Бетти-Энн - Невил Крис. Страница 3

— Но я сдавала зачёт только по краткому курсу элементарных тестов, — прибавила мисс Кольер.

И директор, который был вовсе не знаком с тестами, не без неловкости заметил, что и это немало и не может же он требовать, чтобы учителя знали все на свете.

Бетти-Энн ещё и месяца не проучилась во втором классе, как вдруг один из её рисунков карандашом (“такой хороший, словно это работа восьмиклассницы”) вывесили в главном холле. Но о другом её рисунке (на нём был изображён наполовину рухнувший дом — забор перекосился, труба и мебель плавают вдоль стен) учительница, сказала:

— Как-то это не очень похоже на правду.

И Бетти-Энн решила впредь быть осторожнее — она совсем не хотела, чтобы её понимали неправильно.

Всю вторую половину года и следующий, третий школьный год Бетти-Энн все сильней ощущала, что отдаляется от своих товарищей, а в какой-то мере и от учителей, и даже (правда, ещё меньше) от своих родителей. Сидя в классе, она стала опасаться, что в любую минуту какое-нибудь её не к месту сказанное слово вызовет взрыв смеха, а дома чувствовала, что её подчас не могут понять ни Джейн, ни Дейв, и, как они ни старались, они многое понимали совсем не так, как она, и, если она пыталась им объяснить, они переставали понимать её самое. И мало-помалу она замыкалась в себе, и молчала, когда другие смеялись, и говорила нерешительно, с запинкой, когда другие рассуждали уверенно и смело. (“Девочка застенчива и уязвима”.)

Начался четвёртый школьный год, и однажды Бетти-Энн увидела, как одна из старших девочек, ученица седьмого или восьмого класса, соскочила с качелей, где никого больше не было, и, яростно топая, так что из-под теннисных туфель взметнулся белый песок, кинулась через двор в пустой класс, а по лицу её текли неслышные слезы. “Почему она так?” — подумала Бетти-Энн. Непонятно: ведь рядом не было ни души, никто не мог её обидеть. Это был для Бетти-Энн миг прозрения, она поняла не разумом, а скорее чувством, что каждый человек сам по себе, и заплаканное лицо это сказало ей, что в иные минуты каждый в той или иной мере остаётся непонятым; и она, быть может, не более одинока, чем та большая девочка, и непонята не больше всех других.

Перед тем как перейти в пятый класс, она ещё раз получила такой же урок. Это случилось не в школе, а во время поездки в зоосад, который находился от них за восемнадцать миль, в Джаплине; они отправились туда под надзором миссис Фойе, учительницы восьмого класса, и Бетти-Энн заметила, что, когда они приехали на место, та отошла в сторонку, чтобы наспех выкурить запретную сигарету. Ехали прямо из школы в заказном автобусе; все, кроме Элмера, прихватили пакеты с завтраком (у Элмера завтрак лежал в специальном чемоданчике, точно у взрослого). В парке — его чаще называли не зоосадом, а именно зоопарком — было много неведомых, необычайных, просто замечательных зверей. И когда охваченный жадным любопытством класс остановился перед кенгуру, Уилли — один из самых маленьких, хуже других одетый мальчик — сказал:

— Глядите! У Бетти-Энн кенгуриная рука!

Бетти-Энн озадаченно посмотрела на кенгуру, нахмурилась было и сказала:

— Нет, у кенгуру обе лапы здоровые, ни одна не изуродована.

Сказала — и поняла, что сравнение опиралось вовсе не на физическое сходство. В голосе Уилли слышалась обида — и ещё злость. А ведь она как будто никогда его не задевала. Да и разговаривала-то всего, наверно, раз или два — он сидел в другом конце класса, а на переменах обычно играл в одиночку. Нет, эта выходка ничем не вызвана, Бетти-Энн ни в чём перед ним не провинилась.

После четвёртого класса её хотели перевести прямо в шестой. Но Дейв запротестовал:

— Она и так слишком рано пошла в школу.

И когда первая горделивая радость Джейн прошла, она с ним согласилась:

— Мы поставим её в трудное положение, если в средней школе она окажется почти на два года моложе других.

— И в колледже, — с гордостью прибавил Дейв.

Родители согласно покивали головами, и Дейв посадил Бетти-Энн к себе на колени и сказал:

— Она у нас умница, такого мудрого воробушка на мякине не проведёшь.

— Смотри, Дейв, как бы она не зазналась, — остерегла его Джейн.

