Черная Книга Арды - Васильева Наталья. Страница 125

РАЗГОВОР-XVI

…Только что Собеседник зажег новую свечу: еле виден мерцающий крохотный огонек. Свеча на этот раз черная: с умыслом, что ли, Собеседник выбрал такую ?— неизвестно.

— О небо, — с трудом, одним дыханием выговаривает Гость. — О небо… Все это было так?.. Это — Великая битва? Это — воинство, которое не мог вместить Анфауглит ?Это — торжество Добра?..

Огонек свечи разгорается ярче; при свете становится видно, что у Гостя заметно дрожат руки.

— Тысячи пленных, благодарящих своих освободителей?..

— Навряд ли — тысячи… — Голос Собеседника звучит глуховато — словно комок встал в горле; он сухо покашливает и продолжает: — Я давно жду вопроса о пленных. Нолдор сражались до последнего; кроме того, любой из них волен был выбрать смерть, добровольно уйти в Чертоги Мандос. Редко кто попадал в Твердыню. Ну, не убивать же их было, в самом деле… убить ведь можно и на месте — зачем тратить столько сил, везти в Дет Ахэ, лечить…

— А Гелумир, брат Гвиндора Нарготрондского? — почему-то возникает ощущение, что Гостя не слишком интересует ответ.

— В Нирнаэт не только северные народы сражались. Гелумир попал вручи к дортонионским оркам: у тех свои… законы.

Гость молчит некоторое время; совершенно очевидно, что мысли его заняты другим.

— Великая битва, — повторяет он. — Великая победа. Великая…

— Да, — неожиданно ясным голосом откликается Собеседник. — Великая победа. Но не для Валинора. Он ведь сказал, что Судьбе его не победить. И все-таки оказался сильнее.

— Вы хотите сказать… именно это было предопределено? Дагор Дагорат — еще в конце Первой Эпохи ?Гибель мира ?! — для Гостя это новое потрясение; хотя, возможно, Собеседник вовсе нео том говорил. Однако же Собеседник поддерживает тему:

— Если вы об этом… «И, чтобы уничтожить Врага, уничтожит мир» — разве не так было сказано? А Мелькор — вы видели — мог это сделать. И, уничтожив мир…

— … уничтожил бы самого себя, — заканчивает Гость. — Он не сделал этого.

— Сделал другое. Пожертвовал собой — но спас своих учеников и того, кто должен был продолжить начатое им: Гортхауэра. И в конце концов ушел на тот путь, который выбрал сам, — хотя для него, Айну, это было невозможно. На Путь Людей.

— И он… он умер ?Навсегда ?

Сухой смешок:

— Душа не знает смерти.

— А что было… потом?

— Не было потом. Не было — ни для Аст Ахэ, ни для людей Твердыни, ни для Сотворенных-Отступников. Было иначе. Хотите знать, как?

— Да, — отвечает Гость. — Только скажите…

И наконец решается задать вопрос, который, как видно, давно мучает его:

— Кто она — его Смерть ?

Голос Собеседника звучит глуховато:

— Зачем задавать вопрос, на который вы знаете ответ ?

И, немного помолчав, добавляет:

— У них обоих — один Дар. Вы же не спрашиваете, какой…

ОДИНОЧЕСТВО

588 год I Эпохи — 20-е годы II Эпохи

«Когда разрушена была крепость в Тангородрим и пал Моргот, вновь принял Саурон благородное обличье и пришел, дабы выразить почтение Эонве, герольду Манве; и отрекался от всех своих злодеяний. И так думают некоторые: изначально это не было ложью, но Саурон воистину раскаялся, пусть даже причиной тому и был лишь страх, вызванный падением Моргота и великим гневом Владык Запада. Но не во власти Эонве было миловать тех, кто принадлежал к тому же ордену, что и он сам; и приказал он Саурону вернуться в Аман и там предстать пред судом Манве. Тогда устыдился Саурон, и не пожелал он возвращаться в унижении, а быть может, и долго доказывать служением чистоту и искренность помыслов своих по приговору Валар; ибо при Морготе велика была власть его. Потому, когда ушел Эонве, он укрылся в Средиземье; и вновь предался он злу, ибо весьма крепки были те узы, которыми опутал его Моргот…»

В ту ночь на землю обрушился звездопад…

…Он был — волк-одиночество, он мчался вперед… куда? — не было пути и не было цели, только сухие травы ветра; едва касаясь земли — без устали, без отдыха, гонимый отчаянием, он летел вперед, глотая ледяной ветер и мерзлую снежную крупу, чтобы хоть как-то унять режущую боль в груди, он кричал — но крик тоской волчьего воя рвался из сжатого спазмом горла.

Один.

Он был — ветер, в смертной муке бьющийся об острые сколы скал, загнанным больным зверем мечущийся меж каменных стен ущелий, он взлетал к небу — и падал вниз, словно хотел разбиться о камни — но боль не утихала…

Потом ушла и боль. Осталась только пустота, сосущая тоска и обреченность.

Один.

Он был — озеро лесного тумана, он не чувствовал ни холода падавших в него звезд, ни пронизывавших его солнечных лучей, ни растущих сквозь него трав — он не умел уже удивляться тому, что в нем проснулся этот дар: становиться всем, что есть часть Арты.

…Человек вышел на лесную прогалину — и замер, изумленный. Туман стлался над землей — туман заполнял ложбину, как чашу — древнюю каменную чашу, поросшую мхами и травами. И туман этот казался живым: не колыхался под ветром, но в голубоватой и молочно-белой призрачной переливчатости его таились неведомые сны и видения.

Боги соткали этот туманный покров, думал человек. Боги сотворили его, чтобы отважный и твердый сердцем мог раздвинуть эту пелену и узреть их мудрость, думал человек. Но отчего-то в душе его просыпалась робость, почти страх перед этим колдовским маревом. И все же он хотел знать — а потому, преодолев неуютное и непонятное чувство, шагнул в туман…

…глухое отчаяние охватило его, тоска без просвета, без надежды. Он был один — безнадежно, обреченно один. Все осталось прежним — и ничто не было прежним, потому что ушло что-то, без чего нельзя, невозможно жить. Он застонал сквозь зубы — не слыша стона, без голоса, без дыхания; он звал… кого? — не знал сам, но — звал отчаянно, из глубины скованного холодом сердца — он звал смерть и знал, что не будет ему смерти, что он навечно останется здесь — один, в нечеловеческой тоске переживая снова и снова и снова — неведомую потерю, непоправимую беду.

Туману не было дела до человека, тонущего в стылом отчаянии, как нет дела реке до тонущего в ее волнах зверька. Но агония живой души пробуждала в нем унявшуюся было боль — и, тяжело колыхнувшись, туманные волны вышвырнули смертного прочь, на каменистый край ложбины…

…Здесь жили люди Севера — те люди, которых сам он привел сюда. Они строили дома из дерева и камня; они возводили прочные стены, хранившие их Семь Городов, и расстилались неподалеку вспаханные поля, и звенели в кузнях молоты, и тянулись нити пряжи; мастера стекла и витражей вплетали в паутину переплетов цветные осколки, и люди Памяти писали летописи, ведающие-травы собирали по лесам и берегам рек целебные растения…

Память и знание остались здесь.

Но он искал иного.

Странник в запыленных черных одеждах, чье лицо скрыто в тени капюшона: он пришел сюда, чтобы вновь обрести то чувство, которое давало Твердыне силу быть. Единение. Братство т'айро-ири.

Он ходил по улицам Семи Городов, вслушивался в речи, в чувства, в движения души. И поднимались в его душе горечь и презрение: они были иными. То, что связывало людей Твердыни, то, в чем нуждался он теперь более всего, было утрачено безвозвратно.

Полы черного плаща метут пыль улиц: он ищет то, чего нет. Нет больше нигде: последний из сынов Твердыни ступил на Неведомый Путь десять лет назад. Они еще успели построить дома и вспахать поля, успели оставить после себя детей и учеников…

И их не стало.