Снежная смерть - Обер Брижит. Страница 4

Потом она разражается длинной обвинительной речью против правительства и расположения планет. Я пытаюсь сосредоточиться на теплом солнце и на детском смехе, но из головы не выходит образ молодой женщины, отчаянно кричащей в то время, как в ее запястья ввинчиваются семидесятимиллиметровые шурупы…

Нет, я отказываюсь думать об этом.

Надо думать о собаке. О собачьем носе, о теплой шерсти. Мочевой пузырь не выдерживает… полный ужас… жужжание пилы, кромсающей плоть… Нет! Я хватаю ручку, я с трудом удерживаю ее, но все же ухитряюсь написать: «Хочу купить собаку».

— Собаку? Но от животных столько грязи! Заметьте, хозяйством-то не вы занимаетесь. Ну, в конце концов, что это я… Конечно, с собакой вам будет веселее. Милая маленькая зверюшка, которую можно взять на колени. Я бы связала ей пальтишко на зиму, у нас же все время дожди.

Уф, мне удалось сменить тему разговора! Иветт начинает перечислять всех собак, живущих по соседству с нами, и тут я слышу громкий крик: «Осторожно!». Иветт тоже кричит, меня толкают, что-то с силой налетает на меня, кресло срывается с тормоза, скользит, налетает на бугорок, и вот я уже лежу на земле вверх ногами, а это еще более неудобно, чем сидеть. Расстроенный мужской голос:

— Мне так неприятно, я хотел обойти упавшего мальчугана, и вот…

— Если не умеете держать равновесие, катайтесь медленнее, — огрызается Иветт, пытаясь поднять меня.

— Мне правда так неловко. Постойте, я помогу вам.

И, не успев охнуть, я оказываюсь на руках незнакомца, благоухающего лосьоном после бритья. Его волосы щекочут мне лицо, наверное, они у него длинные. Судя по всему, он сильный, он даже не перевел дух, поднимая меня. Иветт торжественно подвозит кресло. Мужчина осторожно усаживает меня.

— Это, наверное, ваше — блокнот и ручка. Он кладет их мне на колени.

— Поверьте, мне ужасно неприятно. Могу я пригласить вас к обеду, чтобы искупить вину?

Ну вот, еще один! Мое неотразимое очарование свело его с ума! Я пишу «Да, спасибо» еще до того, как Иветт успевает отказаться. Я говорю себе, что, по крайней мере, за обедом, хотя мне всегда затруднительно есть на людях, мы не будем говорить об этом ужасном убийстве.

Я ошиблась. Если в какие-то моменты они с Иветт и перестают говорить об этом, то лишь когда у них набит рот. Того, кто налетел на меня, зовут Ян, он работает воспитателем и тоже прочел газету. И от его взволнованных комментариев у меня холодеет в животе. Ну почему людей интересует только плохое? Почему не поговорить о цвете скатерти, о пении щеглов в брачный сезон или о пользе оливкового масла? Попробуйте-ка оценить вкус раклетт под такой аккомпанемент:

— Я просто уверена, что он резал ее еще по живому! Это садист!

— Может быть, вы и правы. Еще сыра, Элиз? Знали бы вы, чего я насмотрелся на стажировке в психиатрической клинике… Кровь в жилах стынет. Чтобы распять человека, уже надо быть в определенном состоянии. Безусловно, мистический бред. Или это одна из сатанинских сект…

— А жавелевая вода? Она же все сжигает! Элиз, я налью вам немного белого вина, — предлагает мне Иветт.

— Ритуал очищения… Не знаю, — неуверенно бормочет Ян. — Самое главное, что совсем близко от нас на свободе разгуливает опасный преступник.

Вот от таких слов вам гарантировано ощущение покоя на весь день! Я залпом опустошаю бокал.

— А может быть, даже здесь, на курорте, — возбужденно продолжает Ян. — Где еще спрятаться, если не среди разношерстной толпы на лыжном курорте? Куртка, шапка, очки: здесь все друг на друга похожи.

В любом случае, никто ведь не знает, как выглядит убийца. Ему нет нужды прятаться. Он может спокойно продолжать свое дело. Я мрачно и без всякого аппетита жую салат.

— А вы тут отдыхаете? — спрашивает его Иветт.

— Нет, я тут работаю. В центре для инвалидов.

Ушам своим не верю!

— В ГЦОРВИ? — Иветт реагирует быстрее, чем в «Вопросах для чемпиона».

— Откуда вы знаете?

Объяснения, смех, «ну и ну, вот ведь совпадение!», заказываем кофе, все довольны, кроме Элиз, этой вечной противницы радостей, охваченной мрачными предчувствиями. Десять против одного, что если в округе бродит какой-то мерзавец, его дорожка пересечется с моей…

Кофе, рюмочка после кофе, помещение гудит от оживленной болтовни лыжников. Иветт болтает обо мне, рассказывает о моих несчастьях, о книге, о событиях прошлого года, а я сижу, словно экспонат на выставке. Ужасно, когда о тебе снова и снова говорят, как будто тебя тут нет. Еще немного, и я дерну на себя скатерть и опрокину все, что стоит на столе. Ян, наверное, понял это, потому что я вдруг чувствую его руку на своем запястье.

— Элиз, а эта внезапная известность не очень мешает вам жить?

Блокнот: «Мне наплевать. Уходим?»

— Ох! Я ошибаюсь, или у вас действительно испортилось настроение? Да нет, вы правы: сидеть тут, когда на улице так хорошо. Попытаюсь спуститься по дорожке, никого не опрокинув. Счет, пожалуйста. Нет-нет, и речи быть не может, я вас пригласил.

На улице поднялся ветер. Ян крепко жмет нам руки и уходит. Иветт сообщает мне, что на нем серые спортивные брюки и свитер в серую, черную и оранжевую полоску. У него длинные светлые волосы, перехваченные лентой. «Он похож не на воспитателя специального заведения, а на тренера по лыжам», — благодушно добавляет она. Судя по всему, Яну удалось завоевать расположение моего дракона-компаньона.

Мы спокойно направляемся к облюбованной нами террасе, где Иветт погружается в свежий номер «Арлекина», а я начинаю заниматься счетом в уме. Я совсем недавно придумала себе такое занятие, оно меня развлекает. Длинные примеры на сложение, умножение, правила трехчлена и т. д. Когда мне становится совсем скучно, можно включить плеер и послушать музыку или радио. Проблема в том, что я не принадлежу к числу меломанов и не особенно люблю радио. Люди говорят, а я скучаю. Вот если бы я могла почитать хорошую книгу, это меня порадовало бы. Но я уже «прочла» все свои книги, написанные азбукой Брайля, и теперь надо ждать новых поступлений.

Тысяча триста пятьдесят шесть плюс две тысячи четыреста семнадцать равняется… — не могу думать ни о чем, кроме несчастной убитой молодой женщины. Семьсот пятьдесят два умножить на двести тридцать пять, это, значит двести на семьсот равно ста сорока тысячам, плюс тридцать, помноженное на пятьдесят, равняется… — и еще этот Ян, который не поймешь откуда взялся и работает все в том же ГЦОРВИ. Может быть, дело в том, что я замурована в собственном теле, но мне всюду мерещатся заговоры. В свою защиту могу сказать лишь то, что уже после теракта, обрекшего меня на растительное существование, на мою жизнь несколько раз покушались. От подобного человек не становится более доверчивым…

Надо пользоваться солнцем. Надо расслабиться. Попытаться немного подремать. Триста шестьдесят пять овец по двадцать восемь раз перепрыгивают тридцать шесть барьеров за тринадцать минут. Сколько барьеров перепрыгнет каждая овца за сорок две минуты?

Меня трясут за плечо. Я широко зеваю. Вот уж действительно, подремала! Чувствую себя совершенно одуревшей.

— Без десяти пять, — сообщает Иветт. — За нами приехали.

— Здравствуйте, меня зовут Юго! — произносит хриплый голос мужчины лет пятидесяти. — Давайте-ка, девушка, я вас устрою.

Машина специально оборудована для перевозки инвалидов. Я оказываюсь на своеобразной платформе. Иветт садится спереди, рядом с Юго, а тот сообщает нам, что он — медбрат в Центре, а еще там есть медсестра.

Мы едем по извилистой дороге.

— Карабкаемся вверх от деревушки, — просвещает меня Иветт, — к большому каменному дому.

Большой каменный дом, как она его называет, это строение XIX века, возвышающееся над деревней. Здесь его по-прежнему называют «санаторий», хотя он уже лет сорок как закрыт. Когда я была маленькой, он уже стоял заброшенным, и дядя строго-настрого запрещал мне туда ходить. После чего я, конечно, не преминула проникнуть в дом через разбитое окно и оказалась в просторном зале с паркетным полом и сводчатым потолком; там было темно и воняло мочой. На полу валялись банки из-под пива. За дверью, наполовину сорванной с петель, виднелась большая комната, выложенная белым кафелем, с огромной черной плитой, наводившей на мысль о чересчур любопытных детях, сваренных улыбающейся людоедкой. В углу валялась голая кукла без рук и без ног. Мне страшно захотелось по-маленькому. Где-то хлопнула дверь, и я в ужасе убежала.