Коронка в пиках до валета - Сиповский Василий Васильевич. Страница 13

Портсмут

«Диана» легко и плавно входит в широкую гавань, проходит мимо строя могучих британских кораблей: фрегатов, корветов. Пушечные салюты. Салюты флагами.

— Пошел все наверх! На якорь становиться! — раздается команда. Пронзительный свист боцманских дудок, и тяжелый якорь бухается в воду, подымая на сажень ленивый всплеск воды.

Как по мановению волшебного жезла на «Диане» вдруг падают все паруса. Чисто стали! Лихо! У начальства отлегло от сердца. Команда — и та радостно ухмыляется.

— Лихо! Молодцы! — радостно твердит направо и налево старший офицер, — не подгадили! Спасибо!

Через некоторое время фрегат пустеет: кто может, съезжает на берег. Командир первый отваливает в щегольском вельботе, приодевшись в парадную форму, — он отправляется с официальными визитами. Потом отваливают катера с офицерами в штатских костюмах — едут «развлечься». В одном из катеров торчит Спиридоний. Он тоже в «мирском одеянии». На нем какой-то сюртук, уморительные клетчатые брюки. Косичка тщательно запрятана под широкополую шляпу.

Стремится на берег и команда после трудного перехода «освежиться» в портовых кабаках и притонах. Скоро на «Диане» остаются только вахтенные, дежурные, словом, все занятые делом.

Паисий не выходит из своей каюты. В открытый иллюминатор он хмуро смотрит на шумную гавань, на лодки, парусные и весельные, которые поминутно мелькают мимо борта.

На баке стоит Илья. К нему подходит Вадим и, бросив вокруг себя осторожный взгляд, убедившись, что ни-кто за ним не следит, его не слушает, заговаривает с Ильей:

— Как мне тяжело! Если бы ты мог себе представить, Илья! В крепости было легче. Кончится мое плавание бедой!

Илья пробует успокоить друга.

— Знаешь, — говорит Вадим, — не страшна матросская куртка, не страшны матросские щи и каша (хотя, знаешь, мерзостью кормить начали!) — страшно бесправие и несправедливость. Бьют матросов — зубы вышибают, синяки под глаза ставят! Не только боцмана, а всякий фендрик, вроде Чибисова или вроде этой немецкой миноги, нашего барона, — и те подымают на них свою подлую руку… Но почему м е н я не бьют? Ведь я же матрос! В крепости было лучше, — я, по крайней мере, этих безобразий не видел! Ты знаешь, что я придумал. Я сбегу с корабля или… утоплюсь!.. Я так жить не могу!

— Вадим!.. Вадим! — ответил ему Илья и обнял его. — Полно ребячиться! Во-первых, не все дерутся. Я, например, лейтенант Стругов, мичман Левицкий. Да мало ли! И верь мне, таких скоро будет большинство! Береги себя для лучшего будущего… Может, скоро наступит время, когда в таких, как ты, будет нужда!

— Знаешь, Илья, — заговорил опять Вадим, — попроси ты у командира, чтоб он меня к тебе вестовым назначил!

Илья выпучил глаза.

— Тебя? Ко мне… вестовым?!. Да ты в уме?

— Нет, серьезно. Если это выйдет, я хоть часть дня смогу проводить у тебя в каюте… подальше от всей этой дряни. А я тебе буду служить исправно. Ты не беспокойся! И сапоги чистить буду и брюки!..

Илья задумался… — Попробую, — сказал он, — едва ли впрочем удастся: намедни мне командир голову намылил за то, что я с тобой разговаривал.

— Спаси меня, Илья! — продолжал Вадим.

— Ну, ладно… Успокойся — попробую, — сказал Илья с улыбкой и добавил: — а между прочим вот что: я сейчас напишу письма своим и отправлю их, пиши и ты — я отправлю.

— Кому писать? — грустно промолвил Вадим. — Родные и друзья — все отвернулись от меня. Разве старику Фролу?

— Ну, хотя бы ему!

Илья отправился в каюту писать письма своим, Вадим — старому Фролу.

«Милые мои, — писал Илья. — Вот я и в Англии, в Портсмуте… Мы рассчитывали прийти гораздо раньше, да задержала непогода. Начиная с Кронштадта и до самых берегов Англии нас все время трепало. Теперь завязнем в Портсмуте недели на две: течь показалась — надо чиниться. Наш фрегат оказался совсем старым, негодным судном. Странно, что такое судно, говорят, уже назначенное на слом, отправили в кругосветное путешествие! Нас ждут обязательные бури (так говорит наш старый штурман, с которым я очень подружился, знает покойного отца) в Бискайском заливе, в Индийском океане и, быть может, у берегов Японии. Поэтому надо своевременно исправить все грехи „Дианы“. Что сказать вам о людях, которые на два года заперты со мною в старую деревянную коробку, носящую красивое имя „Диана“? Командир — сухой эгоист, неприветливый и почти всегда не в духе. Хороший служака, но никем не любим, и, кажется, сам никого не любит. Но дело знает. К сожалению, с матросами излишне крут: почти каждый день у нас на баке производится порка матросов. Это отвратительно. Матросы называют его „палачом“. Ужасное прозвище! Старший офицер Степан Степанович Гнедой — кубышка по фигуре — не ходит, а катается по палубе, всегда куда-то торопится и суетится. Отчаянно дерется — „чистит зубы“ матросам и притом еще философствует: „Нельзя, — говорит, — не бить, — на бое матушка Россия держится! Везде, — говорит, — всеобщая лупка идет. В деревнях мужиков дерут, в казармах — солдат, в школах — учеников, во всех школах: в корпусах, в гимназиях, в семинариях духовных. В семьях — детей лупцуют. Меня отец драл, как Сидорову козу, отца дед лупцевал и так далее до Адама“. Бамбуковое, — говорит, — положение (слово „бамбуковый“ — его любимое. Так его „бамбуком“ мы и называем, а матросы „мордобоем“ зовут). К чести его надо прибавить, что после мордобоя он сам, по-видимому, мучается и часто, избив матроса, потом на другой день дает ему двойную порцию водки или даже извиняется. Хотя он и драчун, но матросы к нему относятся добродушно. Терпелив русский народ! Конечно, при таких командирах, боцмана и унтер-офицеры — чистые звери! Боюсь, что наше плавание не окончится благополучно: среди матросов есть люди далеко не мирные и ропщут на телесные наказания, а также и на кормежку. Она из рук вон плоха!

Положение Вадима, по-моему, отчаянное: тоскует, похудел, осунулся, а в глазах огоньки… Боюсь, чтоб не натворил чего.

Сиятельные товарищи наши оказались такой дрянью, что и говорить о них не хочется, особенно по-свински держатся по отношению к Вадиму.

Ну, что сказать вам о прочих пассажирах „Дианы“? Плывет с нами уморительная собачонка-дворняжка, любимица матросов и предмет ненависти командира. Матросы выучили ее разным штукам. Например, крикнут: „Палач идет!“ — и Кудлашка стремглав бежит прятаться.

Следующей достопримечательностью нашего фрегата является миссионер Спиридоний, посланный на Аляску насаждать православие. Дрянь человечишка! Говорят, сослан на Аляску за озорство, за пьянство и женолюбие. Кроме того, до Мельбурна идет с нами русский консул с женой. Но это совсем люди бесцветные, по крайней мере — он. Сиятельные находят, что „она“ — ничего, и собираются ухаживать за ней, когда погода будет лучше, потому что пока ее тошнит (а ее тошнит с Кронштадта), они на свои чары не надеются.

Ждите следующего письма с острова Мадера и потом с мыса Доброй Надежды, а сами пишите в Охотск, где я надеюсь найти кучу ваших писем и встретить милую Лену… Сейчас съезжаю на берег. Решил купить английские карты Аляски, а также сочинение Фенимора Купера на английском языке. Буду для практики читать и вспоминать свое детство, а также учиться по Куперу жизни в американских пустынях. Ведь придется и мне в Аляске быть следопытом и зверобоем и заводить друзей вроде куперовских Ункаса и Чингак-хока! Ну, до свиданья, мои хорошие. Будьте здоровы и спокойны. Вадим вам кланяется.

Ваш Илья».

Вадим писал старому Фролу: