Дело Локвудов - О'Хара Джон. Страница 116

Он отвернулся от гаража и увидел шедшего в его сторону человека в рабочих штанах и соломенной шляпе. Человек подошел, снял шляпу и вытер синим носовым платком вспотевший лоб.

— Добрый день, — сказал Джордж.

— Привет, мистер Локвуд. Не помните меня? Сэм Кицмиллер, из Гавани. Я работаю у Честера Стенглера. Все лето ухаживал за вашим садом.

— Понятно. А где Честер? Я предполагал, что он здесь.

— Его нет, сэр. Заболел дизентерией. Понос. После пикника методистов они все заболели поносом. Говорят, от кислой капусты и свинины. Лично я не стал бы есть свинину в летнее время, даже если бы мне за это платили.

— Так я тебе и плачу. Но не за то, чтобы ты ел свинину. У нашего сада не плохой вид. С этой стороны.

— Дождя надо. Засуха, черт побери. Вода из шланга не такая, как дождевая. В ней много химических веществ.

— Но она же чистая. У нас два колодца.

— Это понятно, но подпочвенная вода содержит химикаты. Нет, нам дождя надо.

— Пожалуй, ты прав. Ну, а как вообще дела? Ты каждый день здесь бываешь?

— Я вижу, вы меня не помните. Я работал у вас, когда вы еще строились. Был здесь, когда того парня ужалила змея.

— А, теперь вспомнил. Кицмиллер. Твои родственники ходят в нашу церковь. У тебя есть брат моих лет.

— Ламарр.

— Точно, Ламарр. Чем он сейчас занимается?

— Перебрался в Гиббсвилл. Служит в магазине Стюарта, в ковровом отделе.

— А что он понимает в коврах?

— Научился, наверно. Он уже двадцать пять лет там работает.

— Вот черт! А когда-то охотой занимался, из леса не вылезал.

— Потом женился. Она заставила его поступить на службу.

— И теперь он торгует коврами у Стюарта.

— Зарабатывает больше моего, но я ему не завидую, — сказал Кицмиллер.

— Тебе, наверно, попалась хорошая женщина.

— Все они одинаковы, черт побери, но со мной разговор короток. Не нравится, сколько я зарабатываю, — иди прачкой. Будь я проклят, если позволю бабе командовать, на какую работу поступать.

— Молодец. Одобряю. Ну-ка, давай пройдемся по саду. Бумага и карандаш есть? Если нет, то я дам.

— Только уж вы сами пишите. У меня практики мало.

— Но читать-то хоть умеешь?

— Читаю без труда, но писать редко приходится. А что будем писать?

— Все, что я попрошу тебя сделать. Печатными буквами. Но ты должен идти со мной.

— Зачем вам еще этот «бьюик»? А где те две машины?

— В Массачусетсе. Это не мой «бьюик». А что?

— Если вздумаете продавать свой «паккард», скажите мне, сколько вы за него хотите. Я мог бы купить долларов за четыреста-пятьсот.

— За эту цену не продам. Рассчитываю взять не меньше полутора тысяч и то еще подумаю. Так что забудем про машины и займемся делом. Зачем здесь эти доски? Они лежали тут еще два месяца назад, когда мы уезжали.

— Плотники, наверно, оставили.

— Верно, плотники. Но они должны были убрать. Если Эд Мюллер полагает, что я ему за них заплачу, то его ждет жестокое разочарование. Увидишь его, скажи, что я взыщу с него за их хранение. Если к моему возвращению он их не уберет, я спалю их в печи.

— Я ему скажу, — пообещал Кицмиллер.

— Что за разгильдяйство, черт побери! — воскликнул Джордж. — Выкури ты это противное осиное гнездо на задней террасе.

— Хорошо, завтра сделаю.

— И в дальнейшем, если увидишь, сразу уничтожай. Шланг здесь со вчерашнего дня лежит?

— Кажется, да, — сказал Кицмиллер.

— А знаешь, сколько стоит один фут шланга?

— Центов десять, наверно.

— А в нем — шестьдесят футов. И отличный разбрызгиватель. А он наполовину заполнен водой и брошен здесь гнить. Не удивляюсь, что ты так низко ценишь мой «паккард». Думаешь, наверно, что я швыряюсь деньгами. Ошибаешься.

— Перед уходом домой просушу шланг.

— Попробуй этого не сделать. Тогда можешь завтра не приходить. Смотри, как хороши рододендроны! И не вянут.

— Из лейки поливаю. Вы посмотрите, какая сухая земля. Шланг для травы годится, а кусты и цветы приходится поливать вручную. Работаю тут ежедневно до восьми вечера. Пока не зайдет солнце, поливать бесполезно.

— Рад, что ты это знаешь, — сказал Джордж. — Большинство людей не знает. Пойдем сюда.

— У меня и земляничник какой ухоженный, — сказал Кицмиллер.

— Верно. Хвалю.

Они пошли по дорожке вдоль западной стены. Вдруг Джордж, сам не понимая почему, резко остановился. И понял, лишь когда взглянул на стену. Вся стена, из конца в конец, густо заросла плющом, и только в одном месте оставалась лысина во всю высоту и в три фута шириной.

