Песнь Огня - Николсон Уильям. Страница 4
За холмами начиналась пустошь – растрескавшаяся каменистая земля. Еще дальше темнела полоска леса, которая тянулась из конца в конец вдоль всего горизонта. В лесу, если приглядеться, можно было рассмотреть серебристый блеск реки. А еще дальше высились горы. Их вершины, словно частокол гигантских зубов, пронзали облака и вгрызались в белесое небо.
Бомен окликнул сестру:
– Ты и вправду видишь горы?
– Да! Далеко-далеко!
Снизу на Пинто смотрели собравшиеся люди.
– Осторожней! – Отец заметил, что верхушка дерева раскачивается под весом девочки.
Пинто, желая покрасоваться, соскользнула на землю быстрее, чем следовало бы, и оцарапала руку. Впрочем, девчушка и виду не подала, что ей больно. Все столпились вокруг, с нетерпением ожидая рассказа.
– Там есть река, – начала Пинто. – И лес. Только до них еще пустошь, очень большая и в трещинах.
– В трещинах? В каких трещинах?
– Какие бывают на корке засохшей грязи. Только гораздо больше.
– Ты видела людей? Или дома? Там должен кто-то жить.
– Нет, не видела.
– Как далеко до гор? – спросил учитель Пиллиш.
– Много-много миль. Много-много дней.
– Много дней!
– А сколько идти после гор?
Вопрос задали Аире Хаз. Именно пророчица вела свой народ к родной земле, вот только не могла сказать, какая она, эта земля. «Когда увижу – узнаю», – говорила она в ответ на все вопросы. Родина привиделась ей во сне, за крутыми горами. Мягко падал снег, солнце склонялось к закату. Багряное небо, белые снежинки, а в просвете между скалами – земля, где две реки впадают в далекое море…
– Я узнаю ее, когда увижу, – повторила Аира. – Сначала нужно туда добраться.
– Родина близко, – заговорили остальные. – Перейти через горы, и все!
Несмотря на то, что до гор, по словам Пинто, было очень далеко, все приободрились: показался конец пути. Теперь главное – дожить до него.
Пока Анно Хаз расспрашивал Пинто, Кестрель подошла к Бомену.
– Всего лишь горы, – тихо-тихо прошептала она. – Мы не знаем, родина ли за ними или что-то другое. А вдруг там пустыня, болото, еще горы и только потом – море?
– Возможно.
– Так что нечему радоваться.
– Нечему, – ответил Бомен. – И все же людям нужна надежда.
– Мне – нет. Мне нужна не надежда, а действительность. Я не поверю, что родина близко, пока не увижу ее.
– Ты не хочешь туда, ведь правда, Кестрель?
– Нет, хочу! – Сестра Бомена разозлилась. – Что, лучше бродить усталой и голодной? Зачем мне это?
– Не знаю. Просто чувствую, что ты боишься родины.
– Ах, он чувствует! Вечно ты что-то чувствуешь! С чего мне бояться? Разве нас всех не ожидает там долгая и счастливая жизнь?
Кестрель так разошлась, что не стала дожидаться ответа и направилась к дальнему краю рощицы, где Мампо и Таннер Амос рубили дрова. Какое-то время она злилась: почему Бомен решил, будто знает ее лучше, чем она сама? Потом остыла – пожалуй, брат прав. Она боится возвращения на родину, и не только из-за матери. В этом страхе есть что-то еще.
Кестрель попыталась разобраться, что ее так тревожит. Путь, который лежит впереди, виделся ясно, а вот в конце – пустота. Как книга с вырванными последними страницами. Пустота… Вот чего она боится. Только не вечно же бродить по миру!
«Что же мне нужно? – думала Кестрель, стараясь унять дрожь. – Что со мной не так?»
Таннер Амос на пару с Мампо загрузили повозку дровами. Варево госпожи Холиш начало застывать. Женщина окунула половник в клейкую пену, зачерпнула янтарной массы и помахала половником туда-сюда, чтобы остудить. Потом осторожно попробовала.
– Готово, – объявила госпожа Холиш. – Несите тарелки.
Досталось всем, кто собрался у костра. Кому понравилось, кому – не очень. Странная кисло-сладкая тянучка застревала в зубах; правда, ее съедобность ни у кого не вызывала сомнений.
