Президент - Ольбик Александр Степанович. Страница 39

База действительно еще работала. Загрузка и заполнение накладной заняли немного времени. Молодая товаровед, которая отпускала им продукцию, была молчалива и задала только один вопрос: «Будете платить наличными или по перечислению?» И когда на стол легли деньги, она деловито записала сумму в накладную и выбила кассовый чек…

В Соломинки они вернулись в половине седьмого. Задние колеса ЗИЛа беспощадно прошли по палисаднику и кузов уперся в оконный косяк. От удара вся изба содрогнулась, от стены отлетел кусок штукатурки.

Мешки с сахаром они сгрузили через окно, прямо в комнату. В какой-то момент, когда Сергей остался один на один с Михайло, тот спросил его — встретили ли они кого-нибудь поблизости от хутора? Сергей объяснил, что видел только стадо коров, пасшихся за оврагом, но это километрах в двух от хутора.

— Подожди здесь, — сказал Михайло и вышел из горницы.

Сергей присел на табуретку, он изрядно замытарился и решил перекурить. Через окно он видел, как Михайло разговаривает с шофером… Остальное было, как в кино: Михайло кулаком ударил по лицу водителя, у того с головы слетел берет, а сам он упал как подкошенный.

Сергей в панике вскочил с табуретки и подошел к окну. Он видел, как Михайло поднятым с земли камнем, мозжит водителю голову. Но, видимо, человека не так просто убить: водитель как мог сопротивлялся. Пытался одной рукой заслониться, а другой дотянуться до своего убийцы. Он даже ухватился за воротник рубашки, которая была на Михайле, и дернуть на себя. Ноги водителя тоже хотели отбить нападение, но вместо этого бестолково месили воздух.. А потом затихли, опали и разъехались в стороны.

У Сергея под ложечкой заныло. Ему стало дурно и он побежал в сени, где стояли ведра с водой. Он окунул голову в одно из них, заодно заглатывая воду. И ему как будто полегчало. Тошнота отступила. В сени вошел Михайло и Сергея поразило его совершенно спокойное лицо. Лишь дыхание после борьбы было немного учащенным.

— Иди в хлив и вырой яму, — приказал Михайло. — Лопата в огороде.

— Счас, — у Сергея тряслись руки, его мокрые волосы падали на глаза. А ему они сейчас и не нужны были: весь свет ему был не мил. — Счас, — повторил он, — только перекурю…

— Ты шо, курва, полохаешься? Ты хочешь, чтобы этот свидок сдал нас ментам?

— Да он же… Он бы молчал, за такие деньги все молчат… — Сергей как бы наперед выговаривал себе пощаду.

— Иди, балакун, процювай.

Когда Сергей подошел к лежащему без движения шоферу, его снова замутило… Вырвало желчью. Стараясь не смотреть выше колен на убитого, он взял его за кирзовые сапоги и поволок в сторону сарая. В борозде, которую пропахивало тело, оставались сгустки из крови и глины.

Он разворошил сено и очистил площадку, где намеревался рыть могилу. Однако земля в том месте была с годами утрамбована до цементной твердости и ему пришлось как следует попотеть. Для себя он решил не копать глубокую могилу, но выполнить это помешал пришедший Михайло. Он был раздражен и велел рыть до глубины двух метров. И когда голова Сергея оказалась ниже бруствера, Михайло крикнул, чтобы тот кончал работу. Вдвоем они опустили труп в яму, в которую бросили берет и все, что находилось в бардачке машины: сигареты, коробок спичек, замасленную школьную тетрадку, кусок ветоши, два гаечных ключа и превратившийся в сухарь кусок белого хлеба.

Но когда Сергей собрался закапывать яму, его вновь окликнул Михайло: «Погодь, забери эту падаль отсюда…» — и Михайло ногой ворохнул сено, наваленное вдоль стены. И когда Сергей подошел и рукой откинул пласт сена, содрогнулся: из-под него выглядывала человеческая нога, обутая в домашние тапочки. Рядом лежала еще пара босых ног — мужских, с набухшими почерневшими венами… Эта была пожилая чета Чебрецовых, которую Михайло убил накануне. Он не оставлял свидетелей и при возможности их убирал…

Сергей, не глядя на трупы, перетащил их на край ямы и ногой скатил вниз, к тому, что там уже было… Его поразил тупой звук, тела уже успели залубенеть, превратившись в неодушевленное нечто.

Яму закапывал один Сергей. Он думал о себе, понимая, что он тоже свидетель и что, вероятнее всего, его тоже ждет такой же конец. И ломал голову, как незаметно унести ноги.

Заровняв место захоронения, он навалил на него сена, метлой почистил пятачок земли у дверей сарая и заровнял борозду, вспаханную телом шофера. Потом они с Михайло срубленными вишнями замаскировали стоящий в саду ЗИЛ и отправились ужинать.

Они обосновались под старой грушей, словно мирные селяне после праведного труда. Михайло ел с ножа говяжью тушенку и запивал минералкой, Сергей, после того как сжевал бутерброд со старым сыром, курил анашу, которой его угостил украинец. Никто из них не начинал разговора, они напоминали глухонемых и лишь цикады назойливо твердили миру о продолжающейся жизни.

Первым допросили сторожа дебаркадера. Следователь Вронский был дотошен: он бесконечно задавал одни и те же вопросы — в чем одет был тот «рыбак» , который разъезжал на велосипеде, какого цвета у него глаза, что было обуто на ногах, какого цвета штаны и куртка были на нем, что за удочки, какой марки фотоаппарат ну и так далее и тому подобное? Многое сторож забыл, ибо ни одной минуты не был трезв. Но вопросы пошли по новому кругу — какого цвета глаза, не было ли каких-то особых примет на лице велосипедиста, в чем он был одет, и — пошло и поехало. Наконец, сторож распсиховался и наотрез отказался отвечать. Вронский вытащил из стола уголовный кодекс, полистал его и показал своему визави статью, в которой говорилось о пособничестве террористам. И ногтем подчеркнул строку: лишение свободы от трех до двенадцати лет. После этого допрашиваемый пришел в себя и обрел безукоризненную дикцию и превосходную память. Вспомнил, что фотоаппарат был «Зенит» , что на бейсболке, с левой стороны козырька, красовалась олимпийская символика — «бумеранг с какой-то круглой хреновиной». И даже припомнил то, что и для более внимательного наблюдателя могло бы остаться незамеченным: веко правого глаз велосипедиста было приспущено больше, чем левого.