Приключения Вернера Хольта - Нолль Дитер. Страница 69

— Не убирайте полотнище. Надо же немного думать о том, что вы делаете!

Кутшера с сомнением почесал в затылке, словно здесь и не было никакого майора, однако возражать больше не стал.

— Нельзя же безоговорочно выполнять все предписания, — выговаривал ему майор.

Итак, полотнище продолжало лежать — сверкающий белизной квадрат десять на десять метров — заметная с высоты десяти-двенадцати тысяч метров глазастая мишень на огневой позиции. Прошло несколько минут, и все думать о нем забыли.

На северо-западном крае неба, в зоне обстрела, появился первый эшелон бомбардировщиков, они летели на высоте пять тысяч метров, и команда Кутшеры «Огонь!» не вызвала у майора возражений. Батарея ответила залпом из четырех орудий, она стреляла так метко, что майор, следивший в бинокль, не удержался от восклицания: «Превосходно!» Звено за звеном проходили мимо в юго-восточном направлении. Батарея стреляла равномерно, без малейшей нервозности. Но тут группа из шестнадцати летающих крепостей «боинг-П», летевших за первой авиагруппой, изменила направление.

— Они взяли новый курс! — доложил Готтескнехт и тут же следом: — Прямое приближение! — Только тогда все вспомнили о полотнище, но было уже поздно.

Грохотали выстрелы. Прибористы сутулились у приборов управления и дальномеров, вычитывая с перекошенными от страха лицами данные для стрельбы, пока сами в свои оптические приборы не увидели, как неприятельские бомбардировщики сбрасывают смертоносный груз. И тогда все — от майора до младших курсантов — бросились в укрытие, и только Гот тескиехт, сгорбившись, нажимал и нажимал кнопку сигнального колокола, а Кутшера с непокрытой головой стоял посреди огневой позиции и орал во все горло: «Бандиты! Уберете вы когда-нибудь полотнище?» Стрельба прекратилась, и только два орудия беспорядочно и часто палили в небо.

Как вдруг, откуда ни возьмись, — Земцкий, малыш Земцкий! Он, должно быть, сидел в блиндаже, лицо его раскраснелось, и он совсем как в школе тыкал в воздух указательным пальцем: «Я… я… господин капитан, позвольте мне…» И юркой ласочкой побежал в поле и стал собирать холсты. Но тут хватающее за душу гудение моторов растворилось в пронзительном вое, вой постепенно нарастал и креп, переходя в оглушительный свист. Земля дрогнула, орудия закачались на своих лафетах, натягивая крепления, громовой удар на какую-то секунду расколол ясный день, грибовидное облако дыма и фонтаны земли взлетели в воздух, сгущаясь в сплошную пелену, погасившую солнце. Над орудийными окопами и командирским пунктом с визгом пронеслись осколки. А затем наступила тишина. И в тишине один за другим прокатились два выстрела, остальные пушки присоединились, снова заработал радиолокатор, и яростная, беспорядочная канонада еще долго провожала улетающие бомбардировщики.

Ни одно орудие не пострадало. Командирский пункт был изрядно помят, но и там ничего непоправимого не случилось. И только Земцкий, Фриц Земцкий лежал на земле мертвый.

Вечером Хольт обошел позиции, изрытые кратерами бомб. В бараках были разбиты все окна, повреждены крыши, повсюду возводили леса, пилили, стучали молотками. Рота солдат-зенитчиков, присланная из подгруппы, меняла телефонные провода.

Хольт стоял в бараке орудийного мастера. Среди инструментов и запасных частей лежал на полу Земцкий, старший курсант Фриц Земцкий, прикрытый одеялом. У Хольта жгло глаза. Ужасы бомбового ковра еще держали его в своей власти. Долго смотрел он на серый комочек. Со смешанным чувством страха и любопытства откинул одеяло. Вот он, Фриц Земцкий! Лицо ничуть не изменилось, оно такое же мальчишески задорное, как всегда. Но половина грудной клетки вырвана… Сердце больше не бьется… Когда оно еще билось, до чего же этот Земцкий, теперь такой неподвижный, забавно разыгрывал старика Грубера! «Позвольте мне! Позвольте! Хольта нельзя наказывать, он заговаривается, у него скарлатина мозга!» Вместе с Хольтом он скрывался в пещере и как-то воткнул себе за ремешок шляпы свиной хвостик. Его голубые глаза светились невинным лукавством и задором — задорным и невинным он прожил свой недолгий век. А теперь он мертв…

Скрипнула дверь. Это Гомулка искал Хольта. Он шагнул через порог, и лицо его искривилось, словно в гримасе отвращения. Выбитый зуб изменил его до неузнаваемости, и теперь даже самое легкое движение его губ напоминало гримасу. Хольт наклонился и прикрыл мертвеца одеялом.

— Первого июня ему исполнилось бы семнадцать, — сказал Гомулка.

— Да, — сказал Хольт, — исполнилось бы…

В орудийном окопе Хольт присел на станину. Гомулка остановился у входа в блиндаж. Оба закурили.

— Возможно, следующим буду я, — сказал Гомулка.

— Или я, — сказал Хольт.

Гомулка из-за выбитого зуба заметно шепелявил.

— Я просто понять не могу, как это они еще до нас не добрались, — продолжал он. — Мой двоюродный брат служит в Дармштадте. Там к началу года стояло четырнадцать тяжелых батарей — десять из состава ПВО и четыре войсковых. В окрестностях города у них танковый завод, американцы давно за ним охотились, но четырнадцать батарей так метко вели огонь по данным радиолокатора, что бомбардировщики все время били мимо цели. Тогда американцы начали бомбить батареи и бомбили две недели кряду. Они сбросили на каждую огневую позицию сотни бомб. Они разнесли вдребезги все радиолокаторы, и от четырнадцати батарей осталось только двадцать орудий. Треть курсантов выкосило, половину тяжело ранило. Завод они, конечно, тоже раздолбали. Им все нипочем. В Касселе им мешал полутораметровый прожектор, с помощью которого батареи вели ночную стрельбу без приборов, и, чтобы уничтожить этот единственный прожектор, они не пожалели трехсот центнеров фугасных бомб. Увидишь, придет и наш черед.

— От нас только мокрое место останется, — сказал Хольт.

— От всей Германии только мокрое место останется, — сказал Гомулка. Они долго молчали. И опять заговорил Гомулка:

— Русских пока не удалось остановить. Мы сдали Одессу. Если так будет продолжаться…

— Что-то должно произойти, и в самое ближайшее время, — сказал Хольт.