— Ну, что ты. Просто она будет уверенней в себе.

Весь пятый класс Бетти-Энн присматривалась к своим товарищам, старалась преодолеть порой отделявшую её от них преграду, как можно лучше понять их отношение ко всему на свете и перенять его. Сперва ей приходилось делать над собой усилие, потом всё стало получаться само собой, и к концу учебного года она думала почти так же, как её одноклассники.

Настала весна, потом лето. И однажды в жаркий день, после полудня, она подошла к воробьям, что сидели на лужайке перед домом, осторожно взяла одного в руку и поднесла к лицу и тихонько чирикнула, разговаривая с ним. Из дому вышел Дейв, стеклянная дверь громко захлопнулась за ним, и воробьи в страхе разлетелись.

— Как ты ухитрилась подобраться к ним так близко, Бетти-Энн? — спросил Дейв.

Она засмеялась:

— Да уж подобралась.

А потом и сама задала себе тот же вопрос, но никакого другого ответа так и не нашла.

— Наверно, у меня в голове были правильные мысли, — прибавила она.

Но Дейв сердито фыркнул:

— Проклятые воробьи, скоро от них шагу негде будет ступить.

Бетти-Энн обернулась, посмотрела, как воробьи снялись с деревьев и отлетели на всякий случай подальше, туда, где над дорогой клубилась пыль. Она глядела им вслед, и ей почудилось, что и она может присоединиться к ним и вольно летать в поднебесье… вот только знать бы, как это сделать… На миг её охватила страстная, неодолимая жажда вырваться из этого узкого, тесного мирка, воспарить к широким и вольным просторам, где, как поётся в песне, рождаются южные ветры, быть, как птицы… и так же внезапно чувство это прошло, и вновь стало хорошо на душе. Сонный послеполуденный покой окружал её, и она с улыбкой подумала, как необременительны её обязанности, как нестроги рамки жизни — вымыть посуду, пойти в воскресную школу и послушать длинную, нагоняющую сон проповедь, от чего, по словам Джейн, “вреда не будет”. Нет, здесь, в этот послеполуденный жаркий час, она свободна, она ощущает вокруг будоражащий ритм городской жизни и счастлива, и просто нельзя понять, что за жажда мучила её минуту назад.

А потом наконец начались дожди, и пошло лить как из ведра, двор сразу превратился в грязное месиво, из дому страшно было нос высунуть. Среди разношёрстных книг Дейва Бетти-Энн наткнулась на “Давида Копперфилда”. На полке всего-то было десятка два книг — одни остались со времён, когда Дейв учился в колледже, другие приобретены были за те просвещённые полгода, когда он состоял членом Клуба книги; Бетти-Энн привлекло название; Копперфилд — медное поле; ей виделось бесконечное поле медных стеблей, сверкающих на солнце ряд за рядом, ряд за рядом, точно высокая кукуруза. Она прочла книгу от корки до корки, на это ушло несколько дней, и всё это время, оттеняя сонный покой дома, так славно барабанил по крыше дождь, и капал с карнизов, и скатывался по оконным стёклам. Она не все поняла в этой книге, но смеялась вместе с мистером Микоубером и плакала, когда умерла Дора. Перевернув последнюю страницу, она, сама не зная почему, почувствовала себя счастливой и гордой. Странная это была книга, не похожая на правду, но непохожая совсем на иной лад, чем “Алиса в стране чудес”. “Алису” Бетти-Энн читала дважды, и оба раза ей казалось, что от неё ускользает что-то необычайно важное.

Дождь лил и лил, и время словно остановилось, но вот наконец снова настали ясные дни и начался учебный год; и потом пришла зима, а вслед за ней весна — как всегда неспокойная, будоражащая душу…Другая весна, накануне восьмого года в школе, была непохожа на все прежние весны. Взрослые притихли, чего-то выжидая; казалось, в них накипает долгожданная радость. И в начале мая радость хлынула через край: в Европе окончилась война. Все шумно ликовали и кричали “ура” и веселились. Но за шумным весельем Бетти-Энн чувствовала тайную, глубоко запрятанную печаль, а быть может, и смутное сознание вины — оттого, наверно, что слишком глубоко в людские сердца вошла война и жгла их, как нечистая совесть. В канун нового учебного года война на Дальнем Востоке тоже кончилась, и то, как это произошло, потрясло всех. Но мир принёс огромное облегчение, и, даже не понимая по-настоящему, что такое война, Бетти-Энн, услыхав о мире, заплакала от радости.