— А это что? — спросил он.

— Как что?

— Ты разве не видишь? Садовником считаешься. Взгляни: везде плющ, кроме вот этого места. Почему? Объясни.

— Не знаю. Похоже, что здесь никто плюща не сажал.

— Не пробуй убеждать меня, что ты впервые заметил, — сказал Джордж.

— Почему я? Это вы впервые заметили.

— Меня здесь все лето не было. Да и вообще я довольно давно не заходил в эту часть сада. — Он машинально взглянул на самый верх стены и заметил краешком глаза, что Кицмиллер с наглой усмешкой наблюдает за ним. — Что ты на это скажешь, Кицмиллер?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Ты дурак и лживая сволочь.

— Осторожней в выражениях, Локвуд. Если ты платишь мне, то это не значит, что можешь меня оскорблять. Я такой же человек.

— Это ты сделал или Стенглер? Вы эту лысину нарочно оставили.

— Стенглер оставил, но я сделал бы то же самое.

— Потому что в этом месте погиб тот парень.

— Тот парень был родственником Стенглера, и я тоже родственник Стенглера. Не подходи близко, не то полосну серпом.

— А ну, катись отсюда, вон с моей земли!

Кицмиллер пятился, не спуская с Джорджа Локвуда глаз, до тех пор, пока не отошел на безопасное расстояние. Джордж Локвуд стоял на прежнем месте и дрожал от сдерживаемого желания убить этого человека. Он потерял счет времени и не знал, что прошло не более пяти минут, пока он услыхал рокот удалявшейся полуторки Стенглера. Ему вдруг захотелось спать — он готов был лечь прямо на землю и заснуть.

Он доплелся до дома, отпер парадную дверь и прошел к себе в кабинет. Он чувствовал такую усталость, что не мог даже включить свет. Единственным его желанием было упасть в кресло и заснуть. Когда он очнулся, то снова не мог понять, сколько с тех пор прошло времени, но странное дело: хотя в комнате с зашторенными окнами было совершенно темно, он знал, где находится. Глубокое забытье вернуло ему силы. Сидя в сумрачной тишине, он почти осязал, как возвращается к нему жизнь, как работает сердце, нагнетая в сосуды кровь. Кажется, требуется одиннадцать секунд на полный цикл кровообращения? Если это так, то, значит, новый приток энергии поступает к нему приблизительно по пять раз в минуту. Светящийся циферблат часов притягивал к себе внимание, хотя время в эту минуту не интересовало его. Стрелки показывали без восемнадцати шесть. Без семнадцати шесть. Кровь совершила еще пятнадцать циклов по его сосудам, и, когда сознание прояснилось, едва ли не первой его мыслью была мысль об Энджеле. Он знал, что завтра, по прибытии в Нью-Йорк, ему предстоит прервать свое путешествие и начать переделку ее образа жизни в тот образ жизни, который более приемлем для него и, конечно, будет лучше для нее. Будь она сейчас с ним, они предались бы любви, но теперь он, чувствуя себя увереннее в привычной обстановке, постарался бы сдержать нетерпение. Он должен внушить ей, что счастье может ей дать только он. Он имеет дело с женщиной, ставшей, под влиянием ее ужасной жизни, чудовищной эгоисткой, всегда готовой не только к обороне, но и к нападению. Она знает цену каждого своего зуба, каждого волоса, а для их отношений чрезвычайно важно, чтобы она поверила в любовь.

Джордж прервал свои размышления об Энджеле — к ним он еще вернется, и не один раз — и переключился на дела, не терпящие отлагательства.

За все лето кабинет ни разу не проветривали (непозволительное упущение Джеральдины), и воздух в нем наполнился запахами отсыревшей кожи, дерева и муслиновых чехлов. Воздух был до того сперт, что курение только ухудшило бы дело. Но тут ему пришла в голову счастливая мысль: поскольку ужинать он собирается в Гиббсвиллском клубе, а запасы вин там давно уже кончились, то надо взять из собственного подвала бутылку шампанского. Он не очень разбирается в шампанских винах, но, каким бы ни было его вино, оно поможет избавиться от ощущения затхлости во рту и в носу. Да, он возьмет с собой в клуб бутылку вина и, быть может, разопьет ее с кем-нибудь из тех скучных людей, что ходят в клуб поесть и подремать. Выпив полбутылки, он, пожалуй, лучше будет спать в вагоне. Он поздравил себя с этой идей и уверенно потянул шнурок торшера. Потом встал с кресла и повернул на камине вторую фигурку справа. Панель поднялась, открыв доступ к потайной лестнице. Войдя туда, он привычным жестом опустил за собой панель и очутился снова в кромешной тьме. Дальше произошло нечто странное. Неизвестно, что на него подействовало — резкий ли переход от тьмы к свету и потом от света к тьме, тяжелый ли сон в удушливой атмосфере комнаты или то, что он еще не пришел в себя после стычки с садовником, — только он пошатнулся и упал.