромым.

— Ты не примешь мой меч?

— Ну, почему же именно меч! — тяжело вздохнул Изначальный и продолжил терпеливо, словно перед ним был непонятливый упрямый ребенок: — Разве помнящие, мастера и сказители нужны меньше? Разве менестрели — не те же воины? Разве, наконец, не нужны те, кто печет воинам хлеб, лечит их раны, шьет им одежду? Ну вот, только что хотела стать воином, а плачешь…

— Не смейся надо мной, Властелин, я прошу тебя… у меня ведь больше ничего не осталось. И дома нет… Сначала был неурожай и голод, за ними — поветрие. Потом пришли золотоволосые. Сказали — подчиниться им и идти воевать против тебя. Потом… Кто остался в живых — как пыль на ветру. И нет мстителей…

— И ты ради мести пришла сюда?

— Властелин, наш народ истребили из-за того, что мы чтили тебя. Властелин, позволь стать твоим воином!

— Нет, воином Меча ты не станешь. Теперь — тем более. Нельзя жить местью: она сжигает душу. Да и воины плохие из Мстителей: ослепление мести — дурной помощник в бою. Но оставайся здесь. Ты станешь дочерью Твердыни. Сможешь выбрать свой путь…

— Я уже выбрала. Позволь… — прежней уверенности в голосе уже нет.

— Нет, — он встал и, подойдя к ней, положил руки ей на плечи. — Не надо тебе этого. Ты ведь последняя в роду?

Девушка кивнула.

— Становясь воином Меча, ты отказываешься от того, чтобы у тебя был дом, семья, дети… Ты действительно будешь последней. Думаешь, твои мать и отец, родичи твои хотели этого? Ты — их продолжение: не будет продолжения у тебя — не станет его и у них. Некому будет помнить их. В тебе — последней — умрет их кровь. Ради чего, девочка? Стоит ли месть такой жертвы? Сейчас в тебе говорит боль, ты готова на все ради того, чтобы отплатить за смерть родных. Не спеши. Поживи здесь. Подумай. Успокойся. И постарайся понять. У мужчины и женщины действительно разные предназначения. Образ женского начала — ладони, сложенные чашей, мужского — щит и клинок. Женщина — дарительница жизни, хранительница очага; мужчина — охотник и защитник, и равно высоки оба предназначения, и одно невозможно без другого… Как Тьма и Свет. Я расскажу тебе одну притчу: выслушаешь?

Снова кивок, и лицо — спокойнее, мягче.

— Тьма — это земля, и Свет — зерно; земля без зерен бесплодна, но и зерно, павшее на камень, обречено на гибель. Они — половинки единого целого, неразделимые… здесь говорят — «как соль и хлеб». Только союз Начал рождает жизнь…

Она молчала, опустив голову; казалось, уже готова была согласиться — и вдруг рванулась, зло и упрямо глядя в его лицо:

— Я все поняла! Все твои слова значат одно: «Ты баба, твое дело угождать мужчине душой и телом, а когда умрет — оплакивать его». Зачем тогда в мире мужчины и женщины? Чтобы один властвовал над другим? Не хочу! Не хочу я этого! Нет мне места нигде, нигде!

Она разрыдалась и бросилась к дверям зала.

— Подожди! Ты не поняла меня! Нельзя уходить с таким сердцем…

— Я не твой воин! Я не послушаюсь тебя! Прощай!

За дверью послышались звуки ее быстрых шагов, и вновь — холодноватая тишина покоя…

Ее не успели остановить. Всхлипывая распухшим носом и вытирая на ходу слезы, она шла куда глаза глядят. В последний раз обернулась, чтобы увидеть замок, вырастающий из скал, вонзающийся в холодное низкое небо. Из ворот выезжал отряд всадников. Взглядом, полным обиды и жгучей зависти, девушка проводила гордую кавалькаду и побрела дальше. Над головой собрались тяжелые тучи, начался дождь: он смыл слезы, и девушка даже успокоилась как-то. Вскоре она свернула с главной дороги, вплавь перебралась через небольшую речушку — и тут были потеряны ее следы: «волчий отряд», посланный догнать ее, вернулся ни с чем.

…Оставив по левую руку горы, она уже четвертые сутки шла на юго-восток по лесным дорогам. Поостыв, пожалела, что не послушалась Властелина, не осталась в Твердыне. После разгрома Дориата эльфы бежали на юг и на запад; Гондолин пал, и лишь шайки орков и изгоев бродили по лесам и дорогам. Людские поселения встречались здесь редко. Еда в котомке уже подошла к концу, а ни жилья, ни человека она еще ни разу не встретила. Это тревожило. Где дороги, там и люди. А здесь — мертво.

На шестой день она почуяла запах дыма. Не дыма печи, в которой румянится хлеб: скорее запах гари. Как бы то ни было, там должны быть люди. Хоть что-то можно выяснить. Она сошла с дороги и пошла на запах, пробираясь зарослями.

Из кустов все было прекрасно видно. Тысячу раз она пожалела, что не слепа. Страх провел по спине мягкой лапой, волосы зашевелились на голове; она зажала рот руками, загоняя в горло рвущийся наружу крик.

Орки крысами бегали по развалинам, сволакивая в кучу награбленное добро. Живых здесь не осталось — только грудной ребенок заходился голодным плачем возле убитой матери. Похоже, ее настигли, когда она пыталась спрятаться в лесу. Одежда на ней была разорвана, и что с ней сделали, прежде чем убить, было ясно с первого взгляда. Вместо лица — кровавое месиво, золотые волосы намокли в крови… А ребенок все кричал. Наконец его заметил один из орков. Ощерившись, он поднял дротик, очевидно, собираясь прикончить человеческое отродье. Вот этого девушка уже не могла вынести. Совершенно забыв о мече, она схватила острый камень и запустила орку прямо в узкий кровянистый глаз. Тот взвизгнул и бросился бежать, но, увидев, что его противник один, что это совсем мальчишка, яростно метнул свое оружие. Ей показалось, что она слышит хруст разрываемой плоти. Острие вошло прямо под левую грудь. Со вздохом, похожим на судорожный всхлип, она упала навзничь, вцепившись обеими руками в древко.