Дело Локвудов - О'Хара Джон. Страница 20

Нельзя сказать, чтобы у Мозеса Локвуда не было врагов. В 1848 году из-за ссоры на коммерческой основе он застрелил еще одного человека. При разборе этого дела обнаружилось, что Форт-Пенн Локвуд покинул отнюдь не по доброй воле. Несмотря на возражение адвоката, поддержанное судьей, окружной прокурор попытался доказать, что тот первый выстрел, оказавшийся смертельным для вора, будто бы прокравшегося в номер Мозеса Локвуда, в действительности означал преднамеренное убийство. По словам окружного прокурора, Мозес Локвуд знал этого вора раньше и сам замышлял ограбление в Гиббсвилле. Поскольку свидетелем обвинения выступил один из братьев убитого, адвокат Мозеса Локвуда добился, чтобы большую часть его показаний изъяли из протокола, а остальную часть — поставили под сомнение. Тем не менее, случай этот получил широкую огласку, поскольку в зале суда находилась публика.

Второе убийство, за которое Мозесу Локвуду пришлось предстать перед судом, было совершено при свете дня на Док-стрит. Калвин Лихтманн, фермер из Рихтер-Вэлли, которого Мозес Локвуд и его тесть грозились лишить права выкупа заложенного имущества, шел по Док-стрит в нескольких шагах позади Локвуда. В руках у него было старое ружье. Он сказал что-то Локвуду, но тот плохо понимал по-немецки; оглянувшись и увидев ружье, вытащил револьвер и сразил Лихтманна выстрелом в грудь. Несколько прохожих, понимавших по-немецки и слышавших, что сказал умирающий, потом клятвенно заверяли, будто он громко спрашивал, за что Локвуд стрелял в него. Как впоследствии выяснилось, Лихтманн привез ружье в Шведскую Гавань для того, чтобы сдать его в ремонт (сломался ударник), и не замышлял против Локвуда вреда. Адвокат Локвуда заявил, что при данном стечении обстоятельств (вид ружья, ссора из-за выкупа заложенного имущества, неожиданный оклик Лихтманна) его подзащитный имел основание считать, что он подвергается нападению. Суд присяжных признал Мозеса Локвуда невиновным в убийстве, но судья, не оспаривая оправдательного вердикта, произнес несколько сот язвительных слов в адрес тех, кто, занимаясь делами, зачем-то прячет за пазухой оружие. После этого он предоставил, для справки, слово адвокату, который напомнил, что Мозес Локвуд — не только бизнесмен, но и официальное лицо, отвечающее за мир и спокойствие в процветающей общине Шведской Гавани.

— Суд надеется, — сказал судья, — что миролюбивая община Шведской Гавани будет процветать и впредь. Если ученый защитник кончил свою речь, то я объявляю заседание закрытым.

С этими словами он встал и вышел, не удостоив вниманием протянутую руку Мозеса Локвуда.

К этому времени Мозесу Локвуду исполнилось тридцать семь лет, у него были уже две дочери и сын Авраам. Он больше не выдвигал свою кандидатуру на выборную должность и не занимался, как прежде, общественными делами, а открыл частную контору в одноэтажном двухкомнатном домике. Его кабинет помещался в задней комнате с выходом в переулок, ключ всегда хранился у него, а дверь, кроме замка, запиралась на засов. Сидя за письменным столом, он видел все, что происходило в передней комнате, а через большое, с частыми переплетами окно мог наблюдать за прохожими. Несмотря на замечание судьи, он продолжал носить при себе оружие. Построил второй дом — квадратное здание из красного кирпича посреди участка площадью один акр — и огородил всю территорию кирпичной стеной высотой восемь футов с железными пиками наверху. Говорили, что стена эта обошлась ему дороже, чем дом, в связи с чем пожилым жителям Шведской Гавани пришло на память, что в восемнадцатом веке племя Ленни Ленапе уничтожило здесь первую колонию поселенцев. Теперь, имея такое ограждение, Мозес Локвуд мог чувствовать себя подготовленным ко второму нашествию индейцев. Однако даже самые несообразительные граждане города без труда догадались, кого Локвуд в действительности боялся. Они знали, что братья Бэнди — их было трое, — жившие всего в четырех милях от Шведской Гавани, при одном упоминании имени Локвуда начинали трястись от злости. То, что Локвуд пригрозил привлечь Джосайю Бэнди к ответственности за лжесвидетельство по делу об убийстве, вызвало новую волну ненависти к нему со стороны братьев, и горожане пришли к выводу: сколько бы ни было правды или неправды в показаниях Джосайи Бэнди, все трое глубоко убеждены (или умело притворяются, что убеждены), что Мозес Локвуд заманил их брата к себе в номер и там убил его. Неважно, были ли у них неприятности с полицией Гиббсвилла — все и без того знали, что люди они отчаянные; версия Мозеса Локвуда об обстоятельствах, при которых он застрелил их брата, тем более имела под собой почву, что за этим семейством утвердилась слава грабителей. Ввиду отсутствия доказательств обратного, слова Мозеса Локвуда были приняты на веру; но сомнения не рассеялись, и не все жители Шведской Гавани были убеждены в том, что у него чистая совесть, если он так печется о своей безопасности.

