Мертвая зыбь - Никулин Лев Вениаминович. Страница 31

— Письма запечатаны. Адресованы графу Гендрикову и князю Оболенскому.

Якушев положил на стол запечатанные письма.

Хольмсен позвонил и, отдав адъютанту письма, приказал «деликатно вскрыть».

— Не извольте беспокоиться… Ювелирная работа.

Пока где-то вблизи проделывалась «ювелирная работа», Хольмсен распространялся о том, как высоко главнокомандующий Врангель ценит работу «Треста» и самого Якушева. Тем временем принесли вскрытые письма, и Хольмсен занялся ими. Не без удивления Якушев услышал, что Марков о нем, Якушеве, самого лучшего мнения, что именно Марков первым узнал о существовании разветвлённой монархической организации в России…

— А вот это интересно! — воскликнул Хольмсен. И Якушев, едва сдерживая улыбку, услышал брань по адресу Хольмсена, Миллера, Климовича и самого Врангеля, который «спит и видит себя во главе Российской державы».

— Ах старая каналья! Недаром мы следим за его перепиской, — он достал из железного ящика синюю папку. — Вот извольте видеть его секретный код: Николай Николаевич — «Донской», Кирилл — «Юнкер», Маклаков — «Стервецов»… В бирюльки играет, интриган! Но о вас отзывается хорошо: «За корректность и лояльность Фёдорова (Фёдоров — это вы) ручаюсь. Этот человек нам известен и проверен…» Но добавляет: «Надо помешать поездке Фёдорова к Онегину». Это он Врангеля так окрестил, ещё очень благородно. Дальше пишет о скупости наших богачей. В этом прав, скуповаты, подлецы.

И Хольмсен отдал письма для дальнейшей «ювелирной работы», на этот раз по запечатыванию.

Следующее свидание произошло на улице Казимира Перье у генерала Миллера, где встретил Якушева все тот же Хольмсен.

— К моему глубокому сожалению, — сказал он, — Миллер откомандирован в распоряжение главнокомандующего и отбыл в Сербию.

— Весьма огорчён…

— Но это не главное, главное — центр нашей работы переносится из Белграда в Париж. Оно к лучшему. Белград все-таки в стороне. Я вас порадую. Вами заинтересован его высочество Николай Николаевич, и я получил приказание сопровождать нас к его высочеству.

Якушев с трудом сохранял спокойствие. Все, что было задумано в Москве, осуществлялось в точности.

27 августа Якушев был принят Николаем Николаевичем.

В отчёте об этом свидании сказано:

«Аудиенция мне была дана на вилле графа Тышкевича, где обитает Николай Николаевич. Сопровождал меня Хольмсен.

С того времени как я видел «Верховного» в 1917 году на Кавказе, в Тифлисе, он мало изменился. Та же бесконечно длинная фигура, — впрочем, он вставил зубы, помолодел. Был одет в штатское платье. Начал разговор игриво:

— Вы приехали удостовериться, не нахожусь ли я в параличе?.. Итак, что я делал с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот двадцать третий год. Это вас интересует? После Февральской революции я желал защитить родину, но получил письмо от князя Львова… Он писал, что никто из царской фамилии не должен состоять на службе, гражданской или военной. После этого я сложил с себя звание главнокомандующего на турецком фронте и отправился в Крым, а оттуда на юг Франции.

Выслушав это, я сказал:

— Мы, то есть Монархическая организация центральной России, готовы идти за вашим именем и отдаём себя в ваше распоряжение.

Он ответил быстро, как ученик, вызубривший урок:

— Чтобы возглавить движение, нужно иметь мнение всей России, а не только эмигрантов. Тогда я могу посвятить свои силы восстановлению законности и порядка.

(На самом же деле мне стало известно, что его супруга Стана-Анастасия, черногорка, «Чёрная опасность», как её называли, писала гофмейстерине Голицыной, чтобы та готовила чемоданы.)

Дальше Николай Николаевич выразился в том духе, что он не предрекает будущего строя, но уверен, что строй будет монархическим.

