Дитя общины - Нушич Бранислав. Страница 32

– Какой-то сверток?

– Какой сверток, разве ты не видишь, что он дергает ручками и плачет?

– Вот тебе на! – по-прежнему удивленно сказал господин Сима. – Откуда взялся ребенок перед нашими дверьми?

Госпожа Босилька позвонила, а господин Сима приказал слуге выйти на улицу и принести то, что лежит перед дверями. Вскоре слуга принес Неделько, который, оказавшись в комнате, так мило улыбнулся господину Симе, что тот струхнул, как бы Неделько не узнал его и как бы госпожа Босилька не заметила, что они с Неделько обменялись взглядами.

– Посмотри, какой хорошенький и какой большой! – воскликнула госпожа Босилька.

При этих словах господин Сима снова оцепенел от страха – ему пришло в голову, что госпожа Босилька может увидеть, как они с сыном похожи друг на друга.

К счастью, госпожа Босилька, внимательно рассматривавшая ребенка, на это внимания не обратила. Поняв, что опасность миновала, господин Сима быстро запустил руку в пеленки и нашел там записку, которую тут же прочел вслух своей женушке. При чтении записки у него выступили на глазах слезы, и, вытирая их, он сказал извиняющимся голосом:

– Ты не можешь представить себе, как в таких случаях у меня болит сердце. Когда я вижу брошенного ребенка, я просто не могу сдержать слез.

– Я тебе верю, – ласково ответила жена.

– Знаешь что, дорогая, – продолжал господин Сима, словно это только что пришло ему в голову, – как было бы хорошо, если бы мы, оба такие добросердечные, усыновили ребенка? Своих детей у нас нет…

– Придет ночь, так скажем, каков был день.

– Это правда, на свете всякие чудеса бывают, почему бы и мне не иметь ребенка? В бога я камня не бросал, но… – Господин Сима после этого «но» немного смешался, поскольку не знал, как ему закончить так удачно начатую фразу. – Но… при существующем положении вещей ребенка у нас нет.

– Ах, как порой господь бывает немилостив! – сказала со вздохом госпожа Босилька.

– И жесток! – с горечью добавил господин Сима, словно желая сказать, что имеет все основания жаловаться на бога.

– Да! – согласилась госпожа Босилька тоном, в котором чувствовалось, что его беда касается и ее.

– Значит, – продолжал господин Сима, – при существующем положении вещей или, другими словами, учитывая фактическую сторону дела, в данное время детей у нас нет.

– Нет! – решительно подтвердила госпожа Босилька эту простую истину.

– А что, если нам усыновить и вырастить ребенка, которого сам бог положил к нашим дверям?

Госпожа Босилька серьезно задумалась, а потом спросила своего супруга:

– Скажи мне сперва, ты уверен, что у нас не будет детей?

Но вопрос этот она задала таким тоном, каким, скажем, отчаявшийся кредитор спрашивает своего должника: «Неужто вы в самом деле не собираетесь заплатить долг?!»

Господин Сима посмотрел на Неделько, как смотрят на оплаченный вексель, пожал плечами и снова сослался на существующее положение вещей, на бога и его перст.

Поскольку госпоже Босильке от божьего перста толку было немного, она поняла, что решать придется ей самой.

– Хорошо, Сима, – сказала она, – но подумаем об этом серьезно и трезво. Этого ребенка надо выкормить, вырастить, воспитать…

– Конечно! – согласился господин Сима.

– А к чему мучиться, если можно взять ребенка, который уже выкормлен, выращен, воспитан…

– Как это?

– А так. Почему бы тебе, например, не удочерить мою младшую сестру? Ей уже восемнадцать лет, она выкормлена, выращена и воспитана.

Господина Симу это предложение привело в ужас. У него в доме уже была свояченица, та самая, которую он получил вместе с приданым, а теперь, по настоянию жены, надо было взять и другую свояченицу, да еще удочерить ее. Набить дом свояченицами означало бы не что иное, как открыть пансион, в котором бы свояченицы кормились за его счет.

