Приключения Вернера Хольта - Нолль Дитер. Страница 70

— Да, но что же?

— Не знаю, — ответил Хольт.

С командирского пункта кто-то закричал: «Проверка линии!» Гомулка надел наушники командира орудия. Больше они к этой теме не возвращались.

Зато в бараке чуть не весь вечер спорили, виновен майор в смерти Земцкого или не виновен.

— Учение о фюрере не допускает разлагающей критики, — кипятился Цише. — Где же ваша беззаветная преданность! Такие замечания по адресу командира подрывают нашу обороноспособность!

На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.

— Хватит разговоров! — рявкнул он. — Это война! На войне каждого может стукнуть! — И он разложил на столе свои карты.

На следующий день, после тяжелой ночной стрельбы, батарею ждал сюрприз. Кутшера явился на утреннюю поверку одетый по всей форме.

— Хайль Гитлер, батарея! — гаркнул он. — Майор остался вами доволен. А также и господин генерал. А тут, кстати, дивизия, изучив представленные данные, установила, что из тридцати четырех сбитых в нашей зоне самолетов за время от сентября, четыре падают на нашу долю. Тише! Сохранять спокойствие! Эти четыре сбитых самолета нам официально присуждены. Если у вас есть белая краска, можете нарисовать на пушечных стволах четыре кольца.

Волнение в рядах не утихало. Кутшера с минуту наблюдал этот беспорядок, а потом рявкнул:

— Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне — обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв!

Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.

— Еще две сбитые машины, — и нам выдадут значки зенитчиков.

Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.

— Зепп! Четыре сбитых самолета — это просто нечистая совесть майора.

— Замечаешь? — сказал Гомулка. — Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!

На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит!

Дверь распахнулась и на пороге показался Готтескнехт.

— И вам не стыдно, опять вы прогуливаете! — заворчал он. — Ступайте вызовите мне Гомулку. — Хольт пошел. — Пойдемте со мной оба! Вы ближе всех знали Земцкого, поможете мне составить письмо его матери. — В канцелярии он сказал Хольту: — Тут, кстати, одна дама звонила, спрашивала о вас. В городе стало известно, что нам крепко всыпали. Я сказал ей, что вы живы и здоровы — и Цише тоже.

Она тревожится обо мне, обрадовался Хольт. И тут же испугался. Что значит — и Цише тоже?.. Неужели Готтескнехт догадывается? Хольт искоса поглядел на вахмистра, но тот усердно скрипел пером и, казалось, ни о чем постороннем не думал; зато Гомулка как-то странно посмотрел на него.

— Он был единственный сын, — сказал Гомулка. На столе лежал Железный крест на красной орденской ленте. Земцкому он уже не нужен, подумал Хольт. Мне бы Железный крест… У курсанта он привлекал бы внимание.

— «…при выполнении воинского долга…» — читал вслух Готтескнехт.

Разве это был его долг, подумал Хольт, выбежать в поле под бомбы? Что же с ним случилось? Захотел отличиться?

— Что вы так на меня смотрите? — спросил Готтескнехт. — Вы, может быть, ждали, что я опишу его родным всю историю с полотнищем?

— Все равно они узнают! — сказал Хольт.

— Хватит нюни распускать! — прикрикнул на него вахмистр. — То, что вы нытик и маловер, Хольт, у вас прямо на лице написано! В этой войне погибли миллионы — солдаты, женщины, дети, — и вам это хорошо известно! Еще вчера это вас не беспокоило!

— Но, господин вахмистр, — сказал Гомулка, — отсюда не следует, что…

— Молчать! — заорал на него вахмистр. — Уж не думаете ли вы, что я, сидя здесь, в канцелярии, стану пререкаться с вами обо всякой чепухе, насчет которой вам уже вчера вправляли мозги?

Хольт с удивлением посмотрел на Готтескнехта. Что это за новая загадка? Но Готтескнехт низко наклонился над столом. Он сказал шепотом:

— Цише ведет дневник. Он записывает каждое ваше слово, сказанное в его присутствии. «Откуда это у Г точка цифровые данные о потерянных врагом бомбардировщиках… вопросительный знак!» Ага, краснеете, Гомулка! Листовка маршала Гарриса «Обращение к немецкому народу», не так ли? Отныне прекратить эти разговоры! Не доставляйте мне новых неприятностей, мне и без того трудно все время выгораживать вас перед шефом. Вы меня поняли? '

Оба промолчали.

Стало быть, Цише все записывает, в испуге думал Хояьт. Он лихорадочно припоминал, не случилось ли ему сказать что-нибудь крамольное…

Гомулка произнес чуть слышно:

— Я вас понял, господин вахмистр!

В канцелярию вошла связистка. Готтескнехт заметил как ни в чем не бывало:

— А теперь довольно! Возвращайтесь на урок.

Они откозыряли и вышли из канцелярии. Хольт не знал, что думать. «В этой войне погибли миллионы… еще вчера это вас не беспокоило…» Что это, упрек?

— Зепп, ты понял, о чем говорил Готтескнехт? Какое-то обращение к немецкому народу!

— Я сам не знаю, что думать, — сказал Гомулка.

— Раньше я так или иначе во всем разбирался, — продолжал Хольт. — Но с тех пор, как я здесь, мне кажется, что почва уходит у меня из-под ног — медленно, но верно.

— А раньше разбирался? — спросил Гомулка. — В самом деле разбирался?

— Знаешь старое изречение: в каждом из нас сидит тайный изменник, — ответил Хольт. — Никаких виляний! Солдату не положено вилять!

Однако эта мысль не принесла ему спокойствия. Так, значит, смиряйся, покорись судьбе, поступай как заповедано, верь всему, что скажут! Неужто мы безвольные орудия, пешки в большой игре? Брось! Все эти размышления и сомнения ни к чему не приведут; внушал он себе. Надо быть твердым! Верить! Фанатически отдаться общему делу! Не терять равновесия из-за какой-то несчастной бомбы!