Черная Книга Арды - Васильева Наталья. Страница 126

Никого.

Одиночество.

Он так и не открыл никому ни своего имени, ни своего лица. Незачем. Ничего не осталось. Тано отдал себя, свою жизнь, кровь свою… за кого? За них?.. - с жестокой горечью думал он. Погибли — лучшие. Лучшие остались там, в Твердыне. Ушли — трусы, спасавшие свою жизнь. Те, кому слишком дорога была их шкура. Если бы все они остались, забыв о приказе, — разве смогло бы войско Валинора одержать победу?..

Сейчас он не хотел помнить о том, что сам подчинился этому приказу. Что его, бывшего на последнем Совете, восхищали мудрость Учителя и его мужество. Его Тано заставил уйти. Они были свободны в выборе. Он почти ненавидел сейчас этих людей, он не мог, не желал оставаться среди них. Для него они стали — предателями. Йирто.

Зачем ты оставил меня жить, Тано ?Чтобы я увидел — это ?Этих?..

Горькая опустошенность поселилась в его сердце. Ушло то, что было душой Севера. И люди эти не были ему больше близки — что в них? Такие же, как все. Они были безразличны ему. Он искал протянутой ему руки — и натолкнулся на пустоту. Он искал братства — увидел разъединенность.

Он был один.

Навсегда — один.

Словно шел, снова шел по золе Гэлломэ, и в воздухе висел запах гари, к которому примешивался другой — сладковатый, тошнотворный; словно вновь смотрел в распахнутые небу глаза мертвых.

И, как тогда, тысячи лет назад, — он пошел прочь. Прочь от Семи Городов, от того Севера, которого он не знал и не желал знать, который — так казалось ему — не знал и не помнил его. Не помнил ничего.

Он остановился посреди вересковой пустоши — багряным и пурпурным расцветал вереск: как стылая кровь. И тогда он опустился на колени, поднял лицо к багровой ущербной луне, судорожно вдыхая холодный воздух ранней весны, — и вдруг завыл глухо и страшно, как раненый зверь…

…Здесь, в Серых Горах — Эред Митрин, поселились иртха: как в прежние времена это было — неподалеку от людей Твердыни и все же не рядом. К северо-востоку от гор, в озерном краю, изгнанники Севера строили свои Семь Городов. Иртха не любят открытой местности: в лесистых предгорьях как-то уютнее. Привычнее.

Сюда он пришел, отчаявшись в людях, — пришел, когда некуда стало идти больше, как тысячи лет назад. И, как тысячи лет назад, мать рода сидела у очага: только в смоляно-черных волосах ее теперь змеились седые пряди.

— Хагра из Высокого Дома, их больше нет. Нет сынов иртха, ушедших в Высокий Дом, — медленно заговорила она, первой нарушив молчание. — Так?

— Йах. Нет Высокого Дома. Никого нет.

Нет, не мог он рассказать о том, что знал — чего не видел сам. Его там не было.

— Люди Севера, они говорят — харт'ан, его нет больше. Совсем нет. Рагха слышит верно?

— Йах, — фаэрни склонил голову, кусая губы.

Рагха помолчала, потом заговорила нараспев, прикрыв глаза:

— Закон иртха: чужой убил отца, сын мстит. Убей чужого. Кто не исполнит — не мужчина, не воин: баххаш ма-пхут. Должен умереть.

Внезапно впилась взглядом в лицо фаэрни и отчетливо вымолвила что-то — тот не сразу понял, что Рагха перешла на язык Твердыни, гортанно и медленно выговаривая непривычные слова:

— Твой отец убит. Ты — его сын, ты жив. Его убийцы, они живы. Почему? Был его последний бой. Ты ушел. Оставил его. Почему?

Не сразу фаэрни осознал смысл сказанного — а осознав, вскочил — метнулась в глазах безудержная бешеная ярость — отшвырнул Рагху к стене пещеры и прорычал:

— Никогда! Слышишь, ты!.. Никогда не спрашивай об этом!

Рагха медленно поднялась, держась за ушибленное плечо, выплюнула с отвращением:

— Баххаш ма-пхут й'агр. Йе-ханга — будь проклят, выродок.

И — уже вслед ему — бросила одно из самых страшных обвинении, какое знала Твердыня Севера:

— Йирто.

Отступник.