Взять хотя бы историю его отъезда из Форт-Пенна, столицы штата и одного из его крупнейших городов. В 1833 году Шведская Гавань, когда он впервые туда приехал, все еще представляла собою глухой городишко. Хотя к западу и к югу от нее простирались пашни, а всего в четырех милях к северо-западу находился Гиббсвилл, до которого можно было добраться по тракту, железной дороге и каналу, пути эти пролегали через дремучий лес, где обитали змеи, пантеры, дикие кошки, а иногда попадались и медведи. Из города в город кочевали какие-то странные типы, которых предпочитали ни о чем не спрашивать и которым не без основания приписывали довольно частые ограбления и бессмысленные убийства на больших дорогах. Мозес Локвуд утверждал, что был на пути в Гиббсвилл, когда грянул ливень, и ему пришлось остановиться в «Таверне пяти очков»; но он не объяснил, зачем ехал в Гиббсвилл. Ответ на этот вопрос должны были искать сами горожане; и они начали строить разные догадки на основании того, что услышали о Мозесе Локвуде на процессе.

Окружной прокурор вызвал из Форт-Пенна свидетеля по имени Адам Йодер, которого привели к присяге, Мозес Локвуд тут же тронул своего адвоката за плечо и шепнул ему что-то. Адвокат поспешил заявить судье, что он возражает против этого свидетеля, но Адам Йодер, отвечая на вопрос прокурора, все же успел заявить: «Да, сэр, в 1833 году я подверг Локвуда аресту». Адвокат снова стал громко возражать, и за шумом голосов никто не слышал, что еще сказал Йодер, но теперь люди все равно уже знали, что Мозес Локвуд был, по крайней мере однажды, обвинен в уголовно наказуемом преступлении. После процесса несколько бизнесменов Шведской Гавани и Гиббсвилла навели необходимые справки и выяснили характер его преступления: ночная кража со взломом. В одной форт-пеннской таверне с сомнительной репутацией Локвуд похитил ящик с деньгами. Его арестовали и хотели судить, но хозяин таверны отрекся от своих обвинений, и Локвуда освободили. Однако неофициально ему предложили покинуть город и больше там не появляться.

Сведения эти попали в руки конкурентов Мозеса Локвуда слишком поздно, чтобы повредить его деловой карьере. Он очень быстро добился успеха, и те, кто когда-то был с ним на равной ноге, теперь либо являлись его должниками, либо, по всему, должны были вскоре ими стать. К тому же, поддерживая с Мозесом Локвудом деловые отношения, они невольно раскрывали и собственные неблаговидные дела; если Мозес Локвуд до чего-то не доходил своим умом, он всегда мог получить нужные сведения у тестя, располагавшего исчерпывающей информацией о грешках своих сограждан. Пора было признать, что Мозес Локвуд достиг такого общественного положения, которое ставило его вне круга сапожников и кузнецов, каменщиков и шорников. Теперь в его операциях участвовали деньги, наличные деньги или их таинственный, своенравный призрак, именуемый Кредитом; и уже трудно было представить себе, что этот человек — тот самый некогда молодой полицейский инспектор, который делал ночные обходы города, проверял дверные запоры и охранял безопасность граждан.

Если Локвуд не имел настоящих друзей, то имел защитников. Кем бы он ни являлся в Форт-Пенне и чем бы там ни занимался, здесь, в Шведской Гавани, его ценили и как полицейского, и как делового человека. Если он брался сделать что-нибудь, то делал это быстро, квалифицированно и без обмана. В финансовых делах Локвуд был неумолим; разумеется, он пользовался своим служебным положением в личных коммерческих интересах, но это не противоречило нормам поведения, принятым в бизнесе и в политике, а лишь снискало ему уважение — то уважение, которое испытывают к человеку сильному, решительному и перед которым соображения этики отступают на задний план. Он вступил в церковный приход и посещал вместе с женой воскресные богослужения. Его пожертвования в пользу церкви увеличивались по мере того, как росло его богатство. У каждого жителя города были свои понятия об этике, и те, кто считал себя вправе осуждать Мозеса Локвуда, пошли на компромисс: пусть даже Локвуд обязан своим процветанием отступлению от правил достойного поведения, но теперь-то он держится благопристойно и живет праведной жизнью, несмотря и, в сущности, вопреки той репутации, которая сложилась о нем, когда он только что прибыл в Шведскую Гавань. Он приехал сюда с револьвером в кармане — одинокий и безвестный человек, едва не погибший от руки вора; застрелил вора, остался в Шведской Гавани, получил там работу, женился, добился успеха. Второе убийство явилось следствием трагической ошибки, и его нельзя было поставить Мозесу Локвуду в вину. Ни один из горожан и не предъявлял ему никаких обвинений открыто. Но в их кругу, в повседневном общении он считался парией. Никто не желал дружбы с человеком, совершившим два убийства, и стремление граждан скрыть это нежелание — иногда от самих себя — не осталось для него незамеченным. С тем неожиданным результатом, что он все больше и больше внимания уделял семье — жене и троим детям. Его повседневной заботой было зарабатывать для них деньги, и это ему почти всегда удавалось.