Пурпур и яд - Немировский Александр Иосифович. Страница 19

ПОГОНЯ

Ветер гнал легкий пепел. Он ложился черными полосами в бороздах, когда-то оставленных плугом, у каменных стенок, разделявших клеры. Огонь сожрал дары Деметры, превратил ее пышные волосы-колосья в безобразную плешь. Обугленные тополя вдоль дороги дополняли эту картину, заставлявшую сжиматься сердце одинокого путника.

Таврский тулуп и войлочная шляпа делали Архелая неузнаваемым. Скифские всадники, встретившиеся ему у брода через реку, даже не остановили его. Кто бы мог подумать, что эллин решится среди бела дня идти в город, захваченный скифами! Архелая приняли за одного из тех пастухов, которые доставляют в Керкинитиду туши баранов и круги сыра. Если бы с ним заговорили, он мог ответить на таврском языке.

Показались стены. Керкинитиду называли житницей Херсонеса. Отсюда шли телеги, полные золотого зерна, и амфоры с серебром. Десятая часть доходов от продажи хлеба чужеземным купцам по праву принадлежала Херсонесу, защитнику этого древнего эллинского города. Недаром в присяге, которую принял Архелай будучи эфебом, говорилось: «Я буду врагом злоумышляющему и предающему и склоняющему к отпадению Керкинитиду, или Прекрасную Гавань, или укрепления и область херсонеситов». Потеря Керкинитиды предвещала не только голод и нищету, но потерю свободы. Херсонеситам ничего не оставалось бы делать, как отдаться под власть боспорских царей, давно уже мечтавших подчинить все эллинские города полуострова.

Архелай увидел какой-то темный квадрат, пересеченный железными полосами, с черной дырой в середине. Он не сразу догадался, что перед ним городские ворота. Скифы оттащили их и разожгли на них костер.

В памяти Архелая всплыло лицо Горгоны с волосами-змеями, спускавшимися по щекам, и высунутым, как у бешеной собаки, языком. Это изображение, отпугивающее врагов и злых духов, город заказал отцу, когда Архелай был еще ребенком. Потом оно появилось на воротах и стало такой же неотделимой частью города, как его агора с алтарем Девы и Херсонеса, или мраморная стела со словами присяги. Страшно было подумать, что ворота Херсонеса, не выдержав удара тарана, могли быть так же сорваны, обезображены, а в священных стенах зияли бы пробоины, напоминавшие рваные раны от скифских стрел.

Здесь надо быть осторожным. Архелай свернул в сторону и направился к одной из пробоин. Через несколько мгновений ему открылся мертвый город. От домов остались одни почерневшие стены. Кое-где они присыпаны снежком. Но со стороны гавани доносились стук топоров, визг пил, крики.

Подойдя ближе, Архелай увидел остовы кораблей. Без мачт и парусов, они казались какими-то морскими чудовищами, вытащенными на берег. Между ними прохаживался человек с плетью в руке. Он был здесь главным. Это видно по тому, как почтительно склоняются перед ним головы в башлыках, как там, где появляется его фигура, усиливается стук топоров и визг пил.

До наступления темноты Архелай прятался в одном из домов близ агоры. Оставаясь невидимым, он определил лучшие подходы к кораблям, расположение складов. Когда гавань опустела, Архелай подполз к помещению, которое, как он заметил, не охранялось. Через некоторое время он вылез с огромным ворохом пакли.

…В полночь строители, занявшие ближайшие к гавани дома, проснулись от удушья. Дым подобрался к ним сквозь двери и щели в стенах. Они выскочили, глотая ртом воздух, как рыбы, выброшенные из воды.

В доках горел недостроенный корабль. Он корчился в языках пламени, трещали доски, отрываясь от корпуса. За ним загорелся другой, затем третий. Занялись горы досок, подготовленные строителями.

И только тогда, когда доки представляли собой море огня, скифы увидели человека в тулупе. Он вышел им навстречу, словно желая представиться: «Смотрите! Это сделал я один!»

Скифы замерли, пораженные.

А Архелай тем временем скинул тулуп, за ним и хитон. Его обнаженное тело в пламени казалось бронзовым, словно боги забросили прекрасную статую в скифскую степь. Видение было мгновенным. Архелай развернулся, как дискобол перед броском, и побежал, высоко поднимая ноги, как его учили гимнасиархи…

– Держите! – послышался голос.

Это чернобородый. Он стоит, широко расставив ноги, как охотник, направляющий стаю гончих. Скифы, разделившись на две группы, бегут наперерез. Кривоногие, в своих жестких кожаных и меховых одеждах, они напоминали терракотовые фигурки комических актеров. И погоня казалась какой-то неестественной, словно все происходило на орхестре перед зрителями, а не в гавани, объятой пламенем, на берегу замерзшего моря.

Архелай замедлил бег. Казалось, он хотел подпустить преследователей ближе, но когда они были совсем рядом, он сделал рывок им навстречу и проскользнул между двумя группами бегущих. Теперь было ясно, что раньше он бежал вполсилы, только уводя за собою скифов. А теперь он мчался как вихрь. Чернобородый, почувствовав опасность, неуклюже метнулся к ближайшему дому, туда, где осталось его оружие. Но было уже поздно. Архелай на бегу нанес ему удар головой. Не оглядываясь, он исчез за домами. Топот преследователей раздавался где-то сзади, а потом вовсе затих.

ЗАБОТЫ ОЙКИСТА

Стены Евпатория не были преградой даже для диких коз. Животные перепрыгивали через фундамент и бродили, удивленно вытягивая шеи. Казалось, они не хотели примириться с тем, что люди вырубили их рощу и заняли их водопой.

Грозные башни и ворота существовали лишь в воображении Диофанта, соединившего обязанности ойкиста и архитектора. Каменные квадры еще были скалой, нависавшей над ручьем. К ней надо еще подвести дорогу. В городе не было ни одного дома под крышей. Воины разместились в палатках. Им в шутку дали громкие названия: царский дворец, булевтерий, лесха. Еще Архелай никак не мог выбрать ровный участок для будущего стадиона, а сам ойкист еще не нашел подходящего склона для театра. А в гавани Евпатория было уже тесно кораблям.

Из Херсонеса прибыли две триеры с переселенцами. Они должны были помогать воинам строить город, но в первые дни были заняты выбором участков. Керкинитийцы, более многочисленные и наглые, захватили район, прилетающий к морю, чем вызвали возмущение беглецов из Прекрасной Гавани. Диофанту пришлось прибегнуть к совету самого демократического из владык – его величества Жребия.

Царь Вифинии Никомед прислал корабль с уже вытесанными мраморными барабанами для колонн. За них пришлось расплатиться Херсонесу. Из Синопы пришла триера с оружием и бирема с царскими дарами. Ковры, ткани, украшения были предназначены первенцу Митридата, но царь передавал их Евпаторию.

И, конечно же, Грилл, услышав об основании города, не стал ожидать приглашения и привел свою потрепанную бурями камару.

Доставленные им вести оказались тревожными. По словам кормчего, к Перисаду прибыло посольство от роксоланов, кочующих к северу от Гипаниса. Царь этого могущественного племени Тасий потребовал, чтобы Перисад дал ему десять тысяч мер хлеба для его коней, страдающих от бескормицы. В противном случае он угрожал захватить город.

У Перисада не оставалось иного выхода, как удовлетворить требование наглого варвара. Но это вызвало возмущение пантикапейцев. Они связались с Палаком и хотят призвать его в Пантикапей.

Диофант понимал, что рушится все, чего он добился с таким трудом. Скифская змея, которой он отдавил хвост, поднимает голову. Она обвивает своими кольцами Пантикапей. Его стены уже трещат, и еще немного, во дворце Перисада будет Палак. Меоты дадут ему воинов, гениохи свои камары, роксоланы пришлют коней. Преградить путь Палаку – в этом сейчас спасение эллинских городов.

В тот же день Диофант отправился в Пантикапей. Он взял с собою Архелая и еще нескольких херсонеситов. Войско оставалось в Евпатории. Стратег не решился повести его сушей, так как этот путь был небезопасным и долгим.

Если бы у него был флот, он мог перебросить воинов в Пантикапей. Но корабли, высадив его армию в Херсонесе, отплыли в Синопу. Ждать их возвращения невозможно. Вести воинов сушей опасно. Стратег решил сесть на камару Грилла, чтобы как можно скорее увидеть Перисада. Воины оставались в Евпатории, чтобы помочь в строительстве стен и гавани,