Под руководством госпожи Холиш варево разлили по оловянным тарелкам и дали остыть. На холоде смола затвердела быстро, и, когда по тарелкам постучали ложками, янтарные куски легко отстали от дна. Их сложили в бочонки вперемежку с расплющенной скорлупой, чтобы не слипались. Вышло четыре бочонка и вдоволь крошек на всех желающих.
Анно в душе порадовался: молодчина госпожа Холиш! Еда подходила к концу, а теперь, прикинул он, бочонка смолы хватит на день. Значит, еще четыре дня на поиски чего-нибудь съедобного. Вот с питьем сложнее. Анно проверил, сколько воды осталось в большой бочке, и снова произвел несложные расчеты. Люди не могут без воды. Животные тоже. Конечно, какой-нибудь ручей, несомненно, найдется. И все-таки на всякий случай лучше поберечь то, что есть.
– Пока не найдем воду, – приказал он, – всем по две чашки в день. И не мыться.
– Не мыться! – всплеснула руками Ланки. – А как же моя рыбка? Не ходить же ей грязной!
– Это ненадолго, – прервала ее Сирей. – Вода скоро найдется.
Анно, как всегда, обошел всех своих спутников: тихо поговорил с Креотом о коровах, с Редоком Земом – о лошадях. Он не сказал ничего нового и не дал очередных заданий. Главное, что Хаз проявил обо всех заботу. Вот таким Анно и был вожаком – он не кричал, не командовал, а просто объединял остальных.
Хаз дал сигнал трогаться в путь. Потушили костер, затоптали угольки и собрали несгоревшие сучья. Кто-то нагнулся затянуть шнурки на обуви. Бомен, как главный дозорный, пошел впереди, высматривая признаки возможной опасности. Поэтому он первым и заметил труп.
Подобная картина встречалась им не впервые. В смутное время разбойники, нападавшие на одиноких путников, не хоронили мертвых и не спасали раненых. Начатое ножом и дубиной довершали ночные заморозки. Единственное, что могли сделать мантхи, – остановиться и присыпать останки несчастного камнями.
Труп старика лежал лицом вниз, подняв руки к лицу, словно защищаясь. Бомен встал на колени и осторожно перевернул застывшее тело: нет, уже не спасти. Правда, это и так было ясно. Руки плотно прижались к мертвому лицу, так, что и не разглядеть черты. Бомен осторожно прощупал мыслью безжизненный череп. На мгновение ему показалось, будто внутри что-то движется. В следующий миг все замерло. И юноша развел руки старика в стороны.
Бомен увидел широко раскрытые незрячие глаза, седую щетину на щеках, пересохшие губы, словно раздвинутые в крике. Но страшнее всего оказалось само лицо, ото лба до подбородка изорванное в жуткие клочья, со сгустками запекшейся крови, чернеющими на мертвенно-бледной коже.
Мампо подошел к другу и остановился, молча глядя на мертвеца.
– Кто мог такое сотворить? – сказал Бомен.
– Он сам. Погляди на его ногти.
Мампо заметил то, на что Бомен не обратил внимания: ногти старика покрывала высохшая кровь. Подчиняясь неведомому страшному зову, перед смертью покойник изодрал себе лицо.
Приблизились остальные. Креот воскликнул:
– Бедолага!
– Давайте его прикроем, – сказал Бомен. – Нечего другим смотреть.
Он стал засыпать труп горстями каменистой земли. Мампо и Креот тут же присоединились. В первую очередь Бомен засыпал изуродованное лицо. Когда земля попала в открытый рот мертвеца, юноша снова ощутил какое-то движение: дрогнул воздух, шевельнулась дорожная пыль, послышалось слабое жужжание. Будто пролетело мелкое насекомое.
Тут подкатила повозка, а с ней – отец.
– Бедняга, – произнес Анно Хаз, становясь на колени. Когда над телом вырос холмик – хлипкая защита от ветра и дождя, – мантхи столпились кругом. Анно приподнялся с земли, чтобы, согласно обычаю, произнести древнюю похоронную речь.
– Мы, оставшиеся, провожаем тебя в последний путь.
Несколько мгновений все стояли молча, неподвижно. Потом тихий и ясный голос Анно зазвучал снова.
– Двери темницы лет твоих наконец распахнулись. Иди на волю, в прекрасную землю. Прости нас, страдающих в этом сумрачном мире. Направь нас и жди нас, как мы ждем тебя. Мы встретимся снова.
Он склонил голову, и все повторили: