Гайджин - Олден Марк. Страница 41

— Если эти китаезы уронят еще одну лампу, то я спущусь вниз и вытащу у кого-нибудь из них сердце через задницу.

Она пошла к дверям, волоча ноги, теперь уже подавленная и вполне овладевшая собой. Она остановилась в дверном проеме и обернулась к Саймону.

— У твоей матери приступ никотинового голодания, который с ней иногда случается, когда она не покурит дня два. Пытаюсь бросить уже в который раз. Извини меня за то, что я не сдержалась.

— Ничего страшного. Ты хочешь поговорить — мы поговорим. Не хочешь — не будем. Только один вопрос: они поймали этого парня, Канна?

Он увидел, как у нее перехватило горло и она сжала косяк двери так, что побелели костяшки пальцев. Саймону не было необходимости смотреть ей в лицо: он и так знал, что она снова нервничает. Каждый ее жест кричал о том, что любое упоминание о Джоне Канна заставляет ее страдать. Очень.

— Нет, — сказала она. — Они не поймали его.

Потом она ушла. Без всяких дальнейших объяснений, ничего о том, что случилось с Канна. Только:

— Они не поймали его.

И все. До свидания.

Саймон сел на кровать. Что все это могло бы значить? Стоило задать вопрос — и его мать расстроилась и начала плакать. Именно это произошло, когда она вышла из его комнаты. Не стоит ли ей надевать шляпу, когда она находится столько времени на солнце, подумал он.

Ко времени, когда Саймон должен был кончать высшую ступень средней школы, он уже стал гавайским «золотым школьником», известным школьным атлетом, которому поступили предложения гимнастических и легкоатлетических стипендий от местных и материковых колледжей. Все, что ему надо было сделать — это выбрать один из них, потом бы его ожидали еще четыре счастливых и беззаботных года спортсмена колледжа, выступающего за их команды. Была ли это легкая атлетика или бокс, но спорт был для него незаменим. Так или иначе, спорт позволил Саймону узнать себя, понять, чего он достиг. Кроме того, в спорте была своя красота. Красота, с помощью которой его тело и разум достигли совершенства.

Его мать понимала это лучше, чем отец. Лучше, чем его друзья и некоторые из его тренеров. Годы, которые, он занимался боксом и легкой атлетикой, позволили ей понять, что чувствуют атлеты, когда занимаются спортом. Но хотя она и была горда достижениями Саймона в спорте, ничто не могло ее убедить позволить ему попробовать Банзай Трубу. Труба убивала и калечила серферов. Ну что из того, что некоторые прошли через нее и потом рассказывали сказки? Алекс запретила Саймону даже и думать о ней. Она вынудила его дать ей слово, что он никогда не будет кататься в этой трубе. Он дал ей слово, сделав так, как она хотела.

Но он обретал свободу, подвергая себя риску. Риск для него был наркотиком. Однажды испробовав, он уже не мог от него отказаться.

Саймону было восемнадцать, когда он попробовал Банзай Трубу. На рассвете одного декабрьского дня он уложил свою самую тяжелую доску в джип и отправился на Сансет-Бич, к местообитанию страшнейших волн на свете. В серфинге он мог за пояс заткнуть многих парней на Вайкики, он обладал холодной дерзостью — так зачем откладывать? Его отец улетел с буровым оборудованием для голландских нефтяников в Джакарту; мать преподавала в гавайском университете и в ближайшие пять дней принимала выпускные экзамены. Это означало, что она будет работать по восемнадцать часов в день без перерыва, поэтому можно было рассчитывать на то, что она будет спать в кампусе три ночи в неделю, нежели ездить домой вся измотанная. Саймон был зачислен в университет на двойную стипендию по гимнастике и легкой атлетике и уже предвкушал студенческую жизнь в кампусе, где ты можешь щеголять в шортах, футболке и босиком. И чувствовать себя спокойно.

Но сначала нужно было пройти через трубу.

Это было жутко.

Со скалы, выходящей на Сансет-Бич, Саймон и десятки других людей наблюдали за зимними волнами, молотящими океанский берег. Труба была мощной и дикой. Она с ревом обрушивалась на берег, сила этого удара была такова, что земля под ногами слегка колыхалась. Никто из наблюдавших не разговаривал. Все в молчании смотрели на гигантские волны, которые жутко закручивались перед тем, как удариться о риф. Людей на пляже не было. Никаких влюбленных, за руку прогуливающихся по усыпанному ракушками белому песку пляжа. Городские и окружные пожарные машины припаркованы в бурой грязи позади скал, желтые и красные проблесковые огни включены, экипажи всматриваются в бурлящее море, не нужна ли кому-нибудь помощь. Как всегда, штормовые предупреждения были расклеены, но они были бессмысленны. Ничто не могло остановить того, кто решился попробовать. А на это никто, кроме серферов, решиться не мог.

В прошлом Саймон приезжал на север во время зимнего серфинга понаблюдать за работой профессионалов во время Гавайского кубка мира или Дюк Каханомоку Классик. Каждый раз труба тянула его, как магнитом, но всегда он был всего лишь зрителем. Однажды он видел, как попробовала девушка и была буквально сметена. Пожарный вытащил ее из воды окровавленную и без сознания. Что больше всего поразило воображение Саймона — это ее доска для серфинга, которую выбросило на берег с глубокими уродливыми царапинами, оставленными острыми, как бритва, кораллами, скрывающимися под водой.

И сегодня труба выглядела ничуть не менее зловещей, чем в тот день, когда произошел несчастный случай с девушкой.

Наплевать и забыть. Сосредоточиться. Не психовать. Просто сосредоточиться на предстоящем деле. Саймон, у которого сосало под ложечкой, прошел сквозь толпу и вернулся к джипу. Он достал с заднего сиденья «хобот слона». Эта доска была около десяти футов длиной, сделана из пластика, покрытого бальзой, нос ее был загнут вверх, чтобы легче скользить по водной поверхности, а сзади находилось «оперение», которое работало как вертикальный стабилизатор. Вес тридцать пять фунтов. Никакого труда нести ее под мышкой не составляло, и он спокойно пошел по грязной колее вниз слева от скалы.

У подножия скалы он спустился на уклон, служащий как бы скатом, ведущим на пляж. Пять или шесть человек стояли на уклоне, жертвуя своей одеждой ради того, чтобы поближе увидеть трубу. У двоих были доски, но Саймон, взглянув на них, мог точно сказать, что никто в воду не собирался. Может быть, даже вчера эти ребята были ого-го какими серферами. Но сегодня им пришлось столкнуться с чем-то таким, что смутило их души.

На несколько секунд Саймона охватила тревога. Ближе к своему концу труба выглядела подавляюще. Непреодолимо. И оглушающе. Некоторые на уклоне зажали уши обеими руками. Они стояли там с облепленными мокрыми волосами головами, лицами, блестящими от соленой морской воды, и руками, зажимающими уши, похожие на тех обезьянок, которые ничего не хотели слышать.

Он вошел в поток. Прошел вброд как можно дальше в море, потом лег животом вниз на доску и, гребя руками, направил свою доску к «линии», месту на воде, откуда можно было войти в трубу. Ярость океана поразила его. Он начал сражаться с ней с самого начала, сражаться, чтобы его не утянуло в море. Он справился с этим, не дал утянуть свою доску в ложном направлении. Теперь он владел ситуацией. Он был готов.

Он стоял на доске, достигнув идеального равновесия, управляя ею своими ногами, как он это делал уже тысячу раз, и вот, наконец, «линия», он плавно втекает в трубу — восторг не передать словами — ощущение скорости, которое он раньше никогда не испытывал. Быстрый взгляд налево. Труба вздымалась, уходя из поля зрения, пугающая стена воды, тонны ее уже над его головой, они уже сходятся над ним — жуткое зрелище. Теперь уже слишком поздно что-либо предпринимать — только вперед, вперед навстречу опасности.

Солнечный свет становился все менее ярким, угасал — и вдруг Саймон оказался в темноте; он был в трубе из воды, полностью ею окружен, стремительно летя по проходу, который через секунду сожмет его в своих объятиях. Зажат со всех сторон водой, и только несколько секунд, чтобы выбраться через сужающееся пространство. Саймон визжал от охватившего его восторга. Он был внутри трубы и еще никогда в своей жизни не испытывал такого полного счастья.