Непрошеная повесть - Нидзё. Страница 59
Палаты князя находились в одной ограде с усадьбой верховного правителя Ходзё и назывались, если не ошибаюсь, Угловым павильоном. В отличие от дворца сёгуна, имевшего самый обыкновенный вид, здесь повсюду сверкало золото, серебро, драгоценные камни, блестели гладко отполированные зеркала, украшенные изображениями фениксов; парчовые занавеси и ширмы, расшитые узорами одежды слепили взор. Вышла супруга князя, госпожа Оката, в двойном одеянии из светло-зеленого китайского шелка, сплошь расшитого светлой и темной лиловой нитью; узор изображал кленовые листья. Сзади тянулся шлейф. Высокая, крупного телосложения, выражение лица и осанка горделивые… «Ничего не скажешь, величественная женщина!» — взглянув на нее, подумала я, как вдруг из глубины покоев чуть ли не бегом появился сам князь в простом белом кафтане с короткими рукавами и с самым небрежным видом уселся рядом с супругой. Все впечатление было испорчено…
Принесли косодэ, присланные из столицы. Это были пять пурпурных одеяний, от светлого до темного, густого оттенка, с разнообразным рисунком на рукавах, но сшитые неправильно, как попало, — сразу за верхним светлым косодэ шло самое темное. «Почему их так сшили?» — спросила я, и госпожа сказала, что в швейной палате все сейчас очень заняты, и потому косодэ сшили дома ее служанки, не зная, в каком порядке нужно располагать цвета. Я посмеялась в душе и показала, в какой последовательности полагается носить косодэ — цвет ткани должен меняться постепенно — от светлой верхней к самой темной, которую носят в самом низу. В это время прибыл посланец от верховного правителя Ходзё. Я слышала из-за ширмы, как он говорил князю, что правитель распорядился, чтобы столичная гостья поглядела, все ли в порядке в покоях, приготовленных для нового сёгуна; за внешний вид помещения отвечает, мол, самурай Хики… «Вот не было печали!» — подумала я, но коль скоро так получилось, пошла заодно туда посмотреть.
Покои были убраны вполне пристойно, как положено в официальной резиденции знатной особы; я показала только, куда нужно поставить полки и где лучше держать одежду, после чего ушла.
Наконец наступил день прибытия сёгуна. Вдоль дороги, ведущей к храму Хатимана, собралась несметная толпа. Вскоре показались передовые всадники, встречавшие поезд сёгуна у заставы. Они торжественно проехали мимо отрядами по двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят человек. За ними появилась процессия самого сёгуна. Сперва пробежали младшие чины в нарядных кафтанах, похожие на Дворцовых чиновников низшего ранга, за ними небольшими группами следовали князья-даймё в разноцветных одеждах. Шествие растянулось на добрых несколько те, и, наконец, в паланкине с поднятыми занавесями проследовал сам сёгун в расшитом узорами одеянии. За ним ехал верхом Синдзаэмон Иицума в темно-синем охотничьем кафтане. Процессия была очень торжественной. Во дворце сёгуна приветствовали все знатные люди края во главе с верховным правителем Ходзё и князем Асикагой. Затем начались разные церемонии: смотр коней — их показывали сёгуну, проводя под уздцы, — и разные другие увеселения. Все было очень красиво. На третий день мы узнали, что сёгун отбыл в горы, в загородную усадьбу правителя Ходзё. Прекрасные эти празднества напомнили мне прежнюю дворцовую жизнь, и на душе стало грустно.
Постепенно приблизился конец года; я досадовала, что до сих пор мне так и не удалось побывать в храме Сияния Добра, Дзэнкодзи, но в это время госпожа Комати…
…проводила в унынии. Меж тем оказалось, что самурай Синдзаэмон Иинума слагает стихи, увлекается поэзией. Он часто приглашал меня, присылая за мной самурая Дзиродзаэмона Вакабаяси, любезно звал в гости, чтобы вместе заниматься сложением рэнга [119] , стихов-цепочек. Я часто бывала у него; он оказался сверх ожидания утонченным, образованным человеком. Мы развлекались, слагая короткие танка и длинные стихотворения-цепочки. Меж тем уже наступила двенадцатая луна, и тут некая монахиня, вдова самурая Кавагоэ, проживавшая в селении Кавагути, предложила мне отправиться с ней вместе после Нового года в храм Сияния Добра, Дзэнкодзи, в краю Мусаси. Я обрадовалась удобному случаю побывать в тех местах и поехала в Кавагути, но в пути меня застиг такой снегопад, что я с трудом различала дорогу, путь из Камакуры в Кавагути отнял у меня целых два дня.
Место было совсем глухое, на берегу реки, — называлась она, если не ошибаюсь, Ирума. На другом берегу находился постоялый двор Ивабути, где жили девы веселья. В этом краю Мусаси совсем нет гор, куда ни глянь, далеко окрест протянулась равнина, покрытая зарослями увядшего, побитого инеем камыша. И как только живут здесь, среди этих камышей, люди! Все дальше уходила я от столицы… Так, в тоске и унынии, проводила я уходящий год.
С грустью вспоминала я прошедшую жизнь… Двух лет я лишилась матери, не помню даже ее лица, а когда мне исполнилось четыре года, меня взял к себе государь и мое имя внесли в список придворных женщин. С тех самых пор я удостоилась его милостей, обучалась разным искусствам, долгие годы пользовалась особой благосклонностью государя… Что ж удивительного, если в глубине души я лелеяла мечту вновь прославить наше семейство Кога? Но случилось иначе — в поисках просветления я вступила на путь Будды, ушла от мира…
гласят слова сутры.
«Да, мир, от которого я бежала, полон скорби!» — думала я и все-таки тосковала по дворцу, с которым сроднилась за долгие годы, не могла забыть любовь государя… Так в одиночестве проливала я слезы.
Душа была полна горя, а тут еще снег все падал и падал с потемневшего неба, заметая все пути и дороги; куда ни глянь, кругом был лишь снег да снег… «Как живется вам здесь, среди снегов?» — прислала спросить хозяйка-монахиня. Я ответила: