Лучше для мужчины нет - О'Фаррелл Джон. Страница 41

– Ха. А ведь точно! – воскликнул отец, словно я выиграл очко на школьном диспуте.

– Она что, обшарила твои карманы?

– Что ты имеешь в виду?

– Джоселин. Как она добралась до моего письма? – Последовала пауза. До папы начало доходить: похоже, он поступил так, как поступать вовсе не следовало.

– Не… я… показал его ей.

– Что ты сделал? – заорал я.

– А что? Не надо было?

– Ты показал любовнице письмо с признаниями своего сына, а затем послал ее куда подальше?

Папа озадаченно смотрел на меня. Он сдвинул брови, и чахлый хохолок пересаженных волос на макушке испуганно зашевелился.

– Что значит – «послал»? – неуверенно спросил отец.

– Это значит, что ты сделал то же самое, что проделали со мной. Послал, бросил, кинул.

– Мне кажется, это не совсем справедливо. Ведь это ты обманывал жену, а не я.

Тут в моем мозгу перегорели все предохранители.

– Ну я, по крайней мере, не трахался с аптекаршей и не уходил от пятилетнего ребенка!

– Это нечестно, Майкл. Все было гораздо сложнее…

– Я думал, ты бросил меня, потому что я совершил что-то ужасное. Думал, что это я во всем виноват.

– Мы с твоей матерью в равной мере несем ответственность, что наш брак не сложился.

– Ну да, конечно, мать во всем виновата. Понятное дело. Вали все на маму, поскольку она не может себя защитить, так?

– Я просто говорю, что ты многого не знаешь.

– А я знаю только одно – она и сейчас была бы жива, если б ты от нас не ушел. Потому что тогда бы она не переехала в Белфаст с этим типом, так что это ты виноват, что ее сбила машина.

– Хватит, Майкл; не я же сидел за рулем той машины.

– А мог бы и ты! – заорал я, а где-то в глубине моего сознания тихий голос проговорил: «Что ты несешь, Майкл? Это же полная ахинея». Но я не собирался отказываться от своих слов. – Ты бросил меня и маму ради женщины, которая бросила тебя, и тогда ты нашел другую женщину, а потом еще одну, а потом еще! И что ты можешь после всего этого предъявить? Одного замордованного сына и дурацкий хохолок имплантированных волос, которые выглядят так, словно кто-то посадил на твоей огромной блестящей лысине грядку горчичных семян!

Я понимал, что ударил по атомной кнопке. Я мог сколько угодно обвинять его в том, что он был плохим отцом, погубил мое детство и даже послужил косвенной причиной маминой смерти, но никто и никогда не заводил речь о пересаженных волосах. Я знал, что этого делать нельзя. На мгновение повисло молчание: отец бесстрастно смотрел мне прямо в глаза, а затем встал, взял пальто, надел шляпу и вышел за дверь.

Спустя двадцать минут я давился готовой картофельной запеканкой из супермаркета, которую поставил в духовку для нас двоих. Я разделил запеканку пополам и съел свою порцию, а затем съел и вторую. После этого вспомнил, зачем вообще пригласил папу в Лондон. Я собирался показать ему дом, угостить обедом, объяснить ситуацию с кредитом и спросить, не может ли он ссудить мне довольно крупную сумму денег. Так что все прошло в соответствии с планом.

Я был потрясен своей выходкой: не думал, что во мне скопилось столько горечи. Ну почему мой отец не похож на тех родителей, которых показывают в рекламе? Например, в том ролике «Жиллетт» – слова из него я пропевал миллион раз. Там отец и сын где-то в Америке отправляются на рыбалку, и отец помогает сыну поймать на спиннинг огромного лосося; им друг с другом легко и приятно, потому что отец предпочитает истинно хорошее бритье, и голос за кадром поет: «Лучше для мужчины нет». Такой отец никогда не убежал бы с аптекаршей по имени Джанет; а моего отца никогда бы не пригласили рекламировать бритву «Жиллетт». Наверное, поэтому он носит бороду.

Конечно, он тоже рос без отца. И, если на то пошло, то большую часть времени – и без матери. Первого сентября 1939 года его посадили на поезд в Уэльс, и он не видел отца до окончания войны. Если бы его не эвакуировали, у него был бы отец, который служил бы ему образцом для подражания, и тогда бы он не ушел от нас и мог бы в свою очередь стать образцом для подражания, и из меня вышел бы не такой плохой отец, и Катерина не ушла бы от меня. Вот так – во всем виноват Адольф Гитлер. Хотя вряд ли такое приходило ему в голову, когда он вторгался в Польшу.

Остаток того дня я пролежал на диване, уставившись в телевизор. Временами меня одолевал голод – и я проверял, не стала ли омерзительная пицца, которую мне доставили, более съедобной в холодном виде. Я смотрел три фильма одновременно, переключаюсь с одного кабельного канала на другой. Тревор Говард целовал Селию Джонсон, когда та садилась в вагон, затем поезд рухнул целиком в реку Квай. Дальше Селия укладывала детей спать, а Джек Николсон крушил дверь топором [39].

Я был верен себе – смотрел несколько фильмов сразу и потому ни от одного не получал удовольствия. На самом деле, я даже испытывал сочувствие к герою Джека Николсона – в моем доме тоже остановилось время, и я постепенно терял рассудок, безуспешно пытаясь заставить себя работать. Вряд ли я был таким плохим мужем, как герой «Сияния». Ни единого разу я не пытался зарубить жену и детей топором, но вряд ли Катерина посчитает это смягчающим обстоятельством.

Уже вторую неделю я жил в доме, который прежде всего предназначался для детей. Подвесная игрушка лениво кружилась от сквозняков, а маятник в виде синей птицы маниакально раскачивался взад-вперед под часами-радугой; отдельные островки движения лишь подчеркивали безжизненную и зловещую тишину, в которую погрузилась детская. Я не хотел ничего менять, комната была готова к приему своих жильцов – когда бы они ни вернулись. И по-прежнему, чтобы спуститься по лестнице, мне приходилось открывать калитку, оберегающую детей от падения по ступенькам; все так же я открывал защелки, чтобы добраться до содержимого шкафов. Я позволил себе лишь одну перемену – смешал магнитные буквы на боковой стенке холодильника, из которых Катерина выложила на уровне глаз слово «у6людок». Сколько же времени она искала букву "б", прежде чем решила заменить ее цифрой "6"? Я был одиноким смотрителем образцового семейного дома – меблированное жилище ждало жену и детей, главное, чтобы пожелали вернуться сюда. Дом – от подвала до чердака – был оснащен всевозможными хитрыми устройствами, чтобы уберечь наших детей от неприятных случайностей, но но одно маленькое несчастье с ними все же произошло: их родители расстались. Подумать только, мы бегали по магазинам, разыскивая затычки для розеток, крышки для видеомагнитофонов, замки для шкафов, калитки безопасности и барьеры, чтобы Милли не скатывалась с кровати, но ни разу, ни в одном магазине нам не попалось средств от развода, к которому мы теперь неслись на всех парах. Ладно, пусть дети растут без отца, а мать будет влачить одинокую жизнь без мужа – зато малыши никогда не упадут с трех ступенек, что ведут на кухню, а это самое главное.

Я хотел, чтобы они вернулись. Я так сильно хотел из возвращения, что чувствовал себя разбитым и опустошенным. Я побывал у родителей Катерины, умолял ее вернуться, но она заявила, что не готова со мной говорить, потому что я эгоистичный подонок, обманул ее доверие, а сейчас – половина четвертого ночи. Поэтому на долгие недели единственным светлым пятном в моей жизни стали встречи с детьми, на которые Катерина холодно дала разрешение. Мы встречались раз в неделю на продуваемой всеми ветрами детской площадке в Гайд-парке, и с деревьев слетали последние листья. Мы молча стояли, наблюдая за играющими детьми, и молчание было таким гнетущим, что время от времени я вскрикивал: «Нет! Не надо съезжать с большой горки, Милли», – а Катерина говорила: «Все в порядке, Милли, если хочешь, можешь скатиться с большой горки», – и хотя смотрела при этом на Милли, на самом деле, обращалась ко мне. Предполагалось, что эти несколько часов в неделю станут временем свободного общения с детьми, но я так и не смог понять, о какой свободе идет речь. Я проводил с ними напряженный, неловкий час, а затем понимал, что надо возвращаться домой одному.