Тут я решил, что называется, резать правду-матку:

— Ваше высочество, раболепства и низкопоклонства вы от меня не ждите. Буду говорить резко и грубо всю правду. Вы являетесь для нас колоссальным козырем, но этот козырь — последний, его надо беречь, заменить его нечем, и потому нельзя рисковать. Есть опасность преждевременного выступления со стороны эмигрантов…

Говорю и вижу: Хольмсен сидит словно на иголках — как это я осмеливаюсь так разговаривать с великим князем? Однако тот заволновался:

— Никто меня не уговорит выступить преждевременно. Я буду ждать зова всей России, ваше обращение оттуда — первое. Если вся Россия, тогда, конечно…

«Ну, — думаю, — не скоро ты дождёшься „всей России“, — и решился „топить“ Маркова:

— Николай Евгеньевич требует от меня, чтобы я назначил срок выступления, настаивает на признании Дмитрия Павловича вашим заместителем.

«Длинный» обозлился:

— Опять этот старик, как дятел, долбит своё! Все равно не послушаюсь. Никого из родственников с собой не возьму. У нас на семейном совете решено, чтобы все члены семьи сидели смирно и вели себя прилично. Дмитрий Павлович? Бабник! Какой он царь! Сын Петра Николаевича — Роман Петрович? У него голос писклявый. Разве он годится в цари? А Кирилл Владимирович? Никто его не принимает всерьёз. Затея его окончательно провалилась. К тому же у него тик, с тех пор как тонул. Хорош царь — гримасничает и дёргается, как паяц.

Я доложил свой план, возражал против необдуманных восстаний и бунтов на окраинах, чтобы сберечь наши силы до решительного часа.

— Отлично. Но на армию Врангеля не надейтесь. У вас свои силы. У вас — фронт, у нас — тыл. Нужно сговориться с иностранными державами и с финансистами. Для этих переговоров хорош Коковцов.

Перехожу к главному.

— Управлять Россией должны те, кто прожил там тяжёлые годы. Мы сами не претендуем на посты, мы образуем партию, которой будет руководить монарх и Политический совет партии.

— Согласен. Такая партия нужна. Без решения совета вашей партии — ни шагу.

Заговорили о внешней политике. Принесли географические карты.

Все лимитрофы упразднить, кроме Польши, но в отношении её — только неясные обещания, чтобы потом можно было отказаться.

Снова разговор о Маркове и его лозунге «За веру, царя и отечество».

— Пока не подходит. Лучше «Законность и порядок». Точка. Нужны обращения ко мне с мест. Меня глубоко тронул верноподданнический адрес. Это нужно для переговоров с иностранными правительствами и финансистами для займов.

— Не найдёт ли ваше высочество возможным выпустить воззвание от вашего имени?

— Пожалуй. Выпустим своевременно. Но текст предварительно покажете мне.

Аудиенция продолжалась три часа».

Арапов с нетерпением ожидал возвращения Якушева. Выслушав рассказ о свидании, сказал:

— Старик одряхлел, инертен, окружён интриганами. В Кирилле мы тоже разочарованы. Нет царя, да и только!

И с горя напился в «Кавказском погребке» на Монмартре.

В Париже Якушев заключил соглашение между «Трестом» и ОРА, между внешними и внутренними торговыми группами, как эти две организации условно назывались. Вся переписка должна была идти через Хольмсена. Представителем «Треста» в Париже назначался молодой князь Ширинский-Шихматов, в Берлине, на Потсдамерштрассе, 27, обосновался другой представитель «Треста» — Арапов.

Якушев вернулся в Москву.

Подводя итоги своей поездки, он не обольщался, но все же считал, что основная задача выполнена: «Тресту» удалось проникнуть в Высший монархический совет, завязать сношения с Врангелем и, наконец, добиться аудиенции у Николая Николаевича.

Подробности поездки обсуждались с Артузовым, Пилляром и Старовым. О результатах её Артузов докладывал Дзержинскому. Он нашёл, что Якушев действовал умно и вполне оправдал доверие. Дзержинский ещё раз обратил внимание на необходимость помощи Якушеву в военных делах. «Тресту» нужен опытный специалист — начальник штаба.

— Это должна быть фигура авторитетная, чтобы ей доверяли монархисты, — сказал Артузов.

— Что вы думаете о товарище Потапове? — спросил Дзержинский.

— О Николае Михайловиче?

— Да. Он вполне подходит. Для белых это фигура импозантная — генерал-лейтенант, генштабист. Поговорите с ним. Словом — действуйте, решайте сами, как было с Бирком. Оправдывает он наше доверие?