Ему стало поистине страшно. Он уже видел себя в роли директора пансиона; видел в каждой комнате по пианино, а у каждого пианино – по учителю музыки; видел толпу портних, свах и разносчиков писем; видел столы, диваны, оттоманки, заваленные нотами и журналами мод; видел стены, сплошь залепленные открытками, видел повсюду фотографии, искусственные цветы, веера, альбомы с надписями «Поэзия»; видел свой стол, заваленный счетами от разных модисток, фотографов и кондитеров; и, наконец, как бы в перспективе, он видел в этой свалке всякой всячины свою тещу, которая торчит в доме каждый день под предлогом присмотра за дочерьми и упрекает зятя за то, что он мало выводит их в общество или хотя бы не собирает это общество в своем доме, чтобы девушки были на людях.

Вся эта картина, мелькнувшая перед глазами и заледенившая душу, словно студеным ветром, бросила господина Симу Недельковича в дрожь, и через мгновенье решение было принято. Он скорее бы решился ходить днями и ночами по улицам, собирать всех подкидышей и сносить их в свой дом, чем устраивать из своего дома пансион своячениц.

Другие счастливцы собирают коллекции видовых открыток, монет и прочих мелких вещей, а ему предстояло коллекционировать либо подкидышей, либо своячениц. Он предпочел бы скорее первую, чем вторую коллекцию. Но в тот миг, когда он открыл было рот, чтобы объявить свое решение, в голову ему пришла мрачная мысль. Эта мысль ужалила его в самое сердце, а на лице появилось то самое глупое выражение, какое бывает у человека, только что вспомнившего, что вчера истек последний срок уплаты по векселю.

И вот что пришло ему в голову. Если он оставит подкидыша в своем доме, как он по своему мягкосердечию предложил жене, успокоится ли на этом Эльза? Раз у нее ничего не вышло ни с подкидыванием ребенка, ни с письмом, адресованным его жене, не появится ли она в один прекрасный день в доме и не скажет ли его жене: «Сударыня, ваш муж усыновил ребенка не по доброте сердечной, а потому, что он его отец!» Но если даже Эльза не горит местью, разве она не мать, разве она не такая же родительница ребенка, как и он? А если материнское сердце не выдержит и она пожелает увидеть и обнять свое дитя? И господину Симе уже представлялось, как в недалеком будущем гуляют они с Босилькой в парке у Калемегдана, а перед ними молодая нянька – словачка везет коляску, в которой агукает приемыш, одетый в белый креп, укрытый шелковым одеяльцем; в руках у него погремушка из панамской соломки, а во рту – резиновый паяц с уже отгрызенной головой. А тем временем навстречу идет по дорожке Эльза с пожарным или музыкантом из седьмого пехотного полка, и в ту самую минуту сердце матери не выдерживает, она вскрикивает, обливается слезами, выхватывает ребенка из коляски, прижимает к вышеупомянутому материнскому сердцу и сквозь слезы говорит:

– Ах, господин Сима, спасибо вам! Только теперь я вижу, что вы благородный человек и настоящий отец моему ребенку!

Все это господин Сима увидел и услышал за минуту… нет, за секунду. Ему представилось даже, как его жена, госпожа Босилька, падает в обморок, как свояченица зовет на помощь, как теща прямо в парке лупит зятя зонтиком по голове и, наконец, как пожарный или, быть может, музыкант из седьмого пехотного полка бьет Эльзу кулаком по спине и восклицает: «Теперь я узнал твое грязное прошлое и проклинаю тебя за измену!» (Музыканты из седьмого пехотного полка и пожарные всегда говорят стихами, когда дело касается любви.)

И услышав, увидев, представив все это, бедный господин Сима так перепугался, что его даже зазнобило. Он устало поник головою, и наступило продолжительное молчание, которое наконец нарушила госпожа Босилька:

– Ты думаешь о моем предложении?

– Да… думаю, – ответил господин Сима и провел рукой по лбу, как бы желая отогнать страшные мысли, гнездившиеся в голове.

– И что же ты придумал?

– Ничего… Зачем нам приемыш, когда нам и без него хорошо. Ну, а раз этот ребенок божьим промыслом оказался перед нашим домом, то мы, как христиане, позаботимся о том, чтобы он не остался на улице. Придумаем, как с ним быть и куда его девать, но в свой дом не возьмем. Как ты полагаешь, Босилька, это разумно?