Один. Снова — один.

Некуда возвращаться.

Не к кому идти.

Учитель оставил его жить, чтобы он, Гортхауэр, сумел продолжить начатое. И он сделает это, начнет все сначала. Он не станет собирать осколки. Того, что было прежде, нет и не будет никогда: он — один на один с собой в новом, чужом мире. Он перевернет страницу, начнет писать свою судьбу с чистого листа… Как? — он не знает еще. Надо искать.

«…В высокой башне на границе Уртуган-Ана, Недоброй Земли, поселился в давние времена великий чародей. И радовались ему люди, потому что во многом помогал он им, отвращал поветрия, исцелял страждущих и примирял врагов. Мудрость его была опорой государям земли Ана; и расцветала земля, и тучным было жнивье, и богатела страна…»

ЛААН НИЭН: Скиталец

587 год I Эпохи, октябрь

…Войско покатилось дальше по гулким пустым коридорам, и тогда он бросил брату: «Я проверю…» — и быстро зашагал, почти побежал по отполированным тысячами шагов ступеням лестницы. «Проверю…» Что? Зачем? — замок был пуст, он знал, он чувствовал это — все ушли, чтобы остаться там, перед высокими вратами, створы которых, окованные черным железом, были сейчас распахнуты настежь. Он не мог больше видеть этих спокойных, даже в смерти спокойных лиц — лиц Смертных, вышедших на бой — в молчании, таком, что был слышен в тишине шелковый шелест их знамени — черного знамени без знака, без герба, — в молчании шедших в битву и умиравших — в молчании… Он знал — они там, за черными вратами, все они, кому смерть не сумела закрыть глаз, они смотрят в низкое предзимнее небо, похожие чем-то на сбитых влет птиц, — в молчании. Словно ждут — его, в этот день увидевшего, какой бывает смерть.

Двери распахнуты настежь. Пусто. Великие Валар, как же пусто, как тихо, до звона в ушах, до озноба — невероятно тихо, только эхо его шагов мечется по коридорам, забивается в уголки комнат, испуганно прячась от тишины.

Он остановился перед единственной закрытой дверью. Толкнул ее ладонью, ощутив прохладу резного дерева, и отступил на шаг, сжимая меч.

Тишина.

Он вошел, настороженно озираясь, мгновением позже осознав, насколько нелепо и страшно выглядит здесь с покрытым коркой спекшейся крови мечом.

Потому что здесь были — книги. Ряды и ряды книг, бережно уложенные на полки свитки — больше книг, чем он видел за всю свою жизнь; книги в переплетах из кожи, из плотной тисненой ткани, в узорных серебряных окладах… Он, затаив дыхание, замер на пороге. Здесь не было так пусто и холодно, как в других комнатах, куда он заглядывал; здесь было другое — может, какой-то запах, неуловимое ощущение, он не знал.

Подошел к столу, на котором заметил небольшую книгу — серебристо-зеленый переплет с тисненым рисунком ветвей какого-то незнакомого дерева, — и собирался было раскрыть ее, когда осознал, что все еще сжимает в руке рукоять бесполезного меча. Меч он прислонил к невысокому резному креслу и раскрыл книгу. Зеленоватая бумага с проступающим рисунком трав и цветов, легкие летящие знаки, похожие на Тэнгвар — слишком похожие на Тэнгвар, и все же — другие, больше говорящие душе, чем глазам, — или ему просто так казалось?..

Тропы памяти

зарастают травой забвенья.

Но если раздвинуть стебли…

Он не успел удивиться тому, что без труда разбирает написанное незнакомыми знаками неведомого языка. Он стоял, повторяя про себя горчащие на губах слова: тропы памяти… Не думал больше о том, чтобы уйти, — сел, не отрывая глаз от страницы, потом медленно перевернул ее. И еще одну. И еще…

…память подхватила его, как высокая волна, захлестнула, обжигая холодом, и соленые капли морской воды текли по его лицу, застилали взгляд пеленой тумана, мир терял отчетливость, мир дробился на тысячи граней, режущих ледяных осколков, мир плавился, менялся, тек, словно река, менялись, перетекая друг в друга, очертания, образы, лица, скользящие перед ним в радужной соленой дымке, и в шорохе волн угадывались голоса и слова, мелодии и звон струн и